За разум

— Тише, — шипит Джаспер, проводя своим собственным камнем по расцветшей скуле Лапис, — я не собираюсь уничтожать тебя. Раскрыть ладонь, огладить выступающие лопатки и запутаться в нелепо-кружевном банте. Кто в здравом уме нацепит такое?.. Безупречная-красавица-Лапис, вот кто. Кажется, в банте что-то рвётся, пока она выпутывает непослушные пальцы. Не важно. — Раз ты против слияния, — когти задумчиво оглаживают гладко-округлый, стеклянный камень, — то уж избавь меня от напряженности, — каждое слово подчеркнуть болезненным тычком в кожу у остренького кончика капли, и тонкое тело вздрагивает от боли, извивается, пытаясь освободиться, — Я не буду заставлять тебя быть вместе, но уж верни мне мой разум. Казалось бы, ничего страшного, но Ляпис внутренне возмущается. Мало того, что этот кварц так нахально нарушает её личное пространство, так она ещё и бант порвала! Любимый бант! Снова накрыть раскрытой ладонью спину, прижимая так, чтобы заныли чётко-округлые ранки, и прижаться щекой к щеке — алмазам знать, почему, но так все же легче. Лазурь замирает, чувствуя мягкое прикосновение. Переведя глаза на Джаспер, она улавливает нечто странное в движениях, они так нехарактерны для обычной Яшмы, в них видится… Усталость? Лапис смягчается неожиданно даже для себя: — Что мне делать? Я ничем не могу тебе помочь, — тихий шёпот, напоминающий шелест листьев на ветру. Мысли вслух, тщетные попытки найти решение, которое не ранит их обоих. Короткий выдох и плотные объятия — уже не удержание пленной, но расслабленная близость. Ляпис прижимают ближе, к тёплому и упругому, она чувствует вибрации хриплого голоса. — Я устала постоянно ждать и надеяться на твою отзывчивость. Мне надоело быть в напряжении — а вдруг сейчас ты ответишь? — Джаспер оглаживает большим пальцем по-прежнему зажатые запястья, — Я пыталась быть с другими самоцветами. Они не подходят, они слабы и глупы. Выдох резкий, сухой, как резко вспыхивающий костёр. Прижатая щека ощутимо теплеет — грозная воительница засмущала сама себя и говорит теперь рвано и быстро, зажевывая слова: — Я слышала, люди делают что-то, похожее на слияние и ощущают себя после этого хорошо, — Яшма запутывается в своих же словах и замолкает, не понимая, что сказать дальше. Ляпис удивилась неожиданному повороту. Яшма, ненавидящая людей и планету Земля в целом, предлагает заняться «человеческим слиянием». Как минимум, это звучало странно. Мало того, при этом ещё и температура её тела поднялась, что вообще ввело Лазурь в ступор. Да и как она вообще узнала об этом? Не у людей же спрашивала! Ляпис неловко отводит взгляд и с надломом в голосе — о, фирменный трагизм! — шепчет: — Ты точно этого хочешь? Джаспер косится на неё раздраженно, и синей становится неловко за вопрос. Не хотела бы — не сказала бы даже: знает, что Лазурь не упустит шанса поиздеваться, не дала бы лишнего повода. *** Тонкие пальцы быстро проскальзывают по экрану телефона — человеческая игрушка, подарок, кто мог бы подумать, что она окажется полезной. Интернет несет много информации, и, видимо, с ней самоцветам предстоит познакомиться. — Звезды, я никогда этого не забуду, — Ляпис чувствует себя странно, не может усидеть на месте, изо всех сил удерживая себя от того, чтобы не встать и не начать бегать по комнате. Только что увиденное стоит у неё перед глазами; приходится встряхнуть головой, прогоняя навязчивое видение. Повернувшись и посмотрев на Джаспер, Лазурь лишь вздыхает: — Ты этого точно хочешь? — Определённо, — кварц впивается взглядом в повернутое к ней лицо, — Теперь определённо хочу. Лазурит не сопротивляются, когда её усаживают на колени — пока что спина к груди, но для самоцвета касание к его камню более личное, чем к любому другому участку тела. Она рефлекторно выпрямляется — спина все ещё ноет, расцарапанная — но сгибается обратно, избегая касаний к животу и ключицам. От веса Лазурит — незначительного, но существующего — почему-то становится жарко, душно. Джаспер ерзает, ощущая, как медленно промокает форма — чертов диван — и оглаживает судорожно сжавшиеся колени Лапис. Она попискивает и, кажется, готова свернуться в клубок, но, к чести сказать, пока держится. Она разгибается постепенно, все более чётко повторяя рельеф тела Джаспер — мягкий, уютный рельеф. Хоть какая-то отзывчивость порождает желание большего — Яшма трогает уже везде, и Лапис ерзает не уходя, но вытягиваясь к прикосновениям. Холодная обычно кожа становится чуть тёплой, влажной; её согревает горячее дыхание — и горячие же прикосновения. Расцветающие щеки на миг касаются друг друга, холодный синий камень проваливается в складку между пышными грудями, и Яшма дёргается от неожиданно-яркого ощущения звонкого живого холода. А если… Солнечно-горячий, шелковистый камень встречается с ледяным и стеклянным. Лапис выгибается, сводя лопатки и выдыхая… Странно. Именно в момент прикосновения Ляпис понимает, насколько сильно она зависима от Яшмы, насколько сильно ей нужен этот самоцвет, так от неё отличающийся, но такой привлекательный и желанный. Волна приятных эмоций проходится по всему телу, взгляд заволакивается, а из горла вырывается пока что тихий стон. Ляпис поворачивает лицо к Джаспер и умоляюще, с жаждой выдыхает: — Поцелуй меня. Пожалуйста. Поцелуй. Странный ритуал из соприкосновения губ и, видимо, дальнейшей ласки. Скорее, эмоциональной, нежели физической — но довольно популярной. Джаспер разгибается, ощущая, насколько она крупнее — и сильнее — и легко подаётся вперёд, прижимаясь к Лазурит. Та вздрагивает нервно, и в голову вдруг приходит сумасшедшая мысль — бросить все, и быть отмщенной — но Джаспер отмахивается от неё. Когда ещё выдастся случай коснуться покатого бедра, притягивая ближе, чуть сжать шею, едва касаясь когтями — не раня, но напоминая, что в любой момент может — одним пальцем повернуть голову к себе, чтобы увидеть густо-лазурные, пульсирующие теплом щеки и легко коснуться их губами — ну, поцелуй же. Ляпис может лишь отвечать на ласки, забыв обо всём, о болезненном опыте Малахит, о ненависти, о боли. Сейчас только они вдвоём, и Ляпис жадно ловит это время, не может насытиться. О, как она скучала по Джаспер, как она сходила с ума пытаясь сломать собственноручно выстроенную стену в своей голове! От одного этого ощущения — зависимости, абсолютной покорности, по телу проходит дрожь. Лазурь с трудом говорит, каждое слово — все более резкий вздох: — Джаспер, я скучала. Очень. Превосходство звонкой волной поднимается в груди. Конечно, она скучала. Топ, державшийся на честном слове, бесстыдно сползает от резких ласк. Лапис дёргается было прикрыть небольшую, разведённую в стороны грудь — куда ей против реакции кварца. Руки перехвачены, прижаты к бокам; лазурной щеки касаются то припухшие ещё больше губы, то ноющий от избытка энергии камень. — Повтори это, — низко, тихо, зато в самое ухо. Ляпис вздрагивает — ещё раз — и сама уже пытается потереться камнем о жёсткий символ алмаза, — Повтори, — отстраниться так, чтобы ей было не дотянуться — сложно, но возможно. — Я…- Ляпис нервно и быстро выдыхает, — Я скучала, Яшма. Ты победила. Хороший самоцвет. Джаспер укладывает одну руку Лапис на её же бедро и прижимает: «не убирай». Та кивает покорно, дышит тяжело и прерывисто. Хочется ощутить это дыхание ближе — не сейчас. Золотистые костяшки легко массируют кожу вокруг камня. Должно быть, это больно, но Лапис не подаёт виду — напряженно-изогнутая, с запрокинутой на плечо кварца головой, она не издаёт ни единого лишнего звука. Ей уже всё равно, пусть полосатая наслаждается своей победой, она её заслужила. Изящно выгнув шею, синяя ещё раз томно вздыхает и переводит взгляд на Джаспер. Довериться или нет? Свести пальцы у острого основания камня, с нажимом провести вдоль края — в округлой части огладить перепонкой; музыкальные голубые пальцы комкают юбку, губа закушена, брови сосредоточено сведены. Повторить движение, теперь надавливая на живот — чтобы прогнулась ещё больше, до хруста, чтобы каждое касание запоминалось. Лапис стонет жалобно и поворачивает голову, почти утыкаясь в пухлые губы. Ни одна просмотренная картинка в интернете не смогла бы передать то, что сейчас чувствовала Ляпис. Море эмоций, радость, грусть, злость, все они слились в одно целое, захлестнули Лазурь с головой. Она чувствовала боль от прикосновений к повреждённой коже у камня, но была даже благодарна за это- боль служила ей якорем, удерживающим её в сознании, помогала не забыться в потоке чувств. Она изгибается сладко и бормочет что-то невнятное — красиво, определённо красиво, лучше, чем в слиянии. Джаспер не может перестать смотреть — наблюдать, как её и только её действия порождают столько блаженства и удовольствия. Всё, что она может сейчас — свободной рукой елозить по всему что попадётся, по спине Яшмы, залезая в копны мягких волос, ероша их и судорожно сжимая. От резких вдохов в горле пересыхает. Блаженство, удовольствие — и эротизм. Легкие касания щеки уже не снимают напряжение; хочется потереть камень и, возможно, прочихаться. Впрочем, это убьётся всякое удовольствие — будет дрянной заменой тому, что ощущает сейчас Лазурит. — Лапис, — голос срывается в гортанный перелив, нет ни сил, ни желания говорить нормально. Она не отзывается, потонув в чувствах, и когти начинают распарывать пояс юбки, чтобы страх за свою — кхм — невинность — хоть ненадолго вернул Лазурь в сознание. Непривычно жёсткие движения в области ног выводят Лазурь из своеобразного транса. Она тыкает кварца в плечо и улыбается ошалело: — Я здесь, и я всё вижу. Звала? — Звала, — Джаспер придушивает смех в зародыше, — Не тебе одной наслаждаться. Когти полосуют ткань, пока Лазурит сидит в ступоре; мыслями она ещё где-то там, где её спину и шею твёрдо и горячо оглаживают, а она гнётся и стонет. Неосторожная царапина на животе совершенно точно возвращает ее в реальность — туда, где затеявшая все это Яшма хмурится и колется когтями. — Лапис, — произносит она наконец, старательно расцветая скулами, — коснись ты уже моего камня. Произносит — и жмурится, неловко смущенная, непривычная к ласке и просьбам о ней, воин, что с неё взять. — Ах вот оно что, — ухмыляется Ляпис, и она подползает чуть ближе к зажмурившейся и так мило покрасневшей мордашке Джаспер, — Можешь открыть глаза, я не кусаюсь. Пока что, — непослушную прядь, упавшую на лицо, нетерпеливо отбрасывают и дотрагиваются губами до камня полосатой. Он такой тёплый, энергия бьется и жалит даже сквозь простое прикосновение… Алмазы-её-побери. Это ощущается совсем иначе, когда ты ждёшь прикосновения, когда касается та, которую ты ждёшь. Боль не уходит мигом, в единственной вспышке — усиливается даже, внутри все перемешивается, потому что хорошо, как не бывало уже тысячи лет, и больно, как было совсем недавно. Она выдерживала это — и так легко? Кажется, Джаспер проникается к ней уважением. Наверное. Она сейчас не способна ничего сказать точно. Ладони сжимаются судорожно, снова до боли, когти царапают собственную хозяйку — удача для обеих, что Яшма в этот момент касалась юбки Лазурит, а не её камня, иначе стало бы не на несколько царапин, а на несколько осколков больше. — Яшма. Яшма, тише. Тише, — шёпот Ляпис звучит как шелест листьев на сильном ветру, успокаивающе. Джаспер задыхается, хотя воздух ей не нужен, глотает его жадно и тяжело, хмурится — и чувствует, что единственное мягкое касание сделало лишь хуже: теперь она знает, чего не получает. Яшма не способна контролировать новые эмоции, в очередной раз сжимая в когтях ткань юбки, превращает её в клочья. Ляпис невольно вздрагивает и сглатывает — одно дело знать о силе, а другое — ощущать её так близко. Больно и сладко, тело непослушное и плавится, форма промокла окончательно и трёт везде, где… Не должна. Кожа намного чувствительней обычной — воителям не положено ощущать — и искрами отзывается на каждое касание, тем сильнее, чем ближе к камню. Джаспер боится не удержать физической оболочки, если Лапис снова снова приласкает трёхгранный камень — и не желает больше ощущать одиночество с партнершей на коленях. Опасно. Надо что-то делать, дабы ситуация не вышла из-под контроля. Протянув руки к кварцу, Лазурь осторожно, не делая резких движений поднимает Джаспино лицо к своему, и с беспокойством вглядываясь той в глаза. Твёрдые ледяные пальцы касаются разгоряченных щёк, и от контрастам температур Яшма снова начинает задыхаться. О ней переживают — нелепо и приятно, чужие глаза наполнены беспокойством и страхом — пусть за себя, но не перед ней — и губы кривятся в немом вопросе. Губы. Собственные мгновенно начинают зудеть — раньше она назвала бы это невыносимым, но сейчас это лишь фон, подсказка — и Джаспер прижимается в тонким голубым полоскам плоти, твёрдым и прохладным, сминает их и ранит, возможно — Лапис хочет отстраниться, но её прижимают обратно, притягивают за затылок неуместно-мягким движением, и та сдаётся перед напором. Сумасшествие, не иначе, утихает, проясняется разум, но тело — все столь же чуткое и чувствительное — не желает успокаиваться. — Джаспер, ты в порядке. О алмазы, ты в порядке, — Ляпис шумно выдыхает, облизывает кровоточащую губу — чёрт с ней, прикрывает глаза. Обошлось, невероятно повезло, Яшма не потеряла себя в волне эмоций. В последний момент сумела таки найти им применение. Она наверняка не знала, на что идёт… Джаспер прижимается лбом к её лбу, сдвигает брови и гладит прижимающей рукой — не то механически, не то прося прощения. Облегчение и беспокойство быстро сменяют друг друга, подобно маятнику. Яшма молчит, и это молчание, оно пугает. — Джаспер? Ты как? Хочется захныкать и свернутся — черт с ним, с непонятным слиянием, с ноющим телом и готовым расколоться камнем — алмазы, звезды осколки и прочее с ними — она испугана происходящим и даже готова это признать. — Мне плохо, — формулирует полосатая наконец и роняет голову на плечо Лапис. На плече лиловые синяки в форме её же ладони — и за них становится почему-то стыдно. Нужно избавится от формы, осеняет её в какой-то момент, тогда исчезнет один из раздражителей. Вот только для этого нужно использовать камень — а он бушует и болит, не ноет даже, такого не было даже после Малахит, даже после расколов. Беловолосая, грозная, настоящий кварц — она ищет помощи у маленького лазурита, утыкаясь в плавный изгиб её шеи и ощущая холод ладоней на собственной коже. — Плохо? — Ляпис кажется, что она сейчас обожжётся, настолько горяча кожа кварца, — Чем я могу помочь? — от полосатой в ответ лишь вздох. Коротко вздохнуть, собрать остатки сил, убрать униформу — застонать сквозь сжатые зубы от напряжения, болезненного и бессмысленного, тратя силы на то, чтобы не пискнуть больше и чтобы задавить вновь поднявшуюся волну. Становится легче — ненамного, но это ценно. Теперь они — кожа к коже, золотое к лазоревому, распаленное к гладко-холодному. Ляпис остаётся лишь с немой насмешкой наблюдать, как кварц пытается сдержать себя, пересилить. У неё не получится. Как бы она не сдерживалась, каким бы сильным бойцом не была, этот поток из чувств и эмоций ей не удержать. Лапис восхитительно холодна. Яшма откидывается на обитую чем-то скрипучим спинку дивана и укладывает лазурит на себя, ладонью укрывая обманчиво-прочный камень. Такие, как она, должно быть, боятся-… Лапис ерзает, проводя кожей по коже, и мысли восхитительно рассыпаются, расколотые чувственной волной. Она не так уж страшна, если сопротивляться не в полную силу, но кто она такая, чтобы манкировать своими возможностями? — Ну что, Джаспер? Как чувствуешь себя? — По лицу кварца всё было понятно и без слов, но Ляпис не смогла сдержаться и не отпустить язвительный вопрос. Кто бы мог подумать — великий воин, расколовший столько самоцветов, обладающий невиданной силой и выносливостью — и не может совладать с собой, дыхание сбивается, температура тела в несколько раз превышает нормальную. Короткий перерыв в концентрации, потраченный на смену положения, оказывается отдыхом — и добавляет сил на дальнейшую борьбу с… Видимо, с самой собой. Лазурь понимает, что смена положения была лишь предлогом для минутного перерыва, это давало ещё один повод смотреть свысока — это только прелюдии, даже не само «слияние»! — Что мы будем делать, мой кварц? Хочешь отдохнуть, или будем учиться справляться с чувствами? — Я держусь, — быстро, на выдохе, рычаще прямо в губы — она не посмеет издеваться, даже если сама может наслаждаться таким. — Хе-хе, посмотрим, на сколько тебя хватит, — Ляпис шумно выдыхает и начинает ощупывать руками тело Джаспер, помечая тонкими пальцами кости, более заметные, когда Полосатая жадно вдыхает воздух. Широкая подрагивающая ладонь вдавливает камень в спину, массирует его, и Лапис выгибается довольно, жмурится — и укладывается на грудь. Она тяжёлая и несколько угловатая, впивается выступающими костями и, кажется, наслаждается этим тоже. Её вес — живой и прохладный, чуть шевелящийся в дыхании — будоражите без того расшатанные нервы, а резкие выдохи — от камня отставать кварц не собирается — омывают свежестью. Этого много, слишком много, чтобы не замечать и не отвлекаться, и в то же время — безумно недостаточно, чтобы забыться и отречься от всего. Вездесущие и такие холодные подушечки пальцев проходятся по каждому ребру, заставляя тело Кварца содрогаться от разницы температур. Ляпис ловит себя мыслях на том, что Яшма сейчас походит на большую грелку, и едва сдерживает хихиканье. Лазурь остро-холодно щекочется, покалывая короткими и безопасными ногтями, и эти касания кажутся искристым морозным узором. Джаспер склоняет голову одобрительно, за талию подтягивает Лазурит выше и полураскрытыми губами прижимается к шее, пьёт её прохладу. Синяя пищит изумленно, хоть и довольно, и трёт друг о друга ноги. Джаспер устраивает её на согнутой ноге, продолжая кусать-целовать загривок, и лазурит разворачивается, покорно и доверчиво охватывая бедро коленями. Горячие прикосновения к ледяной и очень чувствительной шее — что может быть контрастнее? Ляпис не сдерживается, стонет, одновременно резко опустошая лёгкие. По телу, от места соприкосновения губ с кожей, проходит волна, которую можно сравнить с расходящимися кругами на воде. Джаспер слышала много стонов за свою жизнь — но ни одного так близко и так беспомощно, так искренне — и так сладко. Этого хочется больше, знать о своей власти и о том, что другая совсем не против отдать эту власть. Джаспер задумывается как-то фоном о том, как может Лапис нравится ощущение близкого раскола и будто бы ожогов от беснующегося света внутри, но та стонет ещё раз — высоко и умоляюще, и становится ясно, что нравится сильно. — О алмазы… — Лазурь обхватывает колено ещё и руками, судорожно сжав их в кулаки. Вот оно как, Яшма думает, нашла чувствительное место и сможет отомстить за саркастические замечания? Нет уж, так легко Ляпис не сдастся. Она не только стонет — она и ерзает, и слепо ищет руками опору, и в какой-то момент колено на промежности и самые кончики пальцев на камне совпадают, и Яшма не может сдержать слишком быструю волну. Стон впивается в закушенную шею, ладони на крутых бёдрах сжимают до синяков, определённо, и она вся потеряно подаётся вперёд, не понимая, чего хочет больше — прервать минуту слабости или продолжить внезапную легкость. Ляпис закусывает губу — она никогда не причисляла себя к мазохистам, но лицезрение своего покалеченного тела доставляет ей некое эстетическое удовольствие. Лазурь нравится постоянное напряжение и ощущение борьбы, её приводила в восторг та жестокая игра, которую она и Яшма затеяли. Волосы щупальцами свешиваются по сторонам, и мир сужается до двоих и до простых прикосновений, ставших опасней ранений. Вновь растревоженный камень панически рассылает по телу волны боли и сладости, заставляя хрипло и рвано выдыхать, оторвавшись от чужой спасительной шеи, и терять себя в этом хаотичном нагромождении тактильных импульсов. Яшма запускает пальцы в волосы надо лбом, тянет как может сильно, подгибает вторую ногу и утыкается в колено — камень раздраженно мстит новым ворохом цветистых эмоций — морщится, скалится, царапает полосато-золотую кожу чётко огранённой вершиной. Себя потерять уже не страшно, все внутренние барьеры снесены беспорядочным потоком, но страх есть — неясно, перед чем, и неясно даже, чей. Лапис распахивает глаза испуганно, отстраняясь от рычащего кварца — и улыбается вдруг ядовито, сверкая неопасными клыками, щуря одуревший тёмный взгляд. — Держишься, говоришь? — с присвистом, низко, улыбчиво, — Я вижу. Тонкие пальцы с уверенной силой тянут пряди на виске — едва ли слабее, чем сделала бы это сама Яшма — окровавленные губы пачкают синевой скулу. Кварц стонет гнусаво, чуть поворачиваясь к ледяному прикосновению — сжимает бедро по старым следам, но не бросается уже навстречу: выучила, запомнила, торопиться — себе хуже. Лазурит шепчет что-то, тон приказной, не сделаешь — надуется, как она любит это, но дыхание холодное и свежее, Джаспер сосредотачивается на нем и как-то пропускает собственно смысл речи. Ей не легче, нет, но она начинает смиряться с этим. В конце концов, кварцев к такому не готовят. Синяя дёргает обиженно за пряди, и Джаспер лениво приоткрывает глаза — она устала, она была уставшей, а нынешние чувства выпили остатки сил. Лазурь не знает об этом, впрочем, удовольствовавшись и мутным золотым взглядом. Лазурь не знает о нынешней слабости своего кварца, и это к лучшему. Она осторожничает, опасаясь за свою жизнь, и не кусает медную губу — а прикусывает, не впивается ногтями в мягкую кожу грудей, до сияющих полулунных следов и алых пятен, а лишь сдавливает, охристо помечая своего — и только своего, пусть мучительно, но до горячей боли своего кварца. Синий яд кислотой растекается наконец по гладко ограненному, острому и безупречному камню, и его хозяйка сжимается в ожидании новой волны разрушения. Она приходит, плавно и неспешно, занимая ей покорившуюся Яшму, кристально-вязкой волной расплавленного хрусталя ударяя по местам встречи лазурного и золотого тел, заставляя спастически дрожать и пытаться не прогнуться, не уйти, не показать бессилия в сражении даже с собой. Лазурь будто не замечает напряжений и впивающихся в талию когтей. Не дрогнув ни ресницей, она медленно целует полосатый камень, касается острым языком граней, ощущая, несомненно, напряжение самоцвета, готового к слиянию — и не получающего своего. Ей льстит подобное желание, она любит привлекать, она за такую искренность готова простить, скажем, пяток проколов гладкой тонкой кожи. Яшма дышит рычаще, через раз, все сильнее подаваясь навстречу мучительнице-спасительнице — холодные болезненные касания вкупе с нежно-доверительной лаской необъяснимо отвлекают от расплава внутри, тот обижается будто бы и застывает, мурашками окутывая кожу изнутри. Лапис отклоняется от надвигающегося кварца, прогибаясь, ерзая влажной промежностью по крепкому бедру, забываясь иногда в собственных движениях, и в конце концов логично падает, опасно ударяясь камнем о подлокотник и распахивая синие глазе навстречу золотым, недовольно светящимся, слишком живым — и слишком сумасшедшим, чтобы терять такую редкость, как их взгляд. — Ты долго не протянешь так, — шепчет Лазурит, в упор глядя на нависшую над ней Джаспер, — Дай этому быть. Оно не причинит тебе лишнего вреда. Фраза нелепая и излишняя, но Яшму успокаивает — или она снова пытается отдышатся и делает вид, что внимательно слушает. В любом случае, познания Лазурит об ощущениях и о том, что с ними делать, заканчиваются где-то тут — ей хватает, а дальше кварц сама разберётся. Наверное. Не разрывая связи взглядов, Лапис нарочито медленно притягивает Яшму к своему лицу, ощущая, как горячие руки опускаются по сторонам головы, поддерживая массивное тело, как крупные груди тяжело встречаются с аккуратными холмиками, как разворачиваются бёдра, горячей влагой обдавая оставшееся между ними колено Лазури. Губы замирают в миллиметрах друг от друга — Лапис играет, выводя из себя неудобно согнутую Яшму, и добивается своего, — жёсткого вдавливающего поцелуя, запрещающего даже думать о повторении этого своеволия, и улыбается искусанными яркими губами. Что бы она не говорила, она любит, когда над ней властвуют. Яшма то ли не замечает, то ли прощает сочные укусы на собственных губах — зубы у Лазурь острые, тонкие, с первого раза пропарывают тонкую кожу, и из укусов сочится лимонная желтизна — тот болезненный свет напряжения, дурным закидоном эволюции назначенный быть «кровью» самоцветов. Малахитовый расцветает на лицах обеих, но их нисколько не смущает это — нисколько не страшнее, чем стать им полностью. Голубые пальцы почти нежно оглаживают ключицы, тут же болезненно вцепляясь в грудь — удобное в меру чуткое место, податливо проминающееся под ногтями, заставляющее хозяйку судорожно вздыхать и уступать на краткое мгновение власть в поцелуе — на секунду достаточную, чтобы языком успеть чуть коснуться чувствительной нижней грани камня, выбивая панический горячий полустон в шею. Яшма чувствует, чувствует слишком много, это сбивает её с любой мысли и любого намерения — и она беспомощно жмурится, покоряясь гораздо более уверенной сейчас Лазурит. У неё нет человеческих инстинктов, подсказывающих, как и где нужно коснуться, чтобы все наконец закончилось — пусть через новый ворох слишком-ощущений, но закончилось, зато есть инстинкт самоцвета: касаться камня партнёра по слиянию, чтобы облегчить синхронизацию. Опытные так не делают — им даже танцевать необязательно — но в вопросах слияния Джаспер можно назвать какой угодно, только не опытной. Она слепо ищет конфетно-алой ладонью лазурный камень; это сложно — Лапис неосознанно защищает его, вжимаясь в руку и мешая касаниям, но Яшма сильнее. Сильнее — и много настойчивее. Укусы тоже сбиваются — губы распухли, зудят, но это как-то извращенно приятно — да и Лапис рвано выдыхает от резких опасных касаний вокруг камня, от случайных царапин и собственного напряжения — не так-то легко выгибаться, удерживая весь вес на двух точках соприкосновения с поверхностью. Яшме того лишь и надо — отомстить за собственную болезненную слабость, ощущая полный контроль над другой, то, как она отчаянно доверяет и презирает это, неспособная прекратить и снова накинуть нейтральную маску. Неудобно смотреть на искаженное странным удовольствием лицо — мешают волосы, лезущие подобно плетям плюща, мешают хаотичные тени от собственного сияющего камня, и Джаспер резко перекидывает себя на спину, уверенно укладывая на себя растекшуюся в сладостном забытьи Лазурь. Та ерзает, устраиваясь удобнее, очевидно, и ненарочно проводит коленом по промежности кварца. Полосатая замирает на мгновение — натянутая, глядящая в никуда, сияющая и напряженная — и вдруг выдыхает резко, с новой силой краснея и скалясь. С абсолютной ясностью до неё доходит, что происходило на всех просмотренных видео. Становится жутковато и сладко, давно уже притихший камень снова проявляет признаки жизни — ничто по сравнению с теми, прежними приливами, но все же заметно. Ляпис подтягивают выше, так, чтобы она не лениво валялась на торсе, но могла касаться камня. Она крохотная, изящная, маленькая — тонкое тело, хрупкая талия — почти легко умещается меж крупных тяжелых грудей, с двух сторон согреваемая их резким сухим жаром, раскидывает коленки, обнимая ими за пояс, вся полностью раскрывается, смущенная и запутавшаяся в слишком-наслаждении, колодезным звонким холодом выстанывающая сквозь окровавленные губы и тянущаяся за сильной ладонью. Кажется, они немного поменялись ролями. Джаспер оглаживает Лазурь ещё раз — успокаивая, автоматически, раздумывая, что делать дальше — её собственное напряжение уже не кажется столь уж страшным, с ним действительно можно справится, нельзя лишь давать ему бесконтрольно рушить все барьеры, нужно… Ох, Алмазы. Не стоит задумываться, когда в такой близи и такой близости находится возбужденный лазурит — она не постесняется потребовать своё, будь ты хоть трижды грозный кварц, раскалываетель самоцветов. Она впивается крепким поцелуем между бровей, лижет быстро камень и кусает губы — три чувствительных места на лице, все резко задеты, недостаточно для полного удовольствия. Яшма морщится и ловит ошалелый открытый взгляд — синяя не может держать безэмоциональное выражение, не может скрывать желания взаимного истязания — Малахит испортила обеих, но сейчас их это не особо беспокоит. Она прогибается и шепчет — потеряно, страстно, просит о той болезненной ласке, которую может дать только Джаспер — та, которая лежит под ней и с самодовольной ухмылкой выслушивает все, осознавая собственную власть и наслаждаясь ею едва ли меньше, чем самыми откровенными касаниями. Яшма понимает, что Лазурь больше всего боится сейчас отказа, насмешки, и желание оправдать её страхи нагло окутывает внутренности. С другой стороны, тогда и сама она останется ни с чем — с болезненным сумасшедшим возбуждением, точнее; приходится уступать — хоть и не любит это Яшма — приходится уступать, устраивая палец на сочащейся влагой промежности и ладонь на камне. Лазурь пищит смущенно, лиловеет, дрожит и стонет, сжимая пальчики на сильных плечах, когда поглаживания по ритму совпадают и оказываются достаточно сильными. Это же слияние, верно? Синхронность — вот что важно. Она подставляется так, что когти — как бы Джаспер не старалась — все же распарывают кожу лобка, и глубокие росчерки напряженно сияют, выдавая все её желание. Лапис не стонет уже — выдохлась, что ли — лишь всхлипывает громко, обречённо, сжимаясь каждый раз, и, словно не получая чего-то, расслабляется, позволяя новой порции вязкой влаги вытечь из припухших складок. У Яшмы от каждой капли на мгновение холодеет кожа и вспыхивают искры внутри, покрывающие, кажется, уже каждый миллиметр бёдер и живота. Это удовольствие мучительно и похоже на длящуюся боль, от которой синяя не может избавиться и которую не может игнорировать, и Джаспер близка к тому, чтобы почувствовать себя хоть немного отмщенной. Близка — но не совсем. Она отнимает руки и с ухмылкой на приоткрытых губах наблюдает, как Лазурь ищет её ладони и хнычет, не находя. — Ты снова забыла обо мне, — насмешливо, громко, властно, так, как кварцам её ранга положено говорить. Ни следа от прежней боли и бури — она справилась, она достаточно сильна, чтобы не лишиться ума от возбуждения. Лазурит долю секунды вслушивается в хриплый голос, и приподнимается на дрожащих руках. Её скулы цветут совершенным ночным цветом, губы и подбородок в ультрамариновой, глубокой синеве — кусала, видимо, чтобы не выдавать себя — а взгляд шальной и уставший; должно быть, Джаспер сама выглядела так же, когда все это предлагала. Синяя подтягивается чуть выше, легко проскальзывая бёдрами по совершенно мокрому из-за её же выделений животу, опускается губами на камень. Сильное ощущение… Но не слишком. Яшма довольно урчит и возвращает руки на исходные позиции, поощряя нервные влажные касания языка, поглаживает легко, чтобы не оказалось слишком — Лазури и того достаточно, чтобы сжаться и пискнуть, тут же снова просяще раскрываясь, податливо прогибаясь под руками, не видя уже необходимости сопротивляться тому, что более чем устраивает обоих. Джаспер словно пытается добить её — целует напряжённую шею, то и дело вздрагивающую от сглатываемой слюны, кусает с силой и тут же снова невесомо целует — распаленное к ледяному, медное к лазоревому, сладко и больно, как и всегда для них двоих. Лапис пытается перехватить контроль — Джаспер вскрикивает и сжимает бёдра, когда чувствует грубое касание к промежности, но Лаузрь касается не руками, но магией, не менее чуткой — и не менее ловкой. Она — гидрокинетик, но гидрокинетик высокого класса, правит не только водой, но и другими жидкостям; полосатую удовлетворяют её же соками. Яшма чувствует, что сбивается с идеально наработанного ритма уверенной кровавой ласки, и пытается подстроиться — ей важно не потерять контроль первой, не показать слабости ещё раз, и ей удаётся это. Они синхронизируются, вздрагивая от особенно ловких касаний одновременно, но Лазурь оказывается слабее. Холодный обычно самоцвет слегка теплеет, бедра напрягаются, сильно сдавливая грудную клетку кварца, и она запрокидывает голову, жмурясь до слез и оставляя полулунные следы на золотых плечах. Надо отдать ей должное — отдышавшись довольно быстро, ещё вздрагивая иногда, она возвращается к телу Джаспер, массируя сильнее и быстрее, так, чтобы Яшма сжала губы и веки, вцепилась пальцами в бёдра и лопатки, прижимая к себе, чтобы по золотой коже вновь потекла лимонность из только прихваченных регенерацией ранок — и чтобы она наконец застонала в голос, прекрасный низкий голос, искренний и сильный, даже равнодушную почти ко всему Лазурит пробирающий до костей. Яшме хорошо, почти слишком хорошо, снова больно, но свет теперь вытекает наружу, и это странно — она словно вывернута наизнанку и этим напугана, но тело с радостью и энтузиазмом откликается на касания. В какой-то момент все-таки становится слишком, и лазурная синева, лимонно-охровое золото, ультрамарин и кармин смешиваются воедино — это действительно очень похоже на слияние, на самый пик его, когда свет соединяется, порождая что-то иное, но менее жутко — выдохнув после ушедшей волны, Яшма обнаруживает себя по-прежнему собой, с исцарапанным телом, измазанным их с Лазурит смешавшимися в малахитовый яд соками, и обмякает, расслабляется. Они остаются лежать, сияя ранами и засыхающими жидкостями, в упор не глядя друг на друга, но впервые за долгую взаимную ненавистную тяжелую привязанность ощущая себя спокойно.