***
Когда Виктор приходит домой, Юри уже спит, уткнувшись лицом в сгиб локтя. Очки лежат рядом, на диванном подлокотнике; Виктор поднимает их, убирает в футляр жутковатой леопардовой расцветки — подарок Плисецкого на прошлый, что ли, Новый год. К двадцати пяти Юрка так и не избавился от этой своей тяги к вызывающим принтам, хотя… кто вообще в этом сомневался, спрашивается? Пока в микроволновке крутится, разогреваясь, ужин, в голову приходит внезапная мысль о том, что события десятилетней давности уже стали совсем далёкими и больше не вызывают боли, когда-то неотвязной, постоянной и не желавшей исчезать. Логично, конечно, но всё равно удивительно: кто бы мог подумать, что они втроём будут сидеть за одним столом, хохотать, обмениваться подарками — совершенно без стеснения, боли или мучительного чувства вины, разъедающего всё внутри. Время всё-таки удивительная вещь.***
Юри так и не проснулся, и будить его, на самом деле, ужасно жаль, но — диван узкий, вдвоём на нём не поместиться, а засыпать одному до невозможности тоскливо. Виктор садится подле на ковёр, взъерошивает пятернёй чёрные волосы, перебирает ласково, невольно задержав дыхание. — М-м… Витя? Ты пришёл? Голос у Юри совершенно невозможный — этот неистребимый японский акцент, эти сонные, тягучие нотки… В груди у Виктора разливается привычное, но от этого не менее чудесное тепло. Юри шарит ладонью по дивану, пытаясь найти очки. Без них взгляд у него делается растерянным и беззащитным — в особенности после того, как зрение слегка упало (кажется, тогда Виктор переживал больше, чем сам Юри — тот вообще воспринял это спокойно). — Я их убрал уже, — поймать ощупывающую подлокотник ладонь, прижаться к ней губами. — Пойдём. Вместо ответа Юри подаётся вперёд, смазанно целует в уголок рта — неловко, искренне, как всегда — сколько бы лет не прошло, эта открытость и нежность никуда не исчезают. Виктор притягивает его ближе, чувствуя, как знакомые сильные пальцы зарываются в волосы на затылке (простое прикосновение, но от него крышу сносит окончательно, и Юри это отлично знает), лохматя серебристые пряди. В них уже начала вплетаться тусклая костяная седина — слишком уж много нервов было потрачено за эти годы, но об этом ничуточки не жалеется.***
Они уже засыпают, прижавшись друг к другу, когда Виктор, словно что-то внезапно вспомнив, шепчет Юри на ухо: — Oyasumi. В ответ раздаётся тихое, мурлычущее: — Спокойной ночи…