Drag Me to Hell

Не люблю больницы. Не люблю за то, что они все… одинаковые. Отделения. Морг и педиатрия отличаются только весёленькими картинками на стенах, плакатами. А так — тот же кафель, то же оборудование и освещение. Всё то же самое. Абсолютнейше. И сейчас вот, пока спускаюсь по ступенькам вниз на первый этаж, на развилке посреди широкого коридора я об этом думаю. С одной стороны — отделение интенсивной терапии и пункт скорой помощи, с другой — патологоанатомическое отделение. Цинично. — Настоящий?! Правда настоящий?!! — Да настоящий! Прекрати уже! Морщится и сердито толкает меня в плечо, раздражённо одёргивая длинный халат. Она вообще хорошенькая, когда злится. Моя старшая сестричка. Хорошенькая и страшно стукнутая на голову. Высоченная стройная блондинка с более чем внушительным бюстом и длиннющими ногами. Но, увы, демонстрация всех данных прелестей эту странную особу никогда не привлекала, и она, угробив семь лет на мед, таки осела в городском морге нашего небольшого городка. Главный патологоанатом. Главный — потому, что вообще единственный живой человек в этих стенах. Правда, в маленькой каптёрке ещё ютится достаточно старый дедок без определённого места жительства. Говорят, квартиру отобрали, совсем сбрендил и чуть ли не свинарник развёл. В самом прямом смысле, с хрюкающими тушами. Но мирный вроде, ничо такой. Крылечко подметает, регулярно угощает Ксюню дешёвым каменным печеньем и помогает переворачивать трупы при вскрытии. Как представлю — так брр… Да и без всякого представляю каждый раз, когда я вышагиваю по этому тёмному гулкому коридору, мурашки просто волнами накатывают, бегая туда-сюда по позвоночнику. Сам я тоже было воспылал энтузиазмом и вместе с такой же волной желающих ломанулся в мед, но… не продержался и полугода, позорно вылетев в первую же сетку. Решил, что не моё это, и следующим годом поступил на соцфак. И всё равно оказался в морге. Забавно, но только доучившись до третьего курса, я проболтался одногруппнику, где трудится моя красавица сестра. И надо же было брякнуть, что и я тут тоже частенько подвисаю. Не, отчасти-то правда, конечно, но вот только подвисаю-то я у неё в тёплой и совершенно не воняющей формалином маленькой комнатке при входе, а уж никак не в главном зале с разделочным столом. Эх, эх… Двадцатник на носу, а всё как дети… Так я, слово за слово, и встрял на подборку фоточек с новым свежаком. «Фоточек», блин… Мол, зырьте все, какой я бесстрашный похуист и море дерьма мне по колено. Самый что ни на есть трушный гот, чо. Я бы отмазался ещё, отшутился, но вот Катенька… Ох уж эта Катенька. Звезда. Нимфа. Русалка. Дрянь и стерва. Прилюдно пообещала, что, дескать, если я, жалкий хлюпик, таки улыбнусь в объектив в обнимку с тухляком, то она мне даст. Ну и на хрен бы мне не сдалась её дырка, но я же мужик! Самец, мать его! Да и вон, Ксюня же может! Что я, хуже, что ли? Только вот и эта пергидрольная сука не так проста. Ей, видите ли, ассистент нужен. Ага, ага… Раньше так не нужен был. И… «баш на баш, любимый братик». Вынырнув из своих мыслей, придерживаю её за локоть, притормаживая на повороте. — Слушай, а халат ты мне дашь? — Ага. — И перчатки? — Угу. — А труп правда настоящий? — Да отцепись ты уже, Яр! Сейчас увидишь. Да что дёргаться-то?! Ну нервничаю я! Не каждый же день подряжаюсь тыкать мертвецов, могла бы и не орать… Заправляет выбившуюся из низкого хвоста прядь за ухо и, бросив на меня один быстрый взгляд, нехорошо ухмыляется и замедляется. С сожалением обнаруживаю, что уже пришли, остановились прямо перед самой обыкновенной пластиковой белой дверцей, совершенно не такой, как показывают в сериалах, — никаких тебе металлических створок и круглых окон. Тонкие, очень ухоженные пальцы с оточенными ноготками замирают на гладкой ручке. — Ну что? Настроился? Сдёргиваю наушники на шею, впрочем, не вырубая музыку, и, сглотнув, киваю. — Только не верещи, сладкий, — бросает через плечо, глуша окончание фразы гулким щелчком замка. — Да пошла ты, сука, — бурчу себе под нос и протискиваюсь следом, замирая на пороге. Жду, пока она по очереди клацнет на все три выключателя и люминесцентные старые лампы, словно подумав немного, зажгутся. Стойко пахнет хлоркой, кварцем и ещё чем-то сладковатым. Пресловутым формалином, кажется. Половые плитки — светло-голубые, совсем как в операционных. Да и всё помещение, не знай я, куда попал, запросто смог бы перепутать с хирургическим кабинетом. Те же жаровые шкафы для обработки инструментов, хромированный стол, ряды шкафчиков да пара раковин у стены. Мог бы перепутать, если бы не морозильник у противоположной стены. Холодно… Замогильно холодно здесь. Нехорошее едкое предчувствие охватывает, пронизывая предательской дрожью. Вот чёрт. — Ты уснул? — А? — Перевожу взгляд на источник звука и обнаруживаю сестру с протянутой ко мне рукой. Халат держит. — Нет, призадумался. Забираю униформу, натягиваю её на плечи, даже застёгиваю на пару пуговиц. — О чём? — А тебе интересно? Кривится, поджимая губы, и, словно задумавшись, закатывает глаза к потолку. После легонько кивает. — Ну… немного интересно. — Я думаю, что не хотел бы лежать в холодильнике. — Им уже всё равно. Вот теперь совсем жутко. От изморози в её голосе. Ей действительно плевать. Восхитительно небрежна. Равнодушна. Сумасшедшая. — А о чём обычно думают люди в морге? — неожиданно даже для себя спрашиваю, просто озвучив первое, что пришло в голову. — Ха. Не знаю. Не было возможности спросить у пациентов, — ухмыляется, натягивая на руки синие перчатки. Больше сказать мне нечего и поэтому просто цепляю пальцами вторую пару перчаток. Протирает руки анолитом. Мои тоже. — Ну что? Готов? Отвечаю кивком головы, и она семенит к крайнему морозильнику, рывком выдвигая вторую снизу полку. Морщусь было, но волны удушающей вони нет. Скорее пахнет книжной пылью. Странно. Даже Оксана удивлённо вскидывает брови, стягивая с тела белую простынь. Инстинктивно делаю шаг назад, заранее готовясь метнуться к раковине, и… легко сдерживаю подкатившую к горлу тошноту. Тело не раздувшееся, не обтекающее, а такое, словно… Словно вся влага испарилась с поверхности кожных покровов. Он скорее ссохшийся. Коричневый, с серыми лохмотьями вместо одежды. Кажется, он пролежал тут минимум пару лет, но разве мог он так высохнуть в морозильнике? Нервно хихикаю. — Слушай, ты его специально для меня хранила? Сестрёнка только невнятно хмыкает и говорит, что тело привезли утром, Селян принимал. Оборачивается ко мне и поясняет, что это тот самый мужик, дрыхнувший в каптёрке. — Там папка на столе, полистай пока. — Угу… Вот только странных трупов не хватало. Я же и так теперь не усну. Папка оказывается шероховатой и очень тонкой, только пара листов, исписанных корявым прыгучим почерком. — Ну, и чего там? — Да подожди ты! Пытаюсь разобрать эти каракули. Эм… «Акт об обнаружении тела». Пока всё, что я смог разобрать, старательно игнорируя лязг каталки. Это что, она его на стол сейчас погрузит? Выдох. Спокойно… Спокойно. Только вот коленки как-то нездорово дрожат. — Яр. Оборачиваюсь. — Иди сюда. С каким бы удовольствием я прямо сейчас «иди отсюда». Но послушно шагаю к столу, осторожно разглядывая тело, так, словно оно могло бы покусать меня за чересчур смелые взгляды. Заскорузлые высохшие с торчащими костями руки сложены так, словно покойник обнимал себя за рёбра, стискивая бока пальцами. Правое предплечье покрыто едва заметными чёрными узорами, потрескавшимися вместе с кожей. Внимательно приглядевшись, замечаю, что эти странные узоры перебегают на его шею и вниз, на грудь. Больше ничего не разобрать. На то, что осталось от лица, я всё ещё стараюсь не смотреть. Жуть. — И откуда он у тебя такой? — Сам же смотрел папку. — Там кракозябры одни. Хихикает и, оставив меня рассматривать тело, отходит к столу и сама вчитывается в эти скрученные радикулитом скачки кардиограммы. — Ого, а нашего гостя в местном склепе нашли под полом. Склонившись было, отскакиваю назад, как ошпаренный, едва не сшибив низко опущенную лампу своей непутёвой башкой. — Э… А как его нашли, если под полом? — Написано, что банда местных субкультурщиков — идиотов вроде тебя — решила устроить пьянку в склепе, ну и в полном составе провалилась под пол, прямо на этого вот. — Сама «этих вот» режет, а идиот я. А дальше что? — А дальше вопли, сопли, слёзы. Вызвали ментов. Ребяток вытащили, жмурика привезли мне. — А пролежал долго? Морщится, откладывая папку на стол и, скрестив руки на груди, задумчиво склоняет голову набок, прикидывая. — Ну… судя по состоянию кожных и мышечных покровов… не меньше десяти лет. Точнее сказать сложно. — Резать будем? — осторожно интересуюсь я. — Да не ссы ты. Нечего тут резать, он же дубовый. Спишем быстренько, зароют — и порядок. Наконец-то решаюсь рассмотреть его «лицо». Точнее, череп, обтянутый шматами плоти. Глаза плотно сомкнуты, прикрыты тёмными отвердевшими скукоженными веками. Вместо носа — тёмный провал носоглотки с частично сохранившейся перегородкой. Губ и вовсе нет. Почерневшие зубы обнажены. Челюсти плотно сомкнуты. Словно он был… очень спокоен, когда умер. Даже не объяснить. Не знаю. Негромко зову сестру: — Эй, у него зубы странные. — Что значит «странные»? — Ну… сама посмотри. — Что я, зубов не видела, что ли? — бурчит недовольно, но таки подходит, наклоняясь с другой стороны. Указательным пальцем ведёт по его десне и подушечкой нажимает на клык, пробует его на прочность. — Хм… У чувака явно был неправильный прикус. Глазные зубы длинноваты. — И что? — И ничего. Это же ты дрочишь на вампиров. Не хочешь выковырять себе один на память? — Бля! Фу! — Что «фу»? Таскаешь же на себе кости — чего бы и зубы не нацепить? — Это бутафория, блин! Вот стукнутая… — Да ладно, не злись. Давай сюда свой фотик. О, точно! Аж забыл, зачем припёрся. Резво лезу в карман, вытягивая из узких штанов цифромыльницу. Протягиваю сестре. Быстро щёлкает, а я только с третьего кадра решаюсь дотронуться до тела. Медленно, едва касаясь, кладу ладонь на его грудную клетку. С пятой вспышкой я уже воинственно размахиваю скальпелем, строя идиотские рожи. Оксанка ржёт, а я бегаю вокруг каталки. Неловкое движение пальцев и… — Чёрт! — Что там у тебя? — Порезался. Отложив фотик, быстро перехватывает мою кисть, разглядывая порез. Указательный глубоко рассечён вместе с перчаткой, и теперь алые выступающие капли резво скатываются вниз и, не задерживаясь на гладкой резине, капают прямо на стол, на лоб покойника. Сглатываю. Снова мутит, теперь уже от запаха соли и железа. Прикрываю глаза и чувствую, как из моих пальцев вытягивают острую железяку. Молча отводит меня к столу и, сняв перчатку, заливает ранку какой-то едко пахнущей дрянью. — Ты же его не трогал? — Не-а. — Хорошо. Кратко кивает и, обмотав мой палец стерильной салфеткой, оборачивается, чтобы выбросить порванную перчатку, и вдруг резко дёргается, отпрыгивает назад, впечатываясь в стол. Краска с её лица разом схлынула. Словно смыли. И глаза… Широко распахнутые, такие же голубые, как и у меня, глаза. Почему-то мне до жути, до судорог и охватившего ужаса страшно смотреть назад. Так страшно, что… Взрыв гомерического хохота этой дуры далеко не сразу бьёт мне по ушам. Тупо продолжаю на неё пялиться, а она всё никак не может успокоиться, напополам складывается и, кажется, раз за разом повторяет, что я пугливый слюнтяй. — Ярик, ты дебил, — едва проговаривает, продолжая задыхаться от смешков. — Ксюня, ты овца, — злобно выдаю я, вырывая из её рук свою кисть. Фыркает в ответ. С опаской оборачиваюсь и, мысленно обматерив себя за это, возвращаю фотик в карман. — Ладно, пойдём, трусишка, темнеет уже. — А этого, — киваю на стол, — так и оставишь? — А что ему будет? Всё равно утром заберут. Мне его так, на временное хранение, пока яму копают, скинули. Потом отпишу. Стаскиваю халат и выкидываю оставшуюся перчатку. Оксана возится у шкафчиков, а я, поддавшись какому-то внутреннему порыву, возвращаюсь к столу. И, кажется, чувствую, как глаза на лоб лезут, когда замечаю: капель моей крови там нет. То есть вообще на теле нет. Хотя я точно помню, что весь его лоб и переносица были залиты алыми каплями. Икаю от удивления. — Эй, ты идёшь? Она уже в дверях, пальцы держит на выключателе. — Угу. Разворачиваюсь и направляюсь следом, отчего-то замерев на пороге, затылком ощущая ВЗГЛЯД. Фоново цокают тонкие каблучки по кафелю, а меня едва ли не парализовало странным паническим припадком. Оборачиваюсь, чтобы успокоить себя и догнать умотавшую Оксанку, как топит волной просто необъятного нечеловеческого ужаса. Просто макает меня в него, щедро заливает по самую макушку. На меня действительно смотрят. Смотрят пустыми, покрытыми веками глазницами. Смотрят, уставившись в упор. Смотрят так, будто могут видеть. Смотрит тело, сев на хромированном столе.