Drag Me to Hell

Лилии на обоях. Тонкими голубыми едва различимыми в предрассветном полумраке линиями. Только контуры очерчены. Выцветшие. Должно быть, редко в этой комнате закрывали шторы, и рисунок пожелтел, выгорел, снова и снова нагреваясь в солнечных лучах. Сейчас же полумрак. Кутает тончайшим, почти прозрачным покрывалом. Холодным, пропитанным свежестью с вплетёнными нитями замогильного не то ужаса, не то некого опасения – не определить. Да и не хочется сейчас об этом думать. Поэтому только ёжусь от холода и, да, считаю линии. Раз в десятый, наверное. Механически, не задумываясь, просто для того чтобы… Для того чтобы занять себя чем-то немного. Занять и отвлечься, пусть даже на блеклую бумажную полосу. Потому что в комнате за исключением старого платяного шкафа и кровати, на которой я сижу, поджав под себя ноги, больше ничего нет. Больше нечего разглядывать. Постельное бельё однотонное, светлое… Окно справа. Неплотные светлые шторы… Кажется, третий этаж. А может быть четвёртый или второй. Не знаю. Не знаю, где я. Не знаю, куда он меня притащил. Знаю только, что мы за пределами моего родного города. А как далеко..? Сколько дней прошло… в сумраке. Раз за разом уже привыкшие проверять шею пальцы подушечками осторожно касаются краёв свободной повязки. Присохла. Будет больно сдирать. Скоро будет больно… Он часто пьёт. Каждое утро, когда возвращается. Поэтому мне плохо. С каждым разом всё хуже и хуже. Должно быть, уже анемия. Хуже и хуже. Но когда-нибудь закончится. Поэтому я ничего не ем. Не ем, а только кошусь на самую обыкновенную плоскую тарелку, которую он использовал на манер подноса, чтобы оставить мне что-нибудь. Ни разу не видел, как он приносит еду. Не видел, потому что он делает это, как следует закусив. Теперь для меня это слишком. Тут же уплываю, теряюсь, и всё хуже и хуже с каждым разом. Сколько раз он пил? Три? Или все пять? Значит, пять суток прошло? Нет, не вытянул бы я так долго. Значит три. Но почему я не чувствую голода? Ничего не чувствую. Только вяжущая, опутавшая усталость. Снова кошусь на запечатанный, давно остывший гамбургер, должно быть, из ближайшей забегаловки, салат в пластиковом контейнере и пакет сока. Нет, не хочу. Желудок не согласен. Протестующе урчит, и я, поморщившись, думаю снова завалиться спать. Но, увы и ах, майн миль мальчик. Почти рассвет, а значит вот-вот заскрипят старые половицы в коридоре… Уже скрипят, но не там, а совсем рядом, у дверного проёма. Вернулся. Вижу только его туфли и узкие брючины. Не хочу поднимать голову. Хочу сжаться в комок и уползти в угол. Но то ли нельзя, то ли не осталось сил. Просто жду. Жду, когда он что-нибудь скажет или же молча подойдёт. Давай же, Максимилиан, не тяни кота за яйца… – Ты ничего не съел. Да что ты, не может быть, а я и не заметил! – Хочу сдохнуть поскорее… – бурчу себе под нос, уткнувшись лицом в топорщащийся ворот толстовки, но знаю, что ты услышишь. Ты бы и из другой комнаты услышал. Сдохнуть поскорее и избавиться уже от всего этого. Прежде всего, неопределённости. Вместо ответа издаёт какой-то невнятный звук, который при наличии воображения можно было бы принять за смешок. Что же, хотя бы с этим у меня всё в порядке. Вроде. Не уверен уже. Садится рядом со мной, на самый край, вполоборота. Упорно не поднимаю голову. Захочет перекусить – не станет долго миндальничать. – Не будешь есть – буду кормить силой. Я ждал того, что он скажет. Даже прокручивал интонацию в голове пару раз. И не ошибся. Интонация… Никакой интонации. Никаких эмоций. Ничего. Ровный холодный баритон. Ёжусь от представленной им перспективы, а он, выдержав паузу, продолжает: – Ты этого хочешь? Больше моего внимания? Вскидываюсь и едва не заваливаюсь назад, вовремя успев подставить руку в качестве опоры. Вскидываюсь и поневоле смотрю на его лицо, ловлю взгляд и, поморщившись, неловко отползаю, подвинув к себе тарелку. Я стал не таким вкусным? Что же ты первые три дня молчал? Или же только сейчас решил, что пора подстегнуть зверушку? Дойную корову. Выдохнуть и потянуться к гамбургеру. Только вот одного не понимаю… И пока непослушные пальцы пытаются разорвать бумажную упаковку, в голове роятся одни и те же колкие мыслишки. Смазанные, неоформленные, но всё это время одни и те же. Решаюсь. Что ещё терять? Только вот смотреть на него не рискую. Скорее, даже не хочу. Неужели всё ещё надеюсь услышать, что… Услышать то, что я хочу услышать. – Зачем всё это? Глупый, очень глупый вопрос. – Что «это»? Ты же знаешь! Прекрасно знаешь, о чём я думаю! О чём я просто не могу не думать! – Зачем тебе вообще жить? Только ради того, чтобы питаться, а питаться для того, чтобы продолжать существовать? И на этом всё? Выходит хрипло, сдавленно, как если бы я хорошенько проорался перед тем, как начать говорить. Дерёт горло. А Макс, Макс только пожимает плечами. Так равнодушно, что меня это даже восхищает на мгновение. Эта его бесчеловечность восхищает. Хотя, почему, казалось бы? В нём слишком мало человеческого. Поворачивается ко мне. Только лишь движение головы, но замираю. Неужели снизойдёт до меня и ответит? – Ешь. Вот же тварь! А я-то уже подумал..! В раздражении отшвыриваю от себя так и не вскрытый бумажный пакет, а потом и вовсе опрокидываю на пол всю тарелку. Даже не шевелится. – Нет уж, ты ответь! Ответь мне, раз уж я с тобой, скажи мне, что тебя вообще держит здесь? Помнится, ты хотел лечь и сдохнуть на веки вечные?! Так что держит сейчас, скажи мне! Скажи, если то единственное, что интересовало тебя, ты отпустил? Ответ следует тут же, такой же холодный, как и он сам: – По твоей прихоти отпустил. Хотел вставить ещё что-то, но тут же захлопнул варежку. Прихоти, значит? Это была моя прихоть? Опешил. Поворачивается ещё, и холодными, как спинка кровати, пальцами цепляет мой подбородок, тянет вверх, вынуждая поднять лицо. Посмотреть на него ещё раз. Посмотреть ему в глаза и… потеряться. Потеряться настолько, что озвучить то, что цепкими щупальцами зацепилось за мой череп и не желает отпускать. И взгляд, взгляд чуть прищуренных жёлтых глаз заставляет сознаться. Если это будет ему интересно. Отчего-то сознаться шёпотом: – Я не думал, что ты согласишься на обмен. Никогда бы не подумал. Но это было первым, что пришло в голову. Удивляет меня в который раз. Удивляет тем, что произносит совсем не то, что я ожидал услышать: – Сожалеешь? Сожалеешь, что твоя сестра останется жива? Проскакивают лёгкие тончайшие оттенки. Смысла, окраски, интонации. Оксана… – Нет. Не жалею. Сбрасываю его руку. Отползаю назад, так чтобы если вдруг ему взбредёт в голову перекусить, то придётся тянуться через всю кровать. Но, кажется, и вовсе не об этом думает. – Тогда, возможно, и для меня не всё потеряно? Негромко, словно в пустоту. Прослушал основную часть фразы, но каким-то неведомым образом смог уловить её смысл. Дыхание перехватило. Какой же я идиот. Идиот, идиот… – Что «всё»? Переспрашиваю, а сам не могу перестать думать о том, насколько же всё-таки эта тварь красива. Как мраморная статуя, высеченная из сплошного камня. Идеальная. – Всё. И ни черта мне не понятно. Ничегошеньки. Встаёт и, не глядя на меня, осторожно, полубоком, так чтобы не попасть под косые, пока ещё бледные, пробивающиеся сквозь неплотно зашторенные занавески, лучи, подходит к окну. Останавливается справа. И так же, не поворачиваясь, не обращаясь конкретно ко мне, негромко спрашивает: – Теперь ты скажи мне. Что кроме каменной клетки ты видел? Не понимаю. Совершенно не понимаю его. Только сердце стало биться куда чаще и, кажется, желудок заурчал. Голоден, как тварь. Да, определённо голоден. Снова это чувствую. Если бы только это. Яр, Яр… Только не снова. Дальше падать уже некуда, но, кажется… Нет – уверен. Я найду способ.