Шарли

      Фабьен терпит до отеля с трудом – эти чертовы губы, эти, мать его, светлые волосы натурально сводят его с ума. Он старается дышать ровно, а не через раз, сидеть спокойно, а не так, словно фонарный столб проглотил, но выходит, если честно, не особо. Хочется убежать, спрятаться за твердой дверью своего номера и забыть очередную слабость как ночной кошмар.       Шарли, развалившийся рядом, улыбается лучисто, кивает ему, все еще мысленно находясь там, на сцене, перед фанатами, и от этого у Фабьена сводит скулы. Эти гребанные морщинки в уголках глаз!..       Жюльен сидит на переднем сидении такси и, слава богам, даже не косится в их сторону. То ли слишком устал, то ли буквально копчиком чувствует бурю, ревущую у Фабьена где-то промеж рёбер. И правильно делает – нечего тут смотреть. Фабьен всего лишь съезжает с катушек.       Вываливаются на улицу все вместе – уставшие, но довольные. Презентация DVD прошла на ура, а светловолосый любитель селфи успел еще и пару-тройку кадров со старыми товарищами наклепать (и с толпой фанатов), – и мысль о теплой еде на заказ и мягких постелях кажется просто благословенной. Всем, кроме Фабьена.       Добираются до третьего этажа, весело расстаются – Шарли и Жюльен проживают на следующем. Фабьен выходит из лифта, оборачивается, хмурясь беспечно и смотрит, смотрит, пока не съезжающиеся двери, а после медленно бредет по коридору. Стены в отеле бордово-белые, полосами, прямо под цвет его настроения, и Фабьен чувствует себя уютно и почему-то тепло, хотя на душе противно скребутся кошки.       Долго растерянно вертит на пальце ключ-карту, наконец, открывает номер, заходит, разувается носком об носок – к чертям пунктуальность хотя бы иногда, – и начинает бездумно нарезать круги по комнате, даже не сняв кожаной куртки.       Кровать тут застеленная, аккуратная и белоснежная настолько, что зубы ноют. Стены голубоватые – чудятся насмешкой, – на стене маленькой фотографией ирландский пейзаж: туманная гладь воды, снежные горы и нескончаемое небо.       Красиво. Фабьен останавливается напротив, всматривается до тёмной ряби перед глазами. Как же красиво. Надо и об этом песню написать.       В голове шумом волн недавние слова, песни, отрывки фраз и счастливые лица в зале. И журчащий смех Шарли.       Шарли.       Блять.       Отросшие локоны, искусанные – отчего? – губы, глаза цвета весенних ручьев. Темно-синяя рубашка закатана до локтей, обтягивающие длинные ноги джинсы, матовая кожа под воротником и шальная бескрайняя улыбка.       Блять.       Матерится тихо-тихо, так низко, как раньше нравилось Шарли, ловит свое отражение в темном ростовом стекле – и поспешно лезет обуваться. В голове сладким смогом разливается туман, гулом отдаётся в ушах, заглушая зов рассудка. Бешеные мысли мечутся туда-сюда, разлетаются роем цветастых бабочек, оставляя после себя лишь одно слово. Имя.       Шарли.       Оно въелось под кожу уже давно, но Фабьен свято верил, что после окончания спектаклей сумеет забыть, потеряться в шуме жизни и не вспоминать больше голубоватых омутов глаз и солнечных зайчиков, пляшущих в потемневших чуть прядях. Кажется, он никогда еще так не ошибался: мимо пролетели несколько месяцев, но он не мог прожить и дня без переписки – буквально пара строчек, это не страшно, – видеосвязи и охрипшего – снова заболел – голоса на том конце провода. Фабьен уверял себя, что это еще одна стадия «отвыкания», и скоро звонки посреди ночи – днем рабочий процесс! – прекратятся, а сообщения вот-вот станут реже, но на часах било полночь, и он снова доставал телефон.       А недавно вот – презентация DVD. Фабьен одновременно боялся и хотел поучаствовать, увидеть, вспомнить. А после приехал, вылез из услужливого такси и наткнулся на приветливый – особенный – взгляд. И понял, что все полетело к чертям со страшной скоростью.       Блять.       Заливай потом Камий про свою традиционную ориентацию…       Фабьен приходит в себя лишь перед темной резной дверью с ярко-золотым номером на гладкой поверхности. Трижды – почему столько? – стучит, и сердце его судорожно отбивает такт ударов. А после долго-долго ждет ответа. И когда дверь, наконец, открывается, медленно поднимается взглядом по бесконечным ногам. Бесконечным, как сама Вселенная – и столь же, как она, прекрасным.       Блять.       Шарли на пороге все такой же, как Шарли на презентации – он, кажется, даже пуговиц на рубашке не расстегнул. Рука – красивая рука, где под тонкой кожей переливаются мышцы и видны тонкие восхитительные венки – лежит на дверном косяке, словно проводя незримую черту. Улыбается чуть виновато, чуть пьяно, так до боли знакомо. Щурится, но не торопится спрашивать, будто бы ждал.       Эта мысль щекочет прохладными пальцами подсознание, ворочается в горле, потом взрывается звонкой хлопушкой в висках, и Фабьен очень культурно и красиво – он надеется на это – срывается. Протягивает руки, обхватывает сильную шею и притягивает к себе резким движением. Рот опаляет чужим горячим дыханием – видимо, и вправду ждал, – а после Фабьен чувствует губы на своих губах.       Целовать Шарли – это что-то волшебное. Целовать Шарли – это как выпить горячего чаю с лимоном, – с горькой кислинкой на языке. Целовать Шарли – это как съесть пломбир, – сладко, чуть холодно. Целовать Шарли – это как увидеть все семь Чудес Света в единый миг, – кружит голову и перехватывает дыхание. Целовать Шарли – это как взобраться на огромную высоту, – страшно и упоительно настолько, что подгибаются колени. Целовать Шарли – это целовать Шарли. Непередаваемо.       Шарли обнимает его своими большими руками, что-то вроде как пытается сказать, но Фабьен подмечает только, как колется его щетина. Отстраненно думает, что и его – наверное, тоже, цепляется руками за плечи и чувствует, как плывет темно-красный пол под ногами. Как-то они на репетиции шутили, что кровь Мелеаганта обязательно будет такого оттенка.       Буассо утаскивает его за собой, слепо бредет наощупь спиной вперед. Наверное, они похожи сейчас на сцепившихся щенков – нелепых, глупых, теряющихся в пространстве. Фабьен ощущает, как исчезают руки с его спины, шагает следом, не открывая глаз и боясь оторваться. Шарли натыкается на стену, резко поворачивается, увлекая Фаба в освещённое жерло номера, умудряется кое-как закрыть дверь и приваливается к ней.       Справа от них – шероховатая стена небольшого коридора, слева – точное ее отражение, и Шарли словно угодил в прочную клетку меж ними и Фабьеном.       Он зажат в угол, – теплится мысль на границе сознания. И Инкардона совершенно точно не собирается его отпускать.       Они исступлённо целуются, пока не заканчивается воздух. Отрываются друг от друга, лишь чтобы оценить потери – у Шарли кровоточит губа, глаза мутные, с расширившимся зрачком. Буассо смеряет Фабьена расфокусированным взглядом – Инкардона напряженно пытается считать спектр эмоций – и откидывается затылком на ровную поверхность, обнажая беззащитную шею и чуть подрагивающий кадык. Он полностью открыт, расслаблен в этот миг, и Фабьен завороженно наблюдает, как Шарли сглатывает, пытается выровнять дыхание, слизывает кровь с нижней губы.       А после прикасается – одними кончиками пальцев.       Кожа у Шарли холодная, и контраст температур прошивает Фабьена насквозь. Волшебно. Рисует невидимую нить от едва виднеющихся за воротником ключиц до адамова яблока, нежно, осторожно нажимает – и вздрагивает всем телом, когда слышит сиплый выдох. Тягуче-неспешно поднимается до линии челюсти и обхватывает – крепко, всей ладонью, фиксируя, но не причиняя боли.       И широко лижет шею – от основания до мочки уха.       Шарли словно задыхается. Руки его сжимают и скребут кожаную куртку, глаза плотно зажмурены, рот приоткрыт. Он хрипло, рвано дышит, и Фабьен приближается вплотную, вжимая Шарли не то в стену, не то в себя.       Болезненная эйфория.       – Еще, – шепчет-шипит Буассо, сдавливая плечи, прижимая к себе, будто бы вплавливая в свое тело. – Еще…       Фабьен размашисто ведет языком до кадыка и кончиком касается хрящика, двигающегося где-то под кожей. Шарли сжимает зубы, стараясь не заскулить.       Ладони оглаживают лопатки, обжигая холодом даже сквозь плотную ткань, спускаются ниже, мнут ягодицы. У Фабьена, наверное, скоро кровь пойдет носом: слишком много впечатлений, слишком густо пахнет в этом крохотном коридоре сексом и слишком быстро кругом идет голова. Он утыкается носом в ямочку между плечом и шеей, в блеклом свете лампы считает родинки, а Шарли сипит надрывно, почти порыкивает и безуспешно старается стащить с него куртку. Фабьен выпрямляет руки, заводит назад, помогает, насколько это возможно, и вдыхает такой знакомый, такой родной и такой необходимый ему – он только это понял – запах.       Шарли пахнет крепко заваренным чаем, булочками с корицей и струнами. Фабьен не знает, как это объяснить, но это именно так: в воздухе чудится толика горных трав, дым кипятка, свежая выпечка и неуловимый аромат всех звукозаписывающих студий, жесткие квинты под ловкими пальцами. Фабьен теряется в этом запахе.       Шарли, наконец, справляется, отбрасывает прочь кожанку и недовольно бурчит сквозь закушенные губы и теплую улыбку:       – Терпеть не могу твой выпендрежный стиль. – Бренчит об дверной косяк металлическая пряжка.       Фабьен проводит ладонью по его лицу, чуть отодвигается в сторону, чтобы заглянуть в чужие глаза – и внутри все поджимается в немой сладкой судороге.       Потому что перед Фабьеном Шарли – тот Шарли, которого он холил и лелеял в своей памяти, незаметно для себя вспоминал долгими рабочими буднями. Его Шарли.       Кровать находят с трудом: все вокруг Фабьена ярко-алое, цвета бушующей в груди страсти, и он почти не ориентируется. Шарли тянет за собой, снова – уверенный и сияющий, – помогает сесть, опускается сверху. Фабьен закусывает губу, чувствуя чужое возбуждение.       Радужки глаз Буассо едва видно за черными колодцами зрачков, и Фаб ощущает, что тонет, проваливается в эту ласковую тьму. Задыхается в сумрачном мареве и небесной, чуть помутневшей, синеве оболочки. Шарли оглаживает руками его плечи, смотрит, исследует пальцами тело. Молчит, и гробовая тишина плотно окутывает их своей вязкой пеленой.       Шарли чуть натягивает ткань зеленой рубашки, потом резко дёргает её наверх, помогает снять через голову. И замирает.       Тишина нарастает отдаленной мелодией в ушах, шумит током крови, уходящим все куда-то вниз, где жарким комочком зреет желание. Фабьен из последних сил пытается сдержать то странное, колючее, голодное, что мнётся и ворочается где-то под сердцем. Дотрагивается до скулы, зарывается ладонью в волосы. При мерном освещении номера они кажутся русыми, едва ли тёмными. Безумно красивыми.       Стрекозами порхают длинные бледные пальцы. Подушечки мягкие, на тыльной стороне ладони виднеются небольшие мозоли. Фабьен ловит пальцы ртом, целует осторожно, почти непорочно. И Шарли прикрывает глаза, наслаждаясь и выдыхая через раз. В блеклом свете трепещут чёрные густые ресницы. Фабьен любуется, забывая себя.       А потом заново обретает – с первым вздохом-стоном посреди разворошенного номера и груды откинутой прочь одежды. Прямо на полу собирает буквально по кусочкам свое сердце, прислушиваясь всеми фибрами души, старается не спугнуть неловким, лишним движением.       – Еще, – снова то же слово, те же губы.       Слишком пошло, слишком невероятно.       Скользит пальцами по члену, вниз-вверх, отвлекая. И толкается снова. И, наконец, понимает.       – Ты… Я… Господи боже, да ты же… подготовился?       Шарли касается губ, в глазах – мольба напополам со смехом.       – Все думал… ох… когда же ты поймешь…       Внутри умопомрачительно – запретно – хорошо, и каждое движение низким эхом отдается в голове. Болезненная эйфория перерастает в чистое, ни с чем несравнимое удовольствие.       Над головой на стене картинка – похожая фотография, снова Ирландия и ее бесконечные горы. У подножия снежных вершин зеленое полотно леса, легкая дымка серо-голубой – как глаза Шарли – мглы. Сквозь легкую пелену марева пробиваются яркие – как улыбка Шарли – лучи солнца, бродят зайчиками по бескрайним склонам. Красиво.       Он и об этом напишет песню. И споет. Дуэтом с Шарли.       Стоны перерастают в крики, светлые волосы рассыпаются прядями сквозь пальцы, и Буассо подается навстречу, каждым своим жестом требуя все больше и больше. И Фабьен дает – все, что у него есть. Всю глухую ревность, всю пылкую любовь и удивительную нежность, что месяцами копилась в сердце.       Обхватывает ладонями половинки ягодиц, чуть приподнимает и подтягивает ближе, наклоняется, чтобы поцеловать. Не перестает двигаться, не может оторваться. Смятая хрустально-белая простынь летит ко всем чертям.       В груди жжет и горит – неописуемое чувство восторга с нотками удовлетворения и страсти. Полыхает так, что круги темно-красные, цвета крови Мелеаганта, мечутся перед взглядом. У Шарли, кажется, тоже – он распластан под Фабьеном, прижат, обцелован везде, где только можно достать, жмурится и лишь шепчет, шепчет тихо-тихо влюбленные слова.       – Я ждал, ждал, ждал… ждал еще с июня, мать твою…, Фабьен…       Это «Фабьен» бьет похлеще электрического заряда. Официально, он уже несколько месяцев как Инка, но Шарли произносит это так фантастически, что щемит сердце… У Фаба нет слов.       У него вообще ничего нет: ни мыслей, ни связных предложений, ни кусочков фраз. Лишь скудный запас междометий – «ах» да «ох». И упоенное «боже!».       Кончают вместе. Тело скручивает прекрасной болью – и только осколки звезд да цветные точечки под веками. Шарли обхватывает его руками, целует необыкновенно, и весь мир сужается до крохотных размеров – а после с грохотом и барабанным воем вырастает обратно. Фабьен поражен, оглушен и потерян в буйстве красок и ощущений.       Аккуратно сползает, падает рядом. Поза расслабленная и усталая, безмерно сытая и довольная. Фабьен чуть поворачивает голову, косится на Шарли – тот улыбается счастливо и почти смеется, и Фабу теперь совершенно точно не хочется уточнять про наличие презервативов и смазки в прикроватной тумбочке. Все сам понял.       Блять.       Хитрый сученыш.       – Думаю, теперь по умолчанию ясно, что я люблю тебя, – Шарли хихикает, светится весь, словно начищенный фарфоровый чайник. – И ты меня, кстати, тоже.       Фабьен закашливается воздухом: он всегда избегал открытых признаний, но громкие слова отчего-то не бьют пощечиной и не доводят до тошноты. После них становится теплее, и словно складывается разбитая мозаика. Все кусочки на своем месте, и композиция изумительная. Да, все так и есть.       – Может, переедешь ко мне? – Спрашивает, и словно в омут с головой. Ужасом и надеждой обдает одновременно. – Скажем всем, что решили записать парочку дуэтов.       – Парочку? – Шарли недоверчиво приподнимает бровь, и Инкардона понимает, что да, не парочку. Если Буассо действительно приедет, Фаб его вряд ли отпустит. Точнее, ни за что не отпустит, как бы пафосно ни звучало. – Точно меньше десяти треков?       – Я подумаю над отдельным альбомом. – Улыбается, обнажая зубы, и замечает, как Шарли буквально залипает на этом жесте. Ах вот оно как, у кого-то тоже свои фетиши.. Находит его ладонь, считает пальцами родинки. – Или двумя.       – Я проспорил Камий все, что было возможно, – стонет Буассо, прикрывая глаза и восстанавливая дыхание. – Но, знаешь, я действительно не против. К чертовой матери расстояние, к чертовой матери все остальное... Поцелуй меня еще раз. Пожалуйста.       И Фабьен целует. Нескончаемо.       Следующим утром у них самолет. Прощаются в аэропорту.       Жюльен старательно отводит глаза, пожимая руку. Фабьен силится поймать его взгляд и замечает чертинки-смешинки и особую дружескую усмешку. Отлично, уже завтра вся труппа будет знать о случившемся.       Посыплются восклицания, нечто вроде «наконец-то!» и «я верил!», а Зао настрочит отдельное длинное письмо о том, как правильно вести себя с их «солнышком». Пообещает порывисто, что вырвет ему все голосовые связки, если он ненароком обидит Ланселота. А Камий запостит глупый хэш-тег и кучу-кучу смайликов, обязательно пошутит про Флорана. Тот лишь пришлет короткое, но емкое «поздравляю». Позже с того же профиля придет витиевато-короткая фраза на итальянском, набранная Локонте.       Фабьен ухмыляется. Наверное, так даже лучше. За свои чувства, прорвавшиеся наружу, почему-то не стыдно.       Шарли мягко говорит ему «до встречи», обещается заглянуть в конце ноября, как только закончит основную работу со своим сольником, и Фабьен долго не хочет отпускать его пальцы. Чувствует, что эти пять недель с хвостиком будут для него чрезвычайно трудными и длинными.       Буассо улыбается одними уголками губ и хитро подмигивает:       – Видеочат никто не отменял, Фаб.       Кажется, конец ноября не так далеко, а Шарли точно знает много способов не дать ему заскучать.