Удушье

Мир пошатнулся, и, ощутив это нутром, Тар-Майрон не бежал – ведь что бежать, если Арда едина и не вырваться из неё от возмездия? Зато на западе, вдали от глаз, но близко слуху, тонули и рушились корабли благословенных аданов, и майа слышал жалкие людские крики за сотни лиг, а уж последний вопль Ар-Фаразона и вовсе был бальзамом за годы лести перед ним. Спаси нас, Зигур! Спаси нас! Глупцы. Плоть земли гудела под ногами. Менельтарма дрогнула – обычная скала, если подумать, с которой видно всё и вся вокруг; Всеотец покинул эти земли, покинул остров, и весь трепет, с ним связанный, и страхи, им же навязанные, больше не терзали Майрона.* Майа рад был подпереть сапогами гладкую, слепящую в солнечные дни поверхность, и бесконечно слушать под вой ветра, как умирают, умирают, умирают люди… Сладко. Потом в летописях запишут, что он проиграл. Гордые эрухини – что они ещё могли записать, не зная, чего он желал?.. Не жаждал Майрон владеть Валинором, не нужен был ему крах спрятавшихся за горами валар – не сейчас, но потомки проклятого Эарендиля, потомки первых дунаданцев, посмевших поднять мечи на Мелькора, сейчас тонули в муках и ужасе, ведь они так боялись смерти и верили со слов Тар-Майрона в кару за ней следующую. Майрон запрокинул голову и торжествующе захохотал. Со всех сторон шли волны. Ему не уйти от них, но даже не хотелось. Если бы исполнилось и второе его желание, путь которому он прокладывал через крах Нуменора, майа был бы даже счастлив. Океан с рёвом обрушился на Эленну. Волны выше Тангородрима поглотили лучи её звезды, уничтожили восток, юг, север и запад острова и ударили приумноженной мощью в единственную живую фигурку на горе – крохотную песчинку рядом с силой Эру. Майрон зажмурился, болью пронзило грудь и его смыло вместе с когда-то прекрасной столицей. Злая буря гремела над водой. Илуватар стёр остров с лица Арды так же быстро, как приказал поднять его со дна моря. Майрон открыл глаза и задохнулся от боли, а ещё оттого, что вокруг не было воздуха. Паника вгрызлась было в него, подчиняясь инстинктам хроа, но майа вовремя вспомнил, что он не эрухини и дышать ему не обязательно. По крайней мере, некоторое время. Справа медленно опускалась вниз башня Элроса: её острый пик пронзал зеленоватый полумрак, а белизна камня раздражала. Слева чёрный полукруг опускался тяжелей из-за своей формы, и не сразу Майрон узнал в нём серебряную копоть купола храма Тьмы, которую уже никакой водой не смоешь. Неотвратимо погружался на дно Нуменор, и навеки пусты будут его истерзанные искажением дома. Где-то над головой была терзаемая гневом Эру поверхность – а здесь царила тишина, и лишь смертельно давило на тело и уши. Майрон тонул. Тихо и плавно, но неизбежно его притягивало морское дно. Не была голубой вода, но чем глубже он погружался, тем темнее становилось вокруг: словно слои цвета, наложенные один на другой, постепенно сменяли друг друга, превращаясь в красивый градиент. От сломанной ноги, с торчащей белой костью, тянулась темная лента крови, всё хроа точно было в тяжких ушибах, но майа не ощущал никакой боли, ведь холодом связало ноги и руки. Нужно вырваться из этой хватки сейчас же, однако майа лишь с трудом повернул голову правой руке, на пальце которой слабо тлел золотой огонёк. Кольцо. И его пугала перспектива потеряться в морских водах. Майрон стиснул уже деревенеющие пальцы в кулак, чтобы оно не слетело, и тут становящаяся постепенно ледяной вода пошла ему на пользу: теперь не разжать, не потерять. Вот так-то лучше… Его закружили течения. Ласковыми пальцами они пощекотали волосы, уставшую шею, ноги, отяжелённые сапогами. Беспокойная поверхность и хитросплетения жизней смертных оказались вдруг так далеко. Рассудок его мерк, зато вода так мягко уговаривала расслабиться и немного отдохнуть. Всё же он не делал этого с Войны Гнева – не пора ли? Майрон забыл покой задолго до её начала. А тут спокойно. Ни единого лишнего звука. Можно закрыть глаза и немного поспать, и вода словно нашептывала ему это: спи-спи, отдыхай, Ульмо далеко сейчас, спи… Права была вода – Ульмо на самом деле далеко. Крушение Нуменора не его рук дело, а потому временно эти глубины пусты без их хранителя. Так почему бы и нет? Когда-то Мелькор хвастался, что убил кита; в те времена вале нравилось ещё Море, ведь он надеялся его покорить. И шепотом, опаляя дыханием ухо, он рассказывал Майрону вещи, которые тогда казались тайнами самого Эру. Что убитый или просто мёртвый синий кит – громада мяса, жира, веса, жизни когда-то – опускается на дно не меньше валианского года*, и начинает гнить, даже не достигнув его. Но уже тогда куски плоти с его тела жрут жители Моря. - Круговорот жизни, - посмеивался Мелькор. – Йаванна такая затейница. Тогда вала ещё часто смеялся. Арда ему нравилась, пускай и жаждал он её перекроить на свой лад. А Майрон дрожал от страха – и внимал каждому слову. Зато в любые времена майа был намного легче синего кита и тонул, должно быть, намного медленней. Он отдохнёт совсем немного, как раз все бури улягутся, а потом найдёт выход, так как находил его всегда. Да и глаза уже слипались сами собой, сбегая от рези солёной воды и желая подарить хозяину безмолвный покой. Сопротивляться было тяжело и бессмысленно, поэтому Майрон расслабился и сдался. Тьма вокруг сгущалась… сгущалась… сгущалась… Тьма окутывала тронный зал. Тугие её щупальца доставали до самых дальних уголков, и скрыться от них было негде. Даже символической охраны десятилетиями не стояло у дверей, так как даже балроги предпочитали держаться подальше от смертельного мрака и холода, пропитанного силой валы. Или особенно балроги – огненные духи. Майрон отлично их понимал. У него тоже не было ни малейшего желания приближаться, ощущать на себе скользкое касание могущественного осанвэ: вежливо-поверхностное, полное знания, что если надавить, то двери чужого разума раскроются, - уходить чересчур далеко от тепла факелов в коридоре. Живая тьма глядела на него сотнями глаз, на деле не обладая ни одним, отслеживала каждый шаг по чёрным плитам, знакомым до последней трещины, всё ближе и ближе к трону, и каждый раз майа не мог отделаться от глупой ассоциации с опрокинутой чернильницей. Последний шаг он сделал примерно в центре залы. В этом облике Мелькор занимал почти всё пространство дальше – и ступать туда было противно и частично жутко. К тому же, вале всегда этого хватало, чтобы выслушать доклад или дать поручение. По крайней мере, Майрон надеялся, что ему нужно именно это. Только это. - Подойди, - пророкотало в центре тьмы. Проклятье. Где-то там находился трон. Майа знал, что хроа Мелькора тоже там, на троне. Но ничего этого видно не было, и только до боли обжигали глаза яркие Сильмариллы: теперь всего два, и на том спасибо. Никто в Ангбанде давно не видел лица Мелькора. Майрон не был исключением. Мрак поддавался плохо. Он был плотным, гуще воды, и неохотно расступался, подпуская майа ближе. За спиной сразу же потонул хоть какой-то свет, а властью и силой валы Сильмариллы пускай и светились, но не освещали. Или они тратили все свои благие силы, чтобы прожечь Мелькору череп через корону. Майрон невольно вздрогнул, когда что-то невидимое толкнуло его между лопаток, хотя стоило уже привыкнуть. Темнота коснулась его пальцев и поснимала кольца, и те с приглушённым звоном упали где-то на пол. - Ненавижу твои побрякушки, - посмеялась тьма голосом Мелькора, но меньше всего этот звук был похож на его смех. Майрон ведь помнил его. Раскатистый, громкий, всегда с насмешкой, так как веселил его чаще крах чего-то или то, что может к этому привести. А теперь – как кашель с пеплом и пылью на языке. Может, мрак глушил и это… Тонкий чёрный венец упал тоже. Тугая лента обхватила поперёк живота. Она была холодной, и Майрон зажмурился – не слабость, но рефлекторная защита, хотя от этого вокруг ничего не изменилось. Ему нужно было просто перетерпеть. Однако так обострились тактильные ощущения. И грань между кажущимся и реальным совсем стёрлась. Тьма была везде. Она давила и сжимала, трогала кожу и пробиралась в разум. Все преграды разрушил Майрон сам: давно, счастливо и безмозгло, - а выстроить вдруг снова и не смог. Когда ноги потеряли опору под ногами, майа начал задыхаться, трепыхаться, как рыба в сетях, и судорожно царапать шрам на горле. Мелькор душил и фэа, и хроа; пробирался и снимал покровы; гладил и мучил; издевался и наслаждался, к счастью, не требуя того в ответ. Майрон каждый раз на миг верил, что умрёт, и тьма проглотит его, и навеки похоронит в своей утробе. Но всё заканчивалось ровно в тот момент, когда самоконтроль майа шёл трещинами. Внезапно он падал на твёрдый пол, стукался коленями, и мрак отступал, словно от вспышки его боли. Первые секунды всегда тошнило. Саднили запястья и горло. Перед глазами висела пелена паучьей мути. Сил хватало лишь на то, чтобы сдержать рвоту. Когда к Майрону вернулась чёткость зрения, и в целом стало легче, он увидел, что кольца надеты на пальцах в правильном порядке. Майа позволил себе утереть холодный пот и выровнять дыхание, поэтому, когда поднялся с пола, его не штормило. Разве что немного. - Повелитель? – спокойно. - Ступай. Не разговаривай. Это походило на заботу. Разговаривать Майрону было непросто. Но майа ещё не забыл время, когда Мелькор ломал его хроа иначе. Тогда это было хорошо – и Майрон с криком давал тянуть себя за волосы, терзать тело зубами, сам дико выгибался в пояснице и тонул не в мраке, но в белом огне. А порой и сам утягивал валу в этот водоворот: завалить, укусить, зализать, - и наслаждался тем, как сжимают его в ответ чужие сильные руки и ноги. Теперь всё изменилось – просто вампирил. Майа не знал, что хуже: Мелькор настолько ослаб, что ему это необходимо, или настолько другой стал, что ему это нравится? От себя тоже тошнило, ведь позволял и приходил, против воли и не вышло бы… Майрон поклонился, чтобы скрыть не сходящую слабую бледность. Чтобы оправиться, ему понадобится несколько часов, в течение которых голову не покинут мысли, зачем Мелькор делает то, что делает, вытягивая по ходу у него столько сил. Тьмы меньше не стало. Тьма даже не пошатнулась. Майрон распахнул глаза. Память подкинула ему один из самых неприятных кошмаров, наложив, вдобавок, сверху увеличительное стекло. И давление темноты не исчезло вместе с пробуждением. Майа не мог пошевелиться. Невообразимая масса воды давила на него сверху, пригвождая к месту, сильнее камня, сильнее любых скал, и воду не разрушить всплеском силы, раздробив в труху. Сдавливало и по бокам; везде, в общем-то, кроме как снизу. Ведь там уже давило дно. Ладонь и щека Майрона касались его. Покрытый скользким слоем ила камень вызывал отторжение и показался бы майа холодным, однако всё вокруг было одинаковой температуры: вода высасывала любое тепло, недаром умея превращаться в лёд, и в скале не осталось и капли от сотворивших её горнов Ауле. Но такая опора была лучше, чем бесконечный океан вокруг, поэтому Майрон намертво вцепился в неё. На ощупь майа определил, что ему повезло оказаться на возвышении, иначе неизвестно ещё, насколько дальше вниз его могла утянуть бездна… К тому же, весь жар покинул его тоже, и с камнем майа был почти одной температуры. Лишь золото Кольца теплилось на руке и поддерживало в нём силы; лишь благодаря Единому он смог открыть глаза, и дух его не погрузился в вечный сон. Майрон сглотнул и рефлекторно облизнул губы, будто те могли быть здесь сухими – солоно. До дрожи неприятной оказалась мысль, что переломанное и истерзанное хроа придётся бросить гнить на темном дне моря. Подобно Мелькору, он привязался к своей плоти больше, чем следовало бы, но лишь потому, что ценные следы прошлых эпох, которых уже не вернуть, оно ещё хранило. К тому же, он потеряет значительную часть своих сил. Так что это не волосы укоротить. Зверь всегда пытается раскрыть капкан перед тем, как собственными клыками отгрызть себе лапу, и порой ему это даже удаётся. Но если майа не найдёт способа выбраться, то и дух его может оказаться запертым в океане навеки. Или его просто найдёт проклятый Ульмо. Или же он не выдержит боли удушья и развоплотится вне зависимости от своего желания – самое вероятное, но самое мерзкое. Как же тут темно… И сломанная нога вовремя вспомнила о том, что ей положено мучительно болеть и гореть от морской соли. Да пропади всё пропадом. Майрон упёрся локтями в камень. Невероятных усилий ему стоило перевернуться на спину, но его гнала надежда увидеть хоть какой-то просвет. Однако мрак над головой ничем не отличался от того, что был в других местах: и мрак не как тьма, а как отсутствие хоть какого-либо освещения, как будто сама Унголиант высосала его до капли. Соберись. Соберись… Вдруг Майрону послышались голоса. Он вздрогнул. Внезапный звук был галлюцинацией – обязан был ей быть! – или же майа Ульмо уже добрались до него. Однако вместо грозных голосов его стражей нарастала чарующая песня, сплетающаяся из нескольких дивных высоких голосов. Нежность и лёгкость пронизывали в её, но и сила предначальной Музыки прорывалась искрами. Тона сплетались вместе и лились общей рекой, вода дрожала от чистейшего и невозможного на морском дне звука. Майрон никак не мог узнать языка, а ведь он говорил и на валарине, и на квенья, и знал синдарин, и многие языки грубых аданов. А песня стала громче – и вместе с этим будто бы светлее: переливчато, прохладно, но куда лучше, чем было в полной темноте. Майа со смутной надеждой потянулся к источнику бледного сияния, хотя вода по-прежнему не давала ему приподняться наверх, и он не зря старался. Невиданное существо появилось из мглы. Напоминавшее эрухини, но точно не оно: его волосы походили на зарево ярко-голубого пожара – так сильно они светились, словно из жемчуга были выделаны худые руки с длинными пальцами, а ниже пояса сходство со слабыми Детьми Эру исчезало, ведь вместо ног у существа имелся мощный чешуйчатый хвост, в два раза больше ног эльфов и людей. Издали было не разобрать деталей, но чешуя мерцала в ореоле общего свечения, и шёлковые волосы окутывали существо диковинной шалью. Пальцами или незаметным гребнем создание расчёсывало их и плавно покачивалось в такт глубокому дыханию океана. Пело именно оно. Пело пронзительно, словно с Музыки не прошли эпохи. И неважно, с какой конкретно темы: общей от Эру или нот Мелькора, - ведь Майрон по-своему любил обе, пропев первую и живя то в могуществе, то в мрачной тени второй. Цвет вдруг преломился. Мазнуло кистью двух других оттенков: зелёного, как водоросли, бордового, как пролитая кровь. Ещё два точно таких же существа выплыли из тёмной расщелины и закружили возле собрата. В их песне стал проскальзывать звонкий смех и веселье, а все трое напоминали самоцветы, переливающиеся на солнце в летний полдень. Только вокруг не было никакого света. Только они трое озаряли мрачное и неприветливое океанское дно. Создания, словно Сильмариллы, горели собственным пламенем. И Майрон в отчаянии потянулся к ним, единственный и последний раз поняв и осознав страсть темного валы к украденным и смертоносным для него камням. Совсем неважно, что это такое, из чего сотворено, откуда пришло. Это было прекрасным лучом в темнице без решёток. Майа вскрикнул – в горло хлынула вода - дёрнулся в сторону и едва не свалился с уступа. Но ему не удалось издать ни звука, только грязную мерзкую муть вокруг себя поднял, а на даже самое слабое колдовство у него не было сил. Однако песня резко и неприятно оборвалась: его заметили, и существа бросились врассыпную кто куда. «Нет!!!» Только куда там… Исчезли, будто и не появлялись. Майрон перевернулся из неудобной, позорно-отчаянной позы обратно на спину. Вспышка эмоций была лишней, ничем не помогла и лишь погрызла изнутри. Чушь собачья. Майа закрыл глаза, чтобы успокоиться. А когда открыл, ощутив ресницами необычное движение воды, таинственное создание было прямо над ним. Майрон вздрогнул от неожиданности; это оказалось то первое, голубое, и вблизи сходства с эрухини становилось меньше, зато ярче и острее увидел майа эту красоту. Большие глаза затопило светлым лазуритом – всю склеру, маленькие чешуйки на скулах, шее и плечах сверкали крохотными темными сапфирами, тонкие бескровные губы были правильно вырезаны на идеально-овальном лице, а кожа даже взгляду казалась такой тонкой и нежной, что майа не удивился бы, заметив биение вен внутри. Существо улыбнулось, на миг обнажив полоску белоснежных зубов, кокетливо заправило аккуратно-когтистыми пальцами за ухо прядь волос и, непонятно чему радуясь, подало голос в сторону. Двое других по его зову подплыли тоже и нависли, рассматривая и пересмеиваясь между собой. Зелёный – малахит глаз, изумруд чешуи, белый мрамор кожи; это создание носило на шее ожерелье из колотых ракушек, словно желало подчеркнуть себя их неказистостью. Темно-алый – рубины, гранаты, перламутр; темные вдруг брови были донельзя выразительными. В груди зачастило от волнения сердце. Майрон изголодался по прекрасному, и, лицезря трёх столь красивых созданий, он дрогнул от забытых в душе струн. Ему остро хотелось им что-то сказать, хотя вряд ли бы они его поняли; Нуменор приучил его плести словами сети, и под конец это начинало раздражать, но оказалось, что он так привык, а тьма так давила на тело и голову, что обменяться хоть парой слов стало необходимостью… Но в любом случае, даже зная их язык, майа не смог ничего сказать с полным ртом мерзкой солёной воды. Тише-тише, не болтай… Кто ты, расскажи… Ты утонул? Ты не дышишь, но твои глаза смотрят… Смотрите, как он смешно глядит на нас! И создания захихикали над Майроном уже вслух, хотя не речь их, но её смысл шёл словно бы изнутри его же головы. Это походило на осанвэ, но майа не сомневался, что давно отучил себя от естественного латиэ**, и разум его был всегда закрыт от нежелательного вторжения. Однако непохоже было, что существа как-либо напрягались, забираясь ему в голову, да и сам Майрон тоже не ощутил давления на внутренние стены. Может, сыграло роль его желание контакта? Хотя вряд ли. К тому же, осанвэ ничего не могло сделать с языковым барьером, а майа отлично понял, что ему хотели сказать. Ну же, ответь нам! Он не понимает… Может, он всё же утопленник? Или просто глупый, а голова его набита разбитыми ракушками?.. «Это у тебя голова ракушками набита», - мысленно огрызнулся Майрон как можно громче: насмешек он не терпел. Создания обрадовались, опять захохотали, и майа тоже запоздало обрадовался – его услышали и поняли! Он быстро растерял на них злость, потому что смеялись они нежным перезвоном серебряных колокольчиков. Какой он дерзкий! Так чудесно, погляди сестра! А какие волосы, как будто украшение, и он теплый! Он не похож на других, совсем не похож… Те холодны были, круглые, белые, и из них шли гадкие пузыри… А этот пахнет плотью и кровью, и в глазах его огонь. Я не люблю огонь, утопим его совсем. Майа не ощутил страха. В интонации не было угрозы. Глупости, сестра! Где ещё такого найдём? «Кто вы? Майар?» Хотя, конечно, они обязаны были быть майар. Кто же ещё? Создания поднялись выше и закружили вокруг него, рассматривая со всех сторон. Поочерёдно Майрон видел голубой, зелёный и красный и пытался определить, который голос кому принадлежит, так как они всё же неуловимо отличались, пускай и насыщены были некой колдовской прелестью. Кто такие майар? Мы не слыхали никогда ни о каких майар. Мы тут одни живём, и нами правит королева… Мы ундины, смертный. «Я не смертный». Но смертный или нет – майа впервые слышал об ундинах. А даже если б и отложилась в памяти какая-то информация, то шансы её найти резко упали: как кулаком ударило в грудь, сжало в солнечном сплетении и его затошнило. Сколько времени он пробыл в воде – без дыхания, тратя последние силы? Его хроа предел имело, а уж истерзанное, хранящее ослабевший и усталый дух – тем более. Время вышло. Вряд ли теперь он продержится больше получаса. И вправду, не смертный, не видишь ты, сестра? Он утонул – но говорит с нами, и сохранил свою красоту… Не то, что те моряки, ха-ха-ха! Те только на корм рыбам! Те моряки – это тупоголовый Ар-Фаразон? Или какие-нибудь другие? Несколько кораблей, помнится, отплыли тайно на восток, сбегая… Лишь бы их пассажиры сдохли. У Майрона перед глазами вдруг мелькнули нехорошие черные мушки. Такими темпами его тело тоже станет чьим-то кормом. А ундины болтали и не замечали этого – вряд ли они вообще знали смысл слова «удушье». «Асфиксия». Пульс замедляется… замедляется… замедляется… Пальцы Мелькора вонзились в горло, глубоко, разрывая шрам дальше и глубже. У Майрона потемнело в глазах, а от первобытного животного ужаса застучало сердце. Он не мог взвыть – пальцы, пальцы, металлом покрытые, - и упал бесшумно. Он был уверен, что сейчас умрёт… Не спать! Отведём его к королеве, покажем королеве… Живого, живого! Живой жених для королевы будет, как она обрадуется! «Мне нужен воздух. Если я не буду дышать – то живым я уже не буду. Поднимите меня на поверхность, а потом я схожу к вашей королеве». Ведь их хвосты сильные. Они точно бы управились. Но ундины прыснули смехом, хотя для майа не было в ситуации и собственных словах ничего смешного. На поверхность! Ха-ха-ха! Какой глупый, никому нельзя на поверхность! На поверхности сухо… Наша кожа потрескается и осыпется… «Если я умру – вы не сможете порадовать королеву», - зацепился за их же слова Майрон. Ундины не казались обременёнными глубокими измышлениями и опытом интриг: незачем этот груз на дне морском, - и майа даже слишком легко мог заставить их делать то, что необходимо. Все трое замолчали, переглянулись. Они шёпотом совещались, но недолго, как Майрон и рассчитывал. Королева наколдует тебе воздух. Королева может наколдовать что угодно, и она так хороша. Идём к королеве, идём к королеве! Выбирать не приходилось. Даже такое спасение – спасение! «Я не могу идти», - честно сообщил майа. Не надо в океане идти, глупый! Разве видишь ты у нас твои ненужные палки? Здесь надо лишь плыть, и вода сама понесёт тебя… Майрон не хотел ничего знать. Воду он не любил, и был счастлив, контактируя с ней лишь в кузнице, остужая заготовки, и моясь; когда зашёл на корабль к Ар-Фаразону, его бросили в трюм – в разы аккуратней, чем обращались с пленными в Ангбанде и Барад-дуре – и заперли на ключ до самого Нуменора, и всё дорогу ему казалось, что он в желудке одной из мерзких морских тварей Ульмо… Ундины резко прервали его размышления. В две пары рук его подхватили под плечи, вздёрнув на ноги так жёстко, что в голове загудело: вода сопротивлялась ему неуклюжему телу, но сил у созданий было больше, чем могло показаться по их изящным рукам. Изумруд и рубин – сильные, а лазурная изогнулась впереди лучом света. Ундина улыбнулась. Идём! А две других лишь игриво подтолкнули его в глубину. Воздух не означал отсутствие влаги. Воды не становилось вокруг меньше от того, что грудь вздымалась ровно и спокойно. Королева ундин, не имевшая ничего общего с властительницами поверхности, не показалась Майрону из-за лёгких занавесей водорослей, но подала ему амулет, чтобы он дышал под водой. И майа задышал. Хотя странное было ощущение, и солью жгло нещадно и едко. Но ему доводилось терпеть и не такие неудобства – а взамен ему подарили, по крайней мере, объёмную иллюзию безопасности и покоя. И Майрон в ней растворился. Когда у него такое было?.. Когда он последний раз расслаблялся? В Барад-дуре, ведя увлекательную, но утомляющую войну? Сдерживая желание отодрать уши Тьелперинквару и затолкать голыми руками ему же в глотку: ведь слишком похож на буйного деда, слишком яркая кровь Первого дома, как бельмо на глазу в чистом Средиземье без звезды о восьми концах? Или в Ангамандо? Ха-ха. Особенно в последние годы – очень смешно. Впрочем, Мелькор и не обещал, но яркие огни в его пальцах дарили большее, чем все сады Лориэна – страсть и свободу. Но первое ушло, второе потеряло смысл, и даже нечто самое важное, тугие корабельные канаты, которыми его тянуло в темному вале, истёрлись и рассыпались… Майрон, кажется, начинал постепенно забывать детали. Счастье-то какое. А всплыть, сбежать из царства русалок он не смог бы при всём желании: упрятанная в холодный короб сломанная нога только-только начинала проходить, медленно и неохотно. К тому же, здесь было хорошо. Мягкий свет, неясно откуда исходящий, переливался в воде и отбрасывал блики на скалы. Музыка ундин вопреки всем законам наполняла тайное царство, тайное королевство, что спрятано оказалось лучше Гондолина – по словам самих ундин, они никогда не слышали об Ульмо, и вала не спешил наведываться с карой для темного майа, а значит он не ведал о существовании целого народа у подножия подводных гор. Не строили они домов, потому что вода обтекала их – не ранила, и хищники обходили их край стороной от колдовства их королевы или из-за света, не носили одежд, потому что не стеснялись своих сглаженных, лишь похожих на хроа эрухини, андрогинных тел. Как будто они никогда не видели их. Как будто не знали поверхности с Валианской эпохи, пускай это невозможно. - О чём ты думаешь? – мурлыкнула Лазурит. Ундины не носили имён или не называли их ему – поэтому они не особо интересовались именем майа, ведь он и без него выделялся. Но различать их самих оказалось трудно, потому что они не были способны долго оставаться на месте. Тех, кого майа всё же запоминал, он мысленно называл по цвету их волос и хвостов. Лазурит была той самой ундиной, которую он увидел впервые. Она присматривала за ним, ухаживала за ранами, учила языку – майа быстро схватывал – и бесконечно плела из ракушек украшения. - О том, мужчины вы или женщины, - солгал Майрон, потому что они походили на нежных юношей, чьи голоса ещё не ломались, и неразвитых девушек-девочек одновременно, несмотря на то, что говорили женскими голосами. Дивных юношей. Самых прекрасных в Арде девушек. Невероятными голосами… Ундина засмеялась – так же как говорила, а говорила она так же, как пела: можно было заслушаться любым звуком, который она издавала. - Зачем нам мужчины, дурачок? Действительно. Ундины отлично жили и без них. А как размножаются – кто их знает? Может, не умирают просто и не нужны им дети, как смертным. Или нет… Майрон резко мотнул головой, жмурясь. Временами его сознание мутнело, и ему казалось, что всё вокруг лишь сон – сейчас проснётся и будет далеко. Но водный мир не исчезал, и оставалось лишь странное ощущение, что он забыл что-то важное. - Что с тобой такое?.. – Лазурит повернула голову набок. Тонкая у неё шея. Такая ломкая… Тар-Майрон взмахнул кинжалом. Сталь вспорола глотку пятнадцатилетней дочери особо верного последователя, и горячая кровь брызнула на алтарь. Девчонка дёрнулась, конвульсивно дёрнула руками к стоящему в стороне отцу, но он не заметил: вместе со всеми упал на колени, падая ниц перед первой жертвой. - Кровь её чиста! – громом пронёсся голос майа над толпой: родственники короля, ближайшие слуги, самые рьяные последователи… - Кровь её чиста, - уставшим хором повторила сотня голосов. - Душа её освободилась от оков лжезаконов Эру! Владыка Тьмы примет её – и вечно будет благодарен! - И вечно будет благодарен. Люди любили такие вещи. Люди были очень тупы, и искали оправдания любым зверствам, и Тар-Майрон охотно их давал. Устилая свои пути трупами, аданы были счастливы слышать его обман: что жертвы не напрасны, что воздастся им раньше за мучения… Хотя порой здесь казнили и преступников – тут все были рады просто так. Правда, их просто сжигали, но со временем майа решил, что помочь может и то, и другое… Чему помочь только?.. Майа щёлкнул пальцами. Стражники вытолкнули к нему следующую жертву. Опять девица: растрепанная, в бедной одежде, с грязными ногами и испуганными коровьими глазами. Девка вряд ли понимала, что её ждёт. - Чья она? - Это… это я её нашёл, - Ар-Фаразон выступил вперёд, и голос его стал уверенней, глубже. – Я её выбрал. Она не подходит? Тар-Майрону было плевать, кого тут убить. Все люди оставались для него не более чем грязными свиньями. Но для виду он задержал на ней свой взгляд. - Воля короля, - майа развернул кинжал по кругу в пальцах и протянул его Ар-Фаразону рукоятью. – Покажите верность нашему Владыке. - Мне её… самому? - неуверенно. - Вы тверды, Ваше Величество. Вы лучший король этой страны, и рукой вашей изменятся судьбы людей. Я знаю это – но верность вершится делами. Мужчина растерял сомнения. Он сдёрнул перчатки, голой рукой взял кинжал и, рыкнув на стражников, сам схватил девицу за горло и потащил к алтарю. Девка взвыла, брыкаясь, и её крик отразился от чёрного купола эхом. Ар-Фаразон! Сколько ты принёс веселья! Действительно лучший, а теперь ещё и стареющий – медленно, но неотвратимо. И чем глубже прорезали его лоб морщины, чем больше становилось пигментных пятен на сильных руках, тем охотней и безрассудней соглашался король на любое безумство. Ему сейчас было где-то семьдесят. На фоне Элроса он Ар-Фаразон оставался песчинкой, и всё же разрастающиеся побеги безумия, оплетающие его фэа, Майрона порой радовали – потому что больше ничего не могло его порадовать. И ничего тут не имело никакого смысла, потому что… - Что с тобой? – близко и громко. Майрон вздрогнул. Лазурит была совсем близко. - Я… а… нет, ничего… - Ты много думаешь… ха-ха… этого не нужно, это дело королевы… - она перевернулась в воде, игриво потягиваясь, и накинула ему на шею законченное ожерелье. Майа и в самом деле угадал на счёт них при первой встрече: ундины были достаточно самодовольны, чтобы носить некрасивые украшения – и сияли на их фоне лишь ярче, ведь вызывали восхищение на самом деле. - Какая она?.. – рассеяно спросил Майрон, не ощущая, впрочем, сильного интереса; поначалу был, вспыхнул – и погас. - О, королева самая прекрасная! - Самая чудесная! - Самая красивая! - И ты будешь счастлив быть её женихом! - Я не… Две другие ундины растянулись на камнях по бокам от него. Майа пропустил момент, когда они подплыли. Одну он тоже знал – Изумруд, вторую видел впервые: необычная, чуть поменьше сестёр – пусть женщины, пусть сёстры всё же – с рубеллитовыми хвостом и волосами, ярче любых летних цветов, нежно-коралловой кожей и темными полосами поперёк всего тела выше пояса, словно кто-то провёл кистью по холсту, но распустились розы. Майрон с любопытством разглядывал её, а ундина тем временем перевернулась на спину. Хорошенькая, щёчки чуть пухлые. Больше девочка, чем женщина – сама невинность. Турмалиновые глаза. Майа даже как-то неловко улыбнулся ей. Ундина потянулась, охотно красуясь под его взглядом, расправила полупрозрачные, будто из легчайшей газовой ткани, плавники. В маленьком рте создание сжимало уродливую глубоководную рыбину: та трепыхалась ещё, пучила слепые белые глаза, и длинные жёлтые зубы тошнотворно шевелились. - Ты же поделишься её зубами, сестрёнка? – мечтательно пропела Лазурит. – Я хочу сделать новый гребень. - У тебя же старый есть, - возразила Изумруд, но вышло почти в ухо Майрону: ундина принялась заплетать его тусклые волосы в косы, и майа не сопротивлялся. - Я не себе, - кокетливо. – Я сделаю гребень жениху королевы. Майа открыл было рот, чтобы возразить, но сразу же закрыл. В нём не было ни сопротивления текущей реке событий, ни тяги к ним или иному. Жених королевы ундин. Слуга Чёрного Врага Мортога. Советник Ар-Фаразона. Никакой разницы – всё то же чьё-то приложение. Часть кого-то, от кого-то, от кого-то... – всего лишь слово перед известным грозным именем. И пускай Майрон думал так о себе впервые, но в вязком смирении потонуло и это его чувство. Это была привычная роль. Наверное, рок или судьба. Чего он хотел… К чему стремился… - Не думай много, - повторила Изумруд за сестрой и обняла его за шею. Забавно. Кучу лет его никто не обнимал, да и потребности майа не ощущал, но эти руки были нежны невероятно. – Забудь, наш милый… Турмалин впилась острыми когтями в тушку рыбины и оторвала от неё зубами кусок. Кровь облаком растеклась в воде. Майрон закрыл глаза. Дни шли за днями, хотя трудно было считать их без какого-либо ориентира. Майа пытался мерить по внутренним ощущениям, но какие ощущения на дне океана? Несмотря на то, что жизнь ундин подчинялась некой системе, Майрон не сумел её уловить: максимально подобравшись к ответу – что-то о течениях, что-то об охоте – он забросил это ненужное и бессмысленное дело, никак не влияющее на его жизнь. Плевать. Ночами – в отрезки времени, когда песни ундин заставляли его глаза закрываться, а нога пульсировала особенно болезненно – ему снились кошмары. Собственная кровь обжигала кожу. Ядовитая, перенасыщенная его же проклятиями, она до сих пор сочилась сквозь корку только-только начавшей заживать раны на шее. Много её выпили летучие мыши в Таур-ну-Фуине, зато в ответ они приносили сведения и укрывали кожаными крыльями от холода. Майрон сорвался, как только узнал о поражении Мелькора. Майрону казалось, что невозможно забрать Сильмарилл не причинив вале крайнего вреда, потому что их белое пламя легко оплело его разум. Майа ошибся. С Мелькором всё было в порядке: ни шрамов, ни ран. Даже с крепостью всё хорошо, и не похоже, чтобы кто-то прорывался с боем через стены. Только Кархарота не видать, а ведь раньше выбегал, сшибал, облизывал будто обед и игриво пытался отгрызть чешущие его руки – симпатию выражал. Но про него Майрон хотя бы знал. Про детали похищения Сильмарилла – нет. Лучше б Готмог на подходах к крепости не отлавливал его и не рассказывал бы. - Ты трус, - выплюнул Мелькор. – Или слабак. Его глаза превратились в чёрные провалы. Их было даже почти не видно издали, поэтому Майрон счастлив был не замечать их пустоты. Зато два камня сияли в короне как драконьи глаза – гипнотически. Смертоносно. Майа облизнул сухие губы. - Мне выбрать? – дерзко. - Выбирай, ничтожество, - Мелькор изобразил насмешку, но не в том он был настроении на неё настоящую. Гулкие шаги валы эхом отскочили от стен – он подошёл ближе, и Майрон проглотил всё, что он думал о тех, кого могут обокрасть бесполезный адан и чуть менее бестолковая эльфийка, которой повезло с мамашей. - Ты потерял крепость. Ты потерял весь Тол-ин-Гаурхот, а ведь сам жаждал им владеть, хотел убраться верно?.. От меня, от своего господина?.. Это было ложью. Майрону нравилось быть подальше от орков и их вони, но по Мелькору он даже умудрялся скучать, несмотря на то, что разум его во время гнева затягивался пугающей дымкой – вала путал реальность и провалы сильмарилловых ожогов. С ним происходило что-то настолько нехорошее, что Унголиант казалась шуткой – с ней хоть понятно всё, издохла где-то уже. И как с ним теперь вообще разговаривать? Лебезить-то Майрон не особо умел. Да и обычно Мелькору это не нравилось. Майа вздохнул и решил говорить правду. - Нет, Мелькор, - он поднял голову. – Я не хотел убираться от тебя. - А не вернулся ты сразу потому что заблудился? – жёстко. - Я был ранен. - Ты… Рука мелькнула быстро, и Майрон не успел её перехватить. Пальцы Мелькора вонзились в горло, глубоко, разрывая шрам дальше и глубже. - Да как ты смеешь так со мной говорить? – зашипел вала. – Ты мой слуга, и я уничтожу тебя, когда захочу, и мне всё равно ранен ты или нет! Майа впился ногтями в ладонь, но когти только заскребли по металлу. Мелькор ещё говорил что-то или это зашумело в ушах, но у Майрона потемнело в глазах, а от первобытного животного ужаса застучало сердце. Он не мог взвыть – пальцы, пальцы, металлом покрытые, - и упал бесшумно, когда его отпустили. Кровь плеснула на язык, рана пошла алыми пузырями. Твою Варду. Больно. Больно. Больно. Больнее, чем когда Хуан кусал – потому что то враг, псина мерзкая. А тут Мелькор в родной крепости, такой… Больно. Он был уверен, что сейчас умрёт. А вала громко назвал его по имени. Майрон подавился криком, так как в него тут же залилось слишком много солёной воды. Было до дрожи холодно, но ни согреться, ни холодный пот утереть – он точно есть, пускай и смыло мгновенно с его лица… В ушах громом стоял голос Мелькора. Отвратительно. Так почти Моргот. Хотя майа вдруг не смог уловить различия в именах: какая разница, если за ними крылась одна и та же темная и жестокая сущность? Но ведь определённо раньше не было никаких кошмаров. Или были… - Что такое, наш Майрон?.. - Ты так смешно делаешь бровями! Ундины ни на минуту не оставляли его одного. Спал он, ел он, осторожно, еле двигаясь, исследовал ли окрестности, подмечая на будущее проходы и течения наверх – всегда был кто-то рядом с ним. Ундины мурлыкали ему, что это ради его же безопасности, и Майрон не находил аргументов против, так как нога ещё гадко ныла. Но ведь тут надо плавать, а не ходить… Майа быстро привык ко всему. Сегодня были Лазурит и Рубин; третья сестра, как окрестил их про себя Майрон, потому что они составляли его первое впечатление о водном мире. - Я… хмурился. - Что такое «хмурился»? – спросила Рубин: она мало была с ним, мало понимала. - Это значит, что случилось что-то плохое! – воскликнула Лазурит. – Но что с тобой плохого тут может случиться? У нас так сла-авно… - И спокойно, - добавила Рубин. Возразить оказалось нечего. Самой большой проблемой являлись редкие хищники, но ундины легко их отпугивали какими-то чарами, и все чудовища сами бросались врассыпную от их дома. А так здесь постоянно лились песни, звучал смех, и велись шуточные споры за гребни. Наибольший интерес же взывал у них сам Майрон – морское дно было бедно на новые события, так что по крайней мере сейчас ундины от скуки не страдали. - Мне приснился кошмар, - пояснил майа, надеясь, что созданиям снятся сны, и они поймут, о чём он, хотя невозможно было представить, чтобы ундин мучали тени прошлого, затягивая удавку мрака вокруг горла. К счастью, ундины не удивились. - Поверхность так плоха! – вздохнула Рубин. - Никто не любил тебя там… - обняла его Лазурит. Возражение поднялось в нём горячей волной: не правда, не любовь, но связь – связь крепкая, запутанная, но настоящая, но он не успел его высказать. - И что ты видел? – Лазурит глазами хлопала наивно. - М… - Мелькор. Моргот. Как им сказать? – Мелькора… - Вот он точно не любил тебя! – рассмеялась Рубин, и быстрее протеста майа о том, что он в этом и не нуждался от него, что там не то было – другое, подпыла в один взмах хвоста и обняла с другой стороны, ласково потершись щекой о плечо. Две пары изящных рук поймали его в капкан. - Он же прогнал тебя… - шепнула Рубин. – Ты был ему не нужен… Да и только страх тебя держал, наш милый… Армии Валинора наступали. Мелькор оставался равнодушным, но уставшим. Гронд стоял небрежно прислонённый к стене. В вале не было ни капли прежних сил или величия. - Раз меня больше нечего бояться, то ты легко можешь убежать, - произнёс Мелькор: скучающе, пристально глядя. Майрон держался на расстоянии. Чужую кровь – людскую, эльфов, майар – уже отвратно стягивало, а волосы от неё слиплись в сосульки. - Я не… - Ты пойдёшь в правый коридор. Будешь бежать так, словно тебя в пятки кусают, - Мелькор усмехнулся. – Завалишь ходы на развилке. Дойдёшь до тайного хода – ты же знаешь, как там открыть. И сбежишь. - Мелькор!.. - Проваливай, слу-га. Видеть тебя здесь больше не хочу. Майа остановился, как громом поражённый. Колебался несколько секунд, пока где-то позади гремели тысячи шагов воинов Запада. Вдали послышался боевой клич Тулкаса. Майрон развернулся и побежал через правый коридор прочь. - Он просто избавился от тебя, верно?.. – шепот ундины, уж запутался майа какой. – Ты был так верен ему… а ему было всё равно, правда? - Правда, - эхом ответил Майрон. Всё правда. До последнего слова проклятая правда. Внезапно глухое отчаяние накатило на майа. И обе ундины бросились утешать его. Ундины его даже нарядили – ракушки и осколки кораллов царапали тело. Трогая его пальцы, они настойчиво попытались снять с его пальца тонкий золотой ободок, но Майрон одёрнул руку и сжал в кулак, готовый обороняться. Нет. Майа позабыл почему, но – нет. Создания не настаивали. Похихикали над ним и махнули изящными ручками. - Оно уже пустое, сам выбросишь! - У королевы корона куда лучше это глупости, ха-ха-ха! Может быть. Однако королеву Майрон до сих пор не видел. А кольцо на руке сидело влитым, частью тела, и приятней от него было, чем от всех остальных; казалось, билось оно жарче сердца, и текла по нему кровь быстрее, чем в руках и ногах. Не думая о нём большую часть времени раньше, последние дни, когда ундины музыкой праздничной наполняли всё вокруг, майа крепко сжимал пальцы и трогал большим гладкий, не поддавшийся коррозии металл. Кольцо было теплым… Вокруг царило радостное оживление. «Жених королевы, жених королевы», - галдели невыносимо, в сотни голосов, и откуда их тут сколько, и Майрон постепенно потерял значение этих двух слов; так бывает, когда много раз повторяешь одно и то же, и оно превращается лишь в набор звуков. Же-них-ко-ро-ле-вы. Слу-га-мель-ко-ра. Второе, конечно, не ундины обсуждали. Это майа себе сам, старательно, упорно. А прекраснейшим созданиям интересней было обсуждать, что будут скучать по нему. Майрон не понимал о чём они – смешные. Ему некуда идти, пускай и зажил уже перелом; болел, но майа мог уже опираться на ногу. Не ждут его ни цели, и связи – зачем ему нога? На океанском дне надо плавать. Майрон это усвоил. Его с хохотом подхватили под руки. Ундины плыли стремительно, выворачивая ему запястья, и Майрон старался не противиться течению – их хвосты были сильнее, чем руки трёх майар. Всё вокруг замелькало: огни, мерцание, клетки с уродливыми рыбами, которые пучили на ундин белёсые глаза. Какие тупые рыбы. Интересно, королева ундин хоть какая?.. Майа так и не видел её. Но это было хотя бы занятно. Оказалось – величественная. Коралловые ступени вели к трону из двустворчатой гигантской ракушки. «Сокровища» окружали её: гнилушки от затонувших кораблей, изъеденные солёной коррозией украшения… Глаза словно два чёрных агата. Волосы самым лёгким шёлком – краса кос Лютиэн померкла бы рядом с ними. Гладкий акулий хвост тянулся росчерком темно-синих чернил в светлом сиянии вокруг. Майрон мог бы подумать – красиво. Майрон мог бы залюбоваться – так прекрасно! Но майа не сделал ни того ни другого. Потому что в венце королевы ундин, точно маленькое солнце, лучился Сильмарилл. Камень был слишком ярким его воспоминанием. Обмана в нём быть не могло. Морок коварных ундин надломился, треснул... И Майрон наконец-то прозрел. Майа впился ногтями в ладонь, но когти только заскребли по металлу. Мелькор ещё говорил что-то или это зашумело в ушах, но у Майрона потемнело в глазах, а от первобытного животного ужаса застучало сердце. Он не мог взвыть – пальцы, пальцы, металлом покрытые, - и упал бесшумно, когда его отпустили. Кровь плеснула на язык, рана пошла алыми пузырями. Твою Варду. Больно. Больно. Больно. Больнее, чем когда Хуан кусал – потому что то враг, псина мерзкая. А тут Мелькор в родной крепости, такой… Больно. - Майрон?.. Он был уверен, что сейчас умрёт. - Майрон!!! Что-то с грохотом опустилось возле него – как неаккуратно. Опасные, но сильные руки удивительно мягко подхватили под пояс и не дали рухнуть в обморок на плитах, хотя хроа майа очень старалось. - Майрон… я случайно, совсем плохо тебе что ли?.. Ха. Случайно он. Майрон издал неясный булькающий звук. Он и сам не знал, хотел он усмехнуться или недостойно захныкать от того, что вскрыть только начавшую заживать рану оказалось больнее и хуже, чем нанести её зубами Хуана. Мягкая ладонь прижалась к его горлу, зажимая кровотечение, и майа не сразу сообразил, что Мелькор снял перчатку, чтобы не причинять ещё страданий. Его кровь точно должна шипеть на ожогах валы. От этого перед глазами даже прояснилось. Мелькор был обеспокоен, и нежданный надломленный страх плескался в его взгляде. Это он так на его раны или на вспышку безумия? Да какая разница… - Эй-эй, не вздумай помирать! Майрону очень хотелось сказать, какой он придурок; он – он сам, и он – вала Мелькор. Но его тело колебалось между немедленной рвотой и потерей сознания, а первое было хуже. Перед тем, как его фэа спешно оборвало связи с внешним миром, не желая знаться ни с собственным покалеченным хроа, ни видеть Мелькорову рожу, майа ощутил, что его торопливо оторвали от холодного пола. Майрон счастливо отключился в странном подобии безопасности. Жертва шла за жертвой. Человек за человеком. Сначала мужчины, затем женщины, затем дети. Огонь и металл, кровь и дым. Храм высок, до небес своим куполом, величественен, и вопли музыкой в ушах Тар-Майрона. Неужто Эру не слышит страданий своих драгоценных Детей? Неужто не понимает – не знает об этом! Он же всеведущ, их благой Отец, на всех один, но лишь два народа – любимцы приласканные, всё-то им можно… Если их души так ценны – то всё выйдет. Врата Ночи откроются их страданиями или червями в фэа. И Мелькор вернётся в мир. И всё будет как раньше. Думая об этом, Майрон улыбался, пускай тускней всё с каждым долгим годом. Но, не гася её, он подносил к промасленному костру факел. Армии Валинора наступали. Старое мёртвое дерево выглядит так же, как Мелькор. Изъеденное ветром, ненастьями, сотнями прошедших лет, уставшее и серое – это всё вала, от которого шли круги едкого и разрушительного могущества ещё несколько лет назад. С другой стороны, в те годы Мелькор ярился и направлял это на подчинённых. А сейчас Майрону ничего не угрожало, хотя на всякий случай майа держался на почтительном расстоянии. - Повелитель, там… Там трусливые орки с визгами бежали, драконов почти всех перебили, а балроги оглядывали на Тангородрим, к которому отступали, теряя без хоть какого-то предводителя не преданность, но храбрость. Там их теснили, теснили, сотни раз уже теснили, и отступать становилось некуда. К тому же, войско банально устало. Пусть Мелькор выйдет. Пусть возглавит армию – пускай даже в последнем бою – и поднимет боевой дух, поразив противника громом и силой! И тогда, возможно, сражение окажется не последним. Однако вала жестом не дал ему закончить. Майа прервался на полуслове. Странный Мелькор, забытый и незнакомый – потому что он прятался за мороком несколько десятков лет. А оказалось, что его лицо бороздили не только шрамы орлиных когтей, но и морщины, будто он эдайн. Под глазами залегли глубокие тени. Спокойный, но равнодушный. Гронд небрежно стоял прислонённый к стене. Майрон решился снова. - Повелитель… - Что? – выдохнул вала. – Что ты от меня хочешь? Мы проиграли. И ты это знаешь. Хватит с меня этих игр. Майа стиснул зубы, руки сами собой сжались в кулаки. Гнев в его груди клокотал уже очень давно, и всякому терпение рано или поздно конец приходит. - Игры?! Это наша война, и твоя тоже! И проиграли мы, потому что ты сидишь тут, как Манвэ в гнезде, и ни разу не показался на глаза хотя бы балрогам! Ты же знаешь, что меня они не слушают и… и никогда никого не слушали нормально, кроме тебя и Готмога, который давно уже сдох, а ты так и не нашёл ему замены! А теперь они идут сюда и… и… агрх! Жар. Взрыв. Хватит! Майрон резко взял себя в руки. Во-первых, вокруг него уже раскалился и пошёл волнами жара воздух. Во-вторых – проклятый Мелькор наблюдал за его вспышкой его гнева крайне отстранённо. Как будто майа тут так, воздух сотрясает. - Закончил? – произнёс вала и вопросительно приподнял бровь. - Нет, - выплюнул, но других слов внезапно не нашёл. Тошно. Хоть бы в тронном зале Мелькор был, а не зарылся в нору, как крот. Катакомбы простирались далеко за территорию Ангбанда, однако последний раз они использовались до солнца, до луны, когда Майрон прятался и прятал остатки войска после падения Утумно. В его оправдание – тогда он думал, что Мелькор отобьётся. В его наказание – не смог, был схвачен, а вернулся с Сильмариллами, которые майа уже успел возненавидеть. И сейчас сверкали ж, стекляшки поганые. - Для начала замена Готмогу – ты. А если тебя это не устраивает, то сам решай этот вопрос, военачальник Гортхаур, - Майрон открыто скривился от этого имени. – А об остальном ты сказал сам. Мы проиграли. Всё кончено. Майа выдохнул. Не было никакого смысла с Мелькором спорить. Ведь он прав – дело дрянь, особенно если предводитель, вместо того, чтобы что-то предпринять, вынужден был смотреть на то, как тот, за кого они сражались, рассеянно изучает стену напротив. - В войске Валинора говорят, что все мои слуги запуганы. Со мной, потому что я пообещал им смерть за предательство… - задумчиво проговорил Мелькор. – А теперь я слаб – и они бегут, и все эти светлые радуются… Хах! – вала резко повернулся. – Ты боишься меня, Майрон? - Откуда ты вообще знаешь, что там говорят? Ты отсюда не выходишь. Вала рассмеялся.. - Отвечай на вопрос, - бросил Мелькор. Майа вздохнул. - Нет. - А боялся? - Бывало, - он дёрнул плечом, предпочитая быть честным. - Подойди. Майрон подошёл к Мелькору вплотную. Это было намного ближе, чем позволял обычно вала, но когда-то майа так делал часто. Сидящий Мелькор оказался ниже, и запрокинул голову, чтобы на него смотреть; Майрон остановился только между его коленями. - Так не боишься? Что же он с собой сделал… Или Эру и Арда с ним сделали? Истерзан. - Нет, - негромко. – Я не боюсь тебя. Майа прижался губами к чужому лбу. Он знал, что делает всё правильно – а Мелькор закрыл глаза и подставился. Майрон медленно поцеловал усталые веки, силясь забрать их тяжесть, отстранился, но вала сам удержал его за ворот. Ладно. Они не целовались около столетия. Не торопясь, с закрытыми глазами, мягко – возможно, никогда. Гнев майа вдруг утих. Майрон забыл, когда раньше чувствовал себя с Мелькором так хорошо. Ладно. Если Мелькор не выйдет – Майрон просто останется здесь. Можно будет лечь у его ног, обернувшись волком. Вала опустит руку, почешет его за ухом. Здорово. А потом майа откусит голову первому, кто сунется через единственный узкий проход, даже если на зубы попадёт красная башка Тулкаса. Перед тем, как отстраниться, Майрон ещё раз коснулся губ валы. Теперь из потрескавшихся и шершавых они стали мягкими. Мелькор отпустил его. Майрон отошёл. Всё было как… как надо. Наконец-то. - Так не боишься? – чуть насмешливо. - Тебя бояться, - фыркнул майа, расправляя плечи. Дрогнул пол, с потолка посыпалась крошка. Чужую кровь – людскую, эльфов, майар – уже отвратно стягивало, а волосы от неё слиплись в сосульки, так что Майрон был рад обагрить себя свежей и теплой. - Раз меня больше нечего бояться, то ты легко можешь убежать, - произнёс Мелькор: скучающе, пристально глядя. - Я не… - Ты думаешь, что тут есть только один выход и вход. Но я отремонтировал несколько старых, о которых по глупости рассказал тебе, считая верным, – вала пристально смотрел ему в глаза. Его губы шевелились, живя отдельной жизнью. - Ты пойдёшь в правый коридор. Будешь бежать так, словно тебя в пятки кусают, - Мелькор усмехнулся. – Завалишь ходы на развилке. Дойдёшь до тайного хода – ты же знаешь, как там открыть, замок когда-то ты и делал. И сбежишь. - Мелькор!.. Нет. Только не это. Ни за что Майрон не хотел повиноваться этому приказу. А если это не приказ – тем более. Он не дурак – всё понял, но от того ноги только крепче к месту приросли. - Проваливай, слу-га. Видеть тебя здесь больше не хочу. Майа остановился, как громом поражённый. Мелькор не шутил и не издевался. Майа колебался несколько секунд, пока где-то позади гремели тысячи шагов воинов Запада. Вдали послышался боевой клич Тулкаса. Майрон развернулся и побежал через правый коридор прочь. Майрон выпал из оцепенения. Грубо оборванные концы нитей нашли друг друга, головоломка сложилась, стоило только вернуться недостающим фрагментам. Кончики пальцев закололо теплом, а Кольцо – его Единое Кольцо, которое едва не отобрали! - наполнилось каплей силы – от медленно поднимающейся в груди ярости. Его ставшая стылой кровь ожила. А разум прояснился. Ундины так легко всё запутали. Их длинные музыкальные пальцы перепутали его воспоминания в клубки, а волосы стёрли лишнее. Всё правильно, всё верно – если ничего нет и не было на поверхности для него хорошего, то зачем же ему рваться туда? А здесь чарующие голоса, прекрасные лица… Только на деле в их ртах хищные жёлтые зубы и на пальцах когти, которые раздерут его плоть так же быстро, как и рыбью, все жители моря обходили ундин стороной – боялись, а глаза были пустые и бездушные. За масками сияющих лиц прятались истинные сущности хитрых хищников. Мерзкие твари. Пауки и то приятней. Хотя злобное любопытство, ради чего они пошли на такие усилия, ундины разожгли. Майрон шагнул на ступени – от него этого ждали. Вблизи ему показалось, что кожа королевы покрыта слизью, и он не был уверен, что остальные не такие же. Она улыбнулась, но майа было уже не обмануть: её губы трупного цвета, а Сильмарилл подчёркивал правду. К сожалению вряд ли твари было больно от него – для этого надо обладать хотя бы искалеченным хроа, и ранил свет Древ именно его. Мелькора ранил, ведь у него всё было. А Унголиант сожрала бы и не поморщилась: оболочка снаружи, пустая внутри. Возможно, у неё с ундинами больше общего, чем кажется. - Хороший жених, правду мне говорили, - заговорила тем временем королева ундин и потянулась к нему руками. – Сделаешь мне подарок, мой милый? - Какой, моя королева? – солгал Майрон, как любил и умел, и, не дав коснуться груди у сердца, перехватил её пальцы и поцеловал тыльную сторону ладони. Так принято было в Нуменоре, глупым женщинам нравилось. Мерзкой ундине тоже понравилось. - Я так слаба бываю… - вздохнула. - А ты сильный такой… Станешь совсем моим, милый Майрон? А вот теперь всё ясно. Чтобы забрать его силы ей нужно было лишь одно – его согласие. Как нужно было когда-то оно Мелькору, но то вала, за которым он шёл, а тут лишь одна коварная падаль. Ну, точно как Унголиант, и что именно те и другие жрут не так важно. На мгновение майа заметил в его взгляде глухой голод, и помедлил ещё немного – пусть мучается. Ему хотелось смеяться. - Я знаю другое решение, королева… - он бережно скользнул пальцами на запястье с острыми косточками – Облегчить твою ношу? Пальцы его сомкнулись на её руке и дёрнули на себя. А ладонь с Кольцом выдрала Сильмарилл из жалкого крепления венца и засунула его прямо в распахнувшуюся для укуса зубастую отвратительную пасть. А нет, он ошибся. Ундине было всё же очень больно. Королева вопила так, что стало больно ушам. Майрон закричал тоже: камень вплавился мгновенно в плоть, его кровь вскипела. Другие ундины опомнились раньше него и налетели со всех сторон осиным роем, оглушая сотнями голосов. Это надо было сделать раньше. Прочь, прочь отсюда! Он не останется здесь! Твари уже драли его, и майа мог оставить им лишь последний подарок. С душераздирающим криком, покидая тело, дух его намертво сжёг троих, а Кольцо подарило ему силы для последнего рывка. Майрон вырвался. Прочь отсюда! На берегу было тихо. Майрон не понимал, как оказался там, но чувствовал себя почти в безопасности – но от болезненной обнажённости его трясло. У него не было сил, чтобы сформировать себе тело, поэтому лишь его полупрозрачную тень ломало глубокой ночью на влажных камнях. Перед глазами темнело. Звёзды сливались между собой и таяли в небе: то ли облака закрывали, то ли его утягивало в забытье, но майа рад был не видеть ни одной. Ведь если нет звёзд – значит смотрит дальше, а дальше на небесах – лишь Двери Ночи. А за ними Мелькор. Мелькор. Зачем он тогда послушался и ушёл… - Мэлко! – отчаянно закричал он. – Мэлко!!! Майрон не звал на помощь. Просто этот крик копился много лет, и сдерживало его лишь стискивающее зубы хроа, которым он старательно душил эмоции. Никто не услышит и не отзовётся. Никогда. Однако через некоторое время ему стало легче, и майа обессиленно утих. Всё будет в порядке. Рано или поздно Кольцо само найдёт к нему пути: как Сильмарилл принесло ундинам с берега, так и Единое вернётся в руки создателя, которому нужно лишь дождаться его на мёртвом побережье. А затем он вернётся в Барад-Дур. *Я взяла изначальный вариант длины валианского года, который Толкин обозначил в 1930-ых годах – примерно 9,58 солнечных лет (а не 144, как он определил в 50-ых) ** Естественное состояние разума, его открытость.