Дым

В ту самую первую ночь, у подножия великого греховного «Вавилона», он почти не замечает, это каким-то образом не цепляется, не пускает корни в его памяти. Может, он отвлечён тем, как светлая кожа лучится жёлтым фонарным цветом, но почему-то становится совсем не тошнотворной, а словно сияющей. Или тем, как светлые глаза, утонувшие в полувязком восторженном желании, вбирают в себя черты его лица. А скорее всего он просто не подходит достаточно близко, старается не касаться мягких на вид щёк или губ, словно готовых от жара вспыхнуть, потому что ему надо быстреебыстреебыстрее добраться в лофт. А потом — отвернуться от ресниц, мазками цепляющих веки, и нервно сгибающихся тонких пальцев, чтобы вальяжно прошагать на центр и отбросить подальше одежду. Взгляд — открытый и вызывающий — а посмеешь ли ты, мальчик, — хотя на самом деле ему бы смеяться только над собой, потому что если он сделает хоть шаг вперёд, ему уже не остановиться. Поэтому он выжидает, путаясь мыслями в тягучести опьянения, то ли алкоголем, то ли этим мальчишкой, кто бы сказал. Поэтому когда он его целует, — да, их рты сначала соприкасаются, а потом опытный язык скользит внутрь, задев кончиком горячую полную губу, — Брайан слишком занят, чтобы чувствовать дым у себя во рту. Но какая-то часть его сознания, исправно и отлажено функционирующая, знает, что с его последней сигареты прошло больше часа, две порции бурбона, слюна какого-то парня на танцполе и нечто круглое и маленькое, скользнувшее вниз по горлу. И эта часть подмечает, что когда они целуются, к сочности рта примешивается горький запах табака. И Брайан, наверное, ёбнулся, раз его это на самом деле заводит. И весь этот такой растрёпанный вид мальчишки. Первый раз, когда Брайан взаправду видит, что Джастин курит, происходит в лофте. Он сидит на полу, голова отброшена на спинку дивана, обнажая острый изгиб шеи, и Брайану хотелось бы знать, что происходит за его полуприкрытыми дрожащими веками. Потому что мальчишка, похоже, отплыл куда-то далеко, где Брайаны Кинни не возвращаются каждый день с работы, усталые и в одно и то же время. Хрустальная пепельница стоит рядом, на журнальном столике, там же и его запасная пачка «Мальборо», и сверкающая полированным серебряным боком зажигалка. Брайан знает, что пока мальчишка в наушниках и с закрытыми глазами — то пусть разверзнется на земле апокалипсис, а ему хоть бы что. Так что он лениво тянет дверь лофта, ставит портфель у барной стойки, снимает обувь, и достаёт прохладными пальцами до вьющегося вокруг шеи галстука. Он делает шаг или два вперёд, склонив на бок голову и внимательно изучая, как Джастин обхватывает розовыми губами фильтр (обхватывать губами он вообще умеет, но не об этом сейчас, да), его пальцы чуть разжимаются и сигарета повисает во рту на ту секунду, пока он делает затяжку. Аахх! Слишком коротко! Он выплёвывает дым, не совсем кашляет, но и не выдыхает прилично, и Брайан не знает, то ли ему рассмеяться, то ли разозлиться, то ли научить, как правильно. Он просто присаживается на диван, скрестив ноги рядом с головой Джастина, и наслаждается эффектом испуганных глаз, когда выхватывает остаток сигареты из его пальцев, делает долгую-длинную-тёплую затяжку, а потом безжалостно тушит тлеющий огонёк в пепельнице. Джастин, может, огрёб бы по полной, если бы не выдернул наушники, как настоящий послушный мальчик, не заластился к ногам Брайана и не полез расстёгивать с тихим шуршанием его штаны. Так что Кинни решил переложить воспитательные меры (какими бы они ни были) на следующий раз и, схватив мальчишку за руку, рывком втянул его к себе на колени. Если бы Джастин знал, что Брайана заводят его растрёпанные и влажные после душа (душа? или не совсем) волосы, он бы всегда мылся перед его приходом. Потому что мало ли где опять накосячил. Второй раз Брайан сам затягивается впервые после тяжёлого рабочего дня, и дым впитывается в текущий жар Бима в организме и размазывается под кожей. Джастин, выпутавшись из своей футболки и галстука Кинни, которыми ему перекрывали доступ в лучшем случае к двум чувствам из пяти, садится рядом, взмокший и разгорячённый и, стрельнув в Брайана шкодливо-виноватым взглядом, тянет из пачки сигарету. Зажигалка уже покоится в кармане наспех натянутых джинс, и Брайан даже наслаждается какую-то долю секунды растерянностью, проскользнувшей в серо-голубых глазах. Он ухмыляется потом краешком губ, надеясь, что Джастин не заметит, и тянется огоньком в левой руке к кончику сигареты. Мальчишка всё так же вдыхает дым короткими затяжками и выпускает изо рта, не дав ему достичь даже горла. В конце концов, он даже член Брайана берёт глубже, когда ему отсасывает. В такие моменты Кинни как никогда отчётливо понимает, что Джастину всего семнадцать. В третий раз он упит до чёртиков. Они точно начали что-то праздновать ещё в «Вуди», потом успешно перекочевали в «Вавилон», и Брайан как-то упустил момент (наверное, он тогда наслаждался триумфальным минетом), когда Джастин ужрался в ебеня. Ну хорошо, бывает, случается. И Брайан, наверное, был бы на него блядски зол, если бы не вот эта прекрасная восьмая стопка, которая ууух, так скользко и горячо поплыла по горлу, да ведь и праздновали они какую-то очень важную до пизды хренотень… Хуй бы с ней уже. До лофта они берут такси, и их прикосновения на заднем сиденье такие же густые и торопливые, как и роящийся под кожей зуд быстреескореедавай. Когда Джастин извивается под ним, он такой холодно-белый на синих простынях и такой жаркий под его пальцами. Брайан с трудом ползёт в кухню выпить воды, потому что надо поддерживать баланс, чтобы не так хуёво было на утро, а когда возвращается, видит, как маленький говнюк уже присел в постели и прикуривает. И в этот раз у Брайана нет сил сдержать насмешливого фырканья, он падает на кровать рядом, бросает в Джастина холодную и влажную от конденсата бутылку и кончиками пальцев выхватывает из его губ сигарету. — Эй, ты чего? — Он уже чуть протрезвел и даже способен более или менее членораздельно выговаривать слова. — Тяни, — приказывает Брайан, поднеся фильтр к его рту и вполне настойчиво ткнувшись им в губы. Джастин подтягивает сигарету зубами и начинает затягиваться. Брайан держит её долго, даже когда в глазах зажигается лёгкая паника, но потом сразу вытаскивает, и почему-то он уверен, что должен научить. — Не выдыхай пока, набери воздуха, пусть достанет до лёгких. Джастин послушно тянет воздух искусанными губами, а потом закашливается, сморщившись и стянув брови к переносице. Брайан заходится смехом так, что приходится зарыться лицом в подушку, и он клянётся, что это только потому, что перебрал сегодня, а не потому что Джастин, прищурившись, смотрит на него то ли смущённо, то ли недовольно, кто бы мог понять в полумраке ночного лофта. А потом мальчишка так забавно тянет рот к сигарете со знанием дела, и, когда затягивается, уверенно, но неумело, из губ всё ещё рвётся сдавленный резкий кашель. Брайан смотрит на него из-под полуприкрытых век, перевернувшись на спину и откинувшись затылком на согнутую руку, и недоумевает, когда Джастин, затушив окурок, неуклюже приваливается к нему боком. — Фух, — жмурится мальчишка, снова закашливаясь, и потирает пальцами глаза. — Голова кружится. Брайан притягивает его ближе, устраивая под грудью, ухмыляется сбивчивости его слов и рвано хмыкает в светлые волосы. Они, сколько бы он не курил, все равно пахли теплом, солнцем и свежестью геля для душа. Потом он перестаёт считать. Зато помнит первый раз, когда решает познакомить Джастина с травой. Он весь такой напряжённый, кусает карандаш, пока не сгрызает у ластика краску, пялится в свои тетрадки, словно обнаружил там восьмое чудо света, и всё топорщит ладонью свои волосы, будто не понимает, как Брайана это заводит (конечно, он не понимает, глупый, глупый мальчишка). И Брайан сворачивает тонкую бумагу в пальцах, быстро смачивая край слюной, и тянет, прикурив, сладкий дым, жгущий терпкостью лёгкие. А потом сбрасывает лёгким движением руки на пол все бумаги и, проигнорировав шокированный взгляд Джастина, падает головой ему на колени, выпуская дрожь из каждой клетки тела прямо ему в лицо. И Джастин непонимающе смотрит, то на разлетевшиеся по полу тетрадки, то на Брайана, у которого скоро премия и лишние баксы, на которые можно гулять, и веселиться, и купить себе целую песочницу игрушек, но мальчишка этого не знает, конечно. Он просто видит, как искрятся у Брайана глаза, и наклоняется вперёд, чтобы схватить кончик косяка и тоже глотнуть этого сладковатого яркого веселья. — Не выпускай, — шепчет ему Брайан, перебирая светлые волосы у виска невесомыми кончиками пальцев. Давай, глубже. — Держи, пока не… чувствуешь? Джастин, прерывисто вздохнув, жмётся к спинке дивана, облизав пересохшие губы. Брайан затягивается снова, плотно удерживая косяк большим и указательным пальцами левой руки, а правой лениво крадётся Джастину под футболку, скользнув в пупок, ведёт ладонь выше, вверх по ребристой грудной клетке, а потом, медленно, вниз, очертив прохладой границу над ремнём, но не пробравшись за неё. Джастин прикрывает на мгновение глаза и распахивает ждущий рот, а потом, вдруг, недовольно брыкается коленями, заставляя Брайана приподнять голову и сесть, насмешливо взглянув на мальчишку, и вальяжно откинуться на спинку дивана, прищуром поглядывая за Джастином. А Джастин забирается к Брайану на колени, снова тянет дым и послушно держит, держит, пока не кладёт тяжёлую лёгкую голову Брайану на плечо и не принимается беспорядочно и мокро скользить языком по гладкой коже. Тяжело, наверное, быть семнадцатилетним, думает Кинни, и улетать с первой затяжки. И почти бессознательно искать под собой горячие тёмные губы, и тереться хлопком о напряжённые твёрдые соски (блядь, Джастин!) и бормотать что-то про то, как глаза у Брайана похожи на карамельные конфеты с лакрицей (господи, такие вообще бывают?) и что он вообще на вкус как лакрица, сладко-горький и, пожалуйста, можно он его поцелует, можно, можно. Брайан разрешает, конечно, усмехается, когда они сталкиваются зубами, втягивает нижнюю губу Джастина в рот, толкается в него бёдрами, обхватывает руками и топорщит ладонью волосы. Чтобы не прилизывались слишком, а то зачем. Брайану нравится, когда у Джастина совершенно лихорадочный вид. Когда-то, когда Брайану кажется, что у него уже нет никаких прав вести счёт, потому что слишком много пропустил времени и слишком много этих разов (хоть он и не виноват в этом), у Джастина в кармане своя пачка, с которой он тянется с такой лёгкостью, что даже не смотрит. На нём только светло-голубые джинсы с расстёгнутой пуговицей, открывающие манящий выступ левой тазобедренной косточки, и он стоит перед панорамным окном, огни ночи серебрят его кожу, а сигарета — уже привычно обжигает дымом рот. И Брайан думает, когда он пропустил это, то, как Джастин затягивается, как тени вычерчивают обрисовавшиеся из-за впавших щёк скулы, а потом у него приоткрываются губы, выдувая чёртову гласную, и из них вырывается тонкая, почти изящная струя, расплывающаяся в воздухе. Теперь всё, что от них осталось — это витающие у потолка сизые клубы в пустом-пустом лофте. И Брайану кажется, что он не видел Джастина вечность, а он и не видел, совсем не вечность, правда, но почти. И он хочет представить, что мальчишке снова семнадцать и он смеётся, смеётся под руками и губами Брайана, но не может, потому что в его движениях — привычность, и расслабленность, и эта зрелость (а она нужна вообще? почему ему иногда кажется, что нет), а волосы ровной гладью спускаются до плеч. Но потом Джастин тушит сигарету в хрустальной пепельнице и идёт к Брайану чуть пружинистой походкой, и падает на него, развалившегося на диване, и у него такие весёлые глаза и он ерошит ладонью прилипшие к лицу и шее волосы. И когда Брайан подносит к его губам косяк и тихо шепчет: «тяни», Джастин послушно тянет, и держит, и выдыхает Кинни в лицо, и ищет его рот своим, и пробирается под пояс джинсов ладонями. И смеётся, смеётся, шепчет что-то про свою чёртову лакрицу, пробует его на вкус языком, щекочет его шею и щёки своими влажными волосами. И Брайан думает, что ему, может, стоит совсем перестать считать.