То, что рыбку из пруда не вытащить без труда, Хироки Камидзе знал абсолютно точно. Вся беда в том, думал он, что никогда точно не угадаешь, стоит ли надрываться или всё заранее бесполезно. И то, что в отношениях между людьми этот закон ещё сложнее, чем просто в жизни, он был точно и бесповоротно уверен. С самого детства Хироки много и трудно работал над собой. Ками, сколько раз ему хотелось бросить кендо или другой из многочисленных клубов, но... он терпел, все так же вспоминая пресловутую рыбку! А вот в отношениях с Акихико все его старания оказались бесполезными. Как он выкладывался! Старался стать не только другом, но и любимым... Старался быть самым внимательным, самым понимающим, самым добрым... но все напрасно, и вот он уже на месте несовершенной замены... Разочарование было ужасным! А боль, которую он ощутил, и вовсе было сложно описать словами. В тот раз его спас Новаки. Новаки! Новаки...
Новая страница жизни. Самая главная, и... необходимая. Вместе с этим неугомонным ураганом он, наверное, впервые в жизни почувствовал себя любимым и желанным. Не копией, не заменой, не суррогатом. Самим собой, обогретым теплом любящих, ласковых рук...
Но тут его такая глупая, необоснованная, несвойственная ему лень и гонор сыграли свою отрицательную роль. С тех самых пор, как Камидзе застал в их уютном доме Цумори, что-то в нём надломилось. И хотя Хироки понимал, что не должен делать из мухи слона, и напротив, больше стараться измениться в лучшую сторону, работать над собой, чтобы Новаки даже и мысли не появилось о том, чтобы пойти налево, всё же сам Камидзе иногда еле-еле мог держать себя в руках. Ярость, гнев, боль, недоверие... Всё кипело в дьявольском, жгучем огне, не давая рационально думать, правильно всё взвесить, просчитать последствия. И однажды он просто сорвался: наговорил оскорбительных, отвратительных глупостей...
Он никогда не видел Кусаму таким бледным... Сжав губы так, что их почти не было видно, Новаки выслушал весь тот бред, что Камидзе выплеснул на него, и после непродолжительной паузы негромко сказал:
— Значит, вот как! Я, оказывается, недостаточно правдив с тобой, Хиро-сан! Ну что ж... Если ты так этого хочешь, то я буду предельно откровенен: я старался! Видят боги, я старался изо всех сил, чтобы угодить тебе! Старался доказать, что я смогу стать для тебя самым важным, единственным, твёрдой опорой. Видимо, ты прав, и я просто устал сражаться с твоими комплексами и тайнами... Но, наверное, самое главное в том, что я так и не смог убедить тебя в том, что я лучше...
— Лучше чем кто?
— Лучше, чем твой разрекламированный писака!
— Ками! Он-то тут при чём?! Я о наших с тобой отношениях говорю, а не о моих с Акихико!
Но Кусама не стал больше его слушать, быстро собрал свои вещи и навсегда исчез из жизни Хироки. Конечно, позже Камидзе одумался, старался извиниться, вернуть Новаки снова. Только... Видимо, слишком уж перегнул палку в этот раз и умудрился окончательно все разрушить.
Однажды Кусама, в очередной раз пойманный около Мусашимо, вдруг непривычно резко высказался в ответ на путаные невнятные извинения Хироки:
— Прости Хиро-сан, но ничего не выйдет. Я слишком устал от всего этого... От того, что постоянно догоняю тебя, от твоей работы, от твоих друзей. От... тебя. А кроме того, ты сам был на моем месте, на месте несовершенной замены, и уж ты должен понимать меня, как никто. Я устал. Точка. У нас ничего не получится, да я и не хочу уже больше.
— Но... как же твои слова про любовь... Про то, что твой мир вращается только вокруг меня?.. — растерянно прошептал Камидзе.
— Прости, я был самонадеянным дураком и не должен был так обнадёживать тебя. Я... да я перегорел, ничего больше к тебе не чувствую, прости. И... я нашел другого, который просто любит меня таким, как я есть. Конечно, я ещё иногда вспоминаю о тебе, и от некоторых привычек ещё тяжеловато избавиться, но... я справлюсь. Прости, что обманул тебя, и... прощай.
Несколько дней после этого разговора Камидзе провёл как в тумане. А потом пришло горькое осознание того, что он всегда неправильно распределял свои силы. Отдал всё что мог на алтарь Усами и так чудовищно недодал Новаки. Всегда был лучшей опорой для Акихико и так грубо и бесцеремонно вёл себя с Кусамой. Однако никакие сожаления не могли ничего исправить, и оставалось жить уж так, как вышло. Ему было грустно, одиноко, да что там, просто препаршиво. Сотни раз он снова порывался прийти к медицинскому колледжу и поговорить с Новаки, но чудовищным усилием воли останавливал себя. Первый месяц после окончательного расставания он рыдал и выл в подушку каждую ночь, но потом понемногу успокоился. Он выкинул из дома почти всё, что могло напоминать о Новаки, оставив лишь одну фотографию. На ней они были сняты в обнимку: как всегда хмурый и насупленный Камидзе и лучащийся от счастья Кусама. Надпись на обороте гласила: «Моему любимому Хиро-сану, с Днём рождения! Улыбайся чаще!». Как Хироки ни старался, как ни говорил себе, что это садомазохизм, но так и не смог её выкинуть. А жизнь продолжалась дальше, словно ничего и не произошло.
Спустя полгода Камидзе так и продолжать жить в одиночестве. Иногда в барах, куда он заходил пропустить стаканчик перед сном, с ним пытались познакомиться, но он ни с кем не мог сойтись. Сердце, разбитое дважды, никому больше не верило. Все словно умерло внутри. Хироки продолжал преподавать в Мицухаши, и лишь работа оставалось тем единственным, что ещё поддерживало в нём жизнь.
***
Приближение Нового года... Нарядные витрины магазинов, украшенные дома и улицы. Оживлённые, весёлые люди. Толпа вокруг шумит и волнуется, со смехом, радостью, любовью выбирает подарки. Хироки шёл домой, купив скромный ужин из полуфабрикатов и бутылку шампанского, чувствуя себя абсолютно чужим на этом празднике жизни. «Ну зачем я купил вино? — с тоской думал он. — Мне же вообще оно не нравится, да и дорого... Всё из-за чёртового Новаки! Ему всегда так нравилось по-европейски праздновать Новый год... Ками, да когда же я смогу забыть о нём?! Это просто ужасно, что я по-прежнему так сильно люблю его...»
В квартире, как всегда, было темно и тихо. Хироки разогрел ужин, открыл шампанское и устроился перед телевизором рядом с маленькой ёлочкой. В наступившую полночь залпом выпил свой бокал под истерически радостные крики толпы на площади, привычным, словно отработанным, взглядом посмотрел на фотографию, стоявшую на одной из полок. «С Новым годом, Новаки. Надеюсь, в нём ты будешь счастливым...». Внезапно дыхание перехватило из-за разлившейся в грудине боли. Настолько сильной, что в глазах потемнело. Хироки постарался дотянуться до телефона, лежащего на столике, но не сумел. Рухнув на пол, судорожно вцепился в воротник рубашки, стараясь расстегнуть его, чтобы облегчить дыхание, несколько секунд пытался разжать сведённые судорогой пальцы. Перед глазами кружились и пульсировали кроваво-красные круги... Наконец их сменила густая, спокойная, благословенная тьма.
В тот самый момент, когда упавший на пол Камидзе, задыхаясь от боли, судорожно пытался расстегнуть рубашку, Новаки наклонился над раскрасневшимся, распластанным под ним Цумори. И, выцеловывая причудливые рисунки и дорожки на теле своего нового возлюбленного, чувствовал себя до неприличия счастливым.
***
Сжав губы так, что они побелели, профессор Ё Мияги мрачно рассматривал фотографию с траурной лентой, стоящую в холе Мицухаши. Бедный Камидзе! Совсем не умел выбирать себе возлюбленных. Сначала по уши втрескался в лучшего друга, так и не сумев стать чем-то большим, а потом и вовсе... выкопал откуда-то этого мальчишку! Конечно, характер Хироки был не из лёгких, но, наверное, если бы этот Кусама действительно любил бы его так, как рассказывал, то смог бы научится жить с ним вместе. Всё же Камидзе, несмотря на все его истерики и завихрения, был неплохим человеком.
А так... Ну зачем, почему его ранимый ассистент выбрал именно этого будущего врача?! У них ведь не было абсолютно ничего общего: ни интересов, ни знакомых, ни работы... На одном физическом влечении далеко не уедешь. Хотя... Кто бы говорил, на самом деле. Сам-то скоро наверняка окажется в той же ситуации, что и Хироки. У него и разница в возрасте больше и вообще... Возможно, было бы лучше, если бы именно он, Ё Мияги, взял Камидзе под своё крыло. Тогда бы всего этого, наверное, не случилось. Ведь, несмотря на всю свою суровость, Хироки на самом деле был очень нежным мальчиком, слишком романтичным, слишком ранимым. Рядом с ним должен был бы быть тот человек, который хорошо его знал и понимал. А Кусама... Он, возможно, был отличным парнем, просто слишком другим, потому-то из всего этого и не могло выйти ничего хорошего.
Видят Боги, он старался утешить Камидзе, поддержать его хоть чем-нибудь. Вот только, что же он мог сделать? Если тогда, когда Новаки приехал из Штатов, Мияги был свободен, то в этот раз у него уже был Шиноби. Он не имел права давать Хироки ложные надежды, а иного выхода просто и не видел. Камидзе словно бы весь заиндевел. Теперь ему было настолько плохо, что он не мог даже плакать. Но что ещё хуже, теперь он никому не верил. И достучаться до него было бы не просто трудно, а неимоверно сложно. На это потребовалось бы много времени и сил, а у него был Шиноби. Который из-за своей юности и ревности никогда бы не смог понять тех чувств, что двигали Мияги. Шиноби... Ё не мог позволить себе потерять его, даже ради спасения Хироки. Выходит, он тоже виноват. Виноват в том, что у Хироки не осталось никого, кто бы смог помочь ему и хоть чем-нибудь пожертвовать ради него.
Похороны были просто ужасными... Точнее, не так: всё было прилично и традиционно. Вот только людей было очень мало: несколько родственников, Мияги и несколько самых преданных студентов от института. И никого из тех, кому Хироки подарил своё нежное растерзанное сердце. Усами — с новой книгой в поездке по стране, прислал трогательную и печальную телеграмму. Не смог вырваться. Конечно, всё понятно, но ведь прислать соболезнования совсем не то, что самому проводить в последний путь. А Новаки... Скорее всего, он просто не знает, что случилось. Да и если бы знал, пришёл бы? Не факт. От похорон осталось тягостное и безрадостное ощущение. Печаль, сожаления. Тяжело вздохнув, Мияги в последний раз посмотрел на траурную фотографию, и ссутулившись пошёл прочь.
