***
В камере было тихо, где-то в отдалении слышались шаги и голоса, Тор не придавал им значения, погруженный в себя. Он просыпался со стоном, срывавшимся с пересохших губ. В той зыбкой реальности сновидений, рожденных воспаленным сознанием, он сжимал рукоять Мьёльнира. Это не было холодное влажное железо, каким он ощущал ее в последний раз. Жгучее полузабытое единение с молотом, наполнявшее его тело бесконечной бушующей силой и торжеством, от которого хотелось смеяться, снилось ему. Просыпаясь, он чувствовал жжение этого смеха на губах и влагу, скопившуюся в уголках глаз. Проснувшись, он вставал с узкой койки, ел то, что приносили ему, умывался, избегая смотреть на свое отражение, и ходил по камере или сидел, вперив безразличный взгляд в стену. К нему приходили люди в одинаковых костюмах, задавали вопросы, множество бессмысленных вопросов. Он не помнил точно, отвечал ли им и что говорил. Его изучали. Цепляли датчики на голову и грудь, собирали данные для своих исследований. Неделя или несколько, и они утратили к нему интерес, сочтя… человеком? Тор был смертен, и от осознания этого накатывала мучительная ярость, пленявшая разум. Сброшенный отцом на Землю, он еще не понимал, что значило быть человечком. Как просто казалось ему отыскать Мьёльнир и, взяв его в руку, вернуть себе былую силу. Молот был рядом, он знал, что тот поблизости, чувствовал и кидался на решетку, бессмысленно колотя ее кулаками. Дыра в груди разрасталась, выедая саму сущность свергнутого громовержца, обращая его в гнилую оболочку. Тоска жрала его, больно вгрызаясь в мягкое беззащитное нутро. Кто мог подумать, что беззаботный ас способен так страдать? Прежде не знавший ни в чем отказа, Тор капля за каплей утрачивал асгардскую несокрушимую волю, сдаваясь на милость собственного бессилия. Его Мьёльнир стал пленником Земли, и он не сдвинется с места, скорее раскрошится, уйдя в черноту забытья сам этот мир. Однажды так и случится, но Тор этого уже не увидит — срок смертного короток, его жизнь утекала песком с ладоней вечности. Боль нарастала день ото дня, пока не достигла пика. Ударила стальным наконечником тяжелого копья под дых, и Тор согнулся, не снеся ее. Рот его жутко искривился, сведенные судорогой пальцы скребли пластиковый пол камеры. Долгие мгновения он не мог вздохнуть, и слезы стекали по его щекам, обжигая человеческую, такую чувствительную кожу. Это не было прежней тоской по утраченному оружию, это была смерть, вошедшая в еще живое тело и поразившая его. Лежа на полу и обнимая себя руками, Тор чувствовал, как раскалывалось на части его тело, измочаленной болью. Она была всюду, не отпускала ни на секунду, не давала сделать вдох и алым пузырилась по кромке губ. Он не знал, сколько часов лежал так, боясь пошевелиться, не имея сил встать. Люди нашли его таким, его подняли и уложили на постель, накачали мидгардским лекарством, запечатавшим полоумное сознание в спасительную тьму. Не сон, но его подобие уняло боль на какой-то срок, но когда Тор очнулся, боль была рядом. Поселилась в нем, уютно свернув плотные кольца где-то за селезенкой, более не отпуская.***
— Здравствуй, брат. Одетый в мидгардский костюм, Локи казался в мидгардской же тюрьме столь чужеродным, что Тор не усомнился в том, что видит искусную иллюзию. Запах дорогого парфюма мерещился ему так же, как улыбающееся лицо брата, смотрящего на него с брезгливым сочувствием. — Я думал, ты обрадуешься мне, брат. — Зачем ты здесь? Собственный смертный облик тяготил асгардца, как оковы, оплетавшие такое слабое человеческое тело. Перед братом Тор стыдился этой своей сущности. Павший бог, призвавший на себя гнев Всеотца и не вынесший наказания изгнанием, он был жалок перед великолепным Локи. — Хочу передать тебе привет нашей Родины. У рта Локи залегли глубокие складки. Такие же пересекали высокий чистый лоб. Брат казался утомленным, словно вся тяжесть веков легла ему на плечи, придавив немыслимым грузом к чужой земле. Его плечи поникли, и порывисто дернулась рука, будто он хотел коснуться Тора, убеждаясь в его телесности. Не завершив судорожного движения, Локи убрал руки в карманы пальто, пряча их за то, что выдавали слабость. Он был здесь, в Мидгарде, живой, а не его бесплотная иллюзия, догадался Тор. — Один впал в сон Одина, брат. Фригг не отходит от его ложа ни на шаг. Она говорит, он уже не проснется. Новая боль стиснула сердце Тора. Слов не было, а язык прилип к пересохшему небу. — Кто правит Асгардом? — Совет. И тот смертный, кто поднял молот. Тор вздрогнул, услышав весть и еще не веря своим ушам. Гибельная тоска от потери былой и грядущей, показалась старыми рубцами на усталом сердце. Мьёльнир покорился человеку, вознаградив бессмертием и божественной силой, и отнял у Тора надежду вернуться домой. — Его зовут Стив Роджерс. Мидгардский самоотверженный осел оказался достоин силы Тора. Губы Локи некрасиво изгибались отвратительной улыбкой, в которой вскипал яд презрения, обращенного на брата. Ярость изменила его точеные черты, сделав его подобным безобразной химере. Тор смотрел, как разевается бледный рот брата, но не слышал его исступленных криков. — Как ты мог, брат?! Как это допустил?! Сжав зубы до хруста резцов, Тор стиснул голову руками, мечтая расколоть собственный череп, но человеческих сил на это не хватало. Невыносимо было видеть уродливый оскал на бескровном лице брата. Его слова сочились ненавистью и обидой, будто его, а не себя Тор лишил счастья быть принцем Асгарда. И хуже всего, что Тор не смел оспорить право брата на эту обиду. Чувствуя себя предателем, он глотал молчаливые слезы, истекавшие из самого его сердца, и не мог остановить их. Брат принес ему дурные вести: он потерял отца и более не увидит мать, он утратил право на сияющий трон Асгард и силу Мьёльнира, но хуже всего было лишиться доверия младшего. До рвущей человеческую душу скорби было страшно предать его. — Прекрати. Локи шипел зло, но пальцы, убравшие его ладони от лица, были теплыми и ласковыми. Брат утирал ему слезы, будто он был ребенком, увидавшим страшный кошмар. Надежный и уверенный, Локи приносил успокоение, в его глазах не было отравы, какая сочился с его языка. Тор смежил веки, тяжело проглотил тугой ком, застрявший в глотке, и на лоб ему легка ладонь брата, снимая усталость и боль. Все печали рассеялись от этого прикосновения, и мир на мгновение стал прозрачным, как омытое дождем и солнцем небо Асгарда. — Мы все исправим. Дай срок. От слов веяло знакомой уверенностью, холодившей загнанное сердце Тора, и он нашел в себе силы улыбнуться брату. — Идем отсюда. Решетка беззвучно распахнулась, мидгардские охранники даже не повернули голов, не замечая асгардцев. Обернувшись, Тор увидел сквозь прутья решетки себя, сидящего с отрешенным лицом, познавшего смерть, и изумился своему человеческому ничтожеству. Локи дробно рассмеялся, поймав его взгляд, и хлопнул брата промеж лопаток. В следующий миг ядовито-зеленый вихрь подхватил их, и Тор задохнулся свежестью йотунхеймского мороза и терпкого запаха перечной мяты.***
— Выключи. Экран почернел, но перед глазами еще стояли вспышки взрывов, искаженные лица, блеск оружия. Очередная война, очередные герои, одетые в золото брони, оберегают покой мирных граждан от новой небывалой угрозы. И первый среди равных — человек в звездно-полосатом доспехе, воин Мидгарда с тяжелым Мьёльниром в руке. Толпа рукоплескала своему герою, вознося хвальбы ему, а не покинувших их краткий мир далеким богам. Зачем им боги, когда люди стали равны им по победоносной силе? — Хочешь пить? — Да. В горле пересохло, сиплый кашель клокотал в легких, и старый человек прижал дрожащие пальцы к груди, сдерживая его. Внутри дергало горечью и болью что-то горячее, влажное. Слабой рукой он перехватил стакан, с натугой поднес ко рту и сделал пару долгих глотков. — Локи.? — Да? — Я хочу уйти. Молчание брата растянулось тонкими липкими нитями, оплетшими их обоих в глухой кокон. — Сегодня? — Да, сегодня. Сейчас. — Тор… прошло только сорок лет, такая малость… — … для бога. И целая жизнь для человека, а, брат? Губы в частой сетке глубоких морщин тронула слабая улыбка. Откинувшись на высокую спинку белой больничной постели, державшей немощное тело, Тор прикрыл глаза. На изнанке век полыхали пожары человеческих войн, не давая такого желанного покоя. Рядом был его брат, обманщик и предатель Локи, жаждавший асгардского престола и оставивший свои притязания на долгие сорок лет. На ничтожные сорок лет для бессмертного. Не будь его, что сделал бы Тор со своим крошечным существованием на этой проклятой Земле? Малый срок прошел, но он поверил, что каждый день каждой человеческой жизни драгоценен. — Дай только посмотреть на тебя. — Я здесь, брат. Теплые сухие пальцы накрыли его дрожащую старческую кисть, покрытую узловатыми венами под ветхой кожей. У Локи морщины у глаз, там собралось их больше всего, больше, чем возле вечно смеющегося рта. Волосы его давно побелели, и выцвела прежде изумрудная радужка. За мутной пеленой не видно было слепящих искр безумия, только бледный отсвет былого величия. Иллюзия, конечно, но обмануть смертного Богу Лжи проще, чем своего асгардского брата. — Не так. Хочу увидеть тебя прежнего. Они старели вместе, год за годом их тела слабели, и кожа утрачивала упругость, а волосы покрывало инеем седины. Тор кряхтел теперь, делая слишком резкий шаг, чаще лежал и брюзжал, что не чувствует былой силы в руках. Брат смеялся над ним, но с годами смех его стал дребезжащим, будто испещренный трещинками. Ложь удалась на славу: лет десять уже как Тор перестал думать о том, что для его брата смерть только забава. Обманываться магией Локи было приятно, будто эта жизнь и в самом деле была у них одна на двоих. Теперь иллюзия стекала с него талой водой, обнажая молодой лик асгардского бога. Глядя на него подслеповатыми глазами, Тор удивился, как точно помнил брата юным и красивым. — Теперь можно. — Конечно брат, как скажешь. Он успел почувствовать горячие губы брат на своих губах и свежий запах перечной мяты и снега. Потом стало темно.