Былые дни

Темная бутылка тускло поблескивала под светом фонаря, доходившим с улицы. Престарелый джентльмен всматривался в глубины мутноватого стекла. — Помнишь, как мы впервые встретили этих, с чешуей? — спросил он наконец. Острый нос клипера вспенивал воду, ветер так туго надувал паруса, что их синеватый деним казался твердым. С тех пор, как в Калифорнии нашли золото, фрахт стал стоить очень, очень дорого, и перевозка пассажиров известного сорта стала необычайно выгодной. Покупку этого клипера капитан сумел окупить всего за один рейс. Своим судном он заслуженно гордился. Нигде в Новой Англии вы бы не нашли второго настолько быстроходного парусника, и весь Кингспорт с восторгом повторял его название — «Морской конь». Именно на «Морском коне» прибыла в Кингспорт добрая половина его обитателей — ведь поначалу это был совсем маленький городишко; капитан, уже на излете жизни выбирая место для постройки дома, легко нашел самое удобное — неподалеку от берега, как и хотел, и сожалел лишь о том, что самый высокий утес уже занят. С этого утеса, состарившись и отойдя от дел, он мог бы часами наблюдать за морем и первым видеть, какие корабли стремятся к Кингспортскому маяку. Но на этом утесе уже стоял какой-то дом, и окна его загорались по вечерам, хотя хозяева дома никогда не выходили в город. Теперь-то, конечно, Кингспорт весь застроен аккуратными улицами. Привычные взгляду капитана остроконечные крыши давно не в моде, когда-то роскошные особняки превратились в обшарпанные трущобы, а его собственный дом, уже обветшалый, состарившийся вместе с самим капитаном, оказался в ряду других на скромной улице Приморской. Но тогда! В тот день они шли мимо острова Понапе. Фрахт был не самым удачным, но капитану давно хотелось побывать на этом острове или хотя бы пройти вблизи. Неожиданно вода будто вскипела, и небольшой риф справа от борта зашевелился. Матрос, наблюдавший за морем, вскрикнул от удивления и позвал капитана. «Русалки, русалки!» — твердил он. На прекрасных сирен эти существа походили очень мало. Скорее, они напоминали каких-то двуногих рыб или земноводных, которым провидение зачем-то придало гротескное и пугающее сходство с людьми. Жабры за их затылком приоткрывались — существа дышали, но при попытке приблизиться к ним резво попрыгали в воду… Позже, несколько лет спустя, капитан все-таки свел с ними знакомство. Они хорошо умели торговаться, и все-таки он буквально озолотился, скупая у них жемчуг — за такой жемчуг любой ювелир продал бы душу дьяволу. Но от капитана не требовалось души. И если дьявол и стоял за плечом водяных людей, которые сами себя называли Глубоководными, то капитану он ничем не повредил. Глубоководные стали настолько доверять капитану, что показали ему Нан-Мадол — свой город на сваях из базальтовых бревен и даже позволили поклониться священной черепахе… А потом они ушли. По слухам, кое-кто из них помогал рыбакам, а кое-кто поселился в Инсмуте, где вступал в браки с людьми и уводил отпрысков в море, но капитан с трудом этому верил. Да кто из людей женился бы на таких странных созданиях? Торговать — другое дело, честнейшие ребята эти Глубоководные, хоть, говорят, и людоеды… По крайней мере, когда капитан хотел было вздернуть на рею парочку бунтовщиков, Глубоководные выпросили у него этих людей. Больше никто никогда их не видел. Бунт был понятно почему — цинга и нехватка пресной воды… — А помнишь остров рыбьего черта? — продолжал старый капитан. Надо было бы сказать «рыбий бог», но капитан был ревностным католиком… в детстве. В далеком детстве, когда его родители, добрые католики родом из Килкенни, рассказывали ему сказки о Джеке с фонарем из репы и с ужасом вспоминали о голоде, выгнавшем их из родных мест. Тогда-то будущий капитан и поклялся, что больше никто из его семьи не будет голодать. Не следует думать, что клипер возил в Калифорнию одних добропорядочных пассажиров и товары, за которые честь по чести была уплачена пошлина. Честь, порядочность… разве они значат то же, что и закон? В те времена и честь, и порядочность были на стороне тех, кто не дружил с законом! А если на «Морского коня» и садились вовсе бесчестные людишки с деньгами, политыми чужой кровью, то капитану не было до того дела. Однако на этих пассажиров даже он, тертый калач, посматривал с опаской. Странные это были люди, загорелые, угрюмые, молчаливые, необычайно свирепые. Одеты они были неважно, но на обычных бедняков не походили, и у каждого имелись ножи и пистолеты. «Как бы этим господам не взбрело в голову захватить моего „Морского коня” да заняться кое-чем похуже контрабанды», — про себя размышлял капитан. Боцман, такой же, как он, многоопытный морской волк, давний товарищ по имени О’Фланаган, молчать не стал. — Сдается мне, кэп, — сказал он, — и половины плавания не пройдет, как нам придется пошвырять эти отбросы ко всем чертям за борт. — Оставь, — ответил капитан, но в голосе его не было убежденности, — они плывут себе, как добрые люди, пусть плывут. Пока что они ничего плохого не сделали. — Не по душе мне, кэп, как они шепчутся и замолкают, коли мимо них проходит кто-то из команды, — признался О’Фланаган. Если бы капитан поинтересовался мнением юнги, тот мог бы кое-что порассказать. Но юнга был всего лишь юнгой — вечно голодным мальчишкой, затюканным и по горло занятым работой: то мыл палубу, то помогал на кухне. Зато его не боялись мрачные пассажиры «Морского коня». Именно юнга однажды робко спросил О’Фланагана — к капитану он подойти боялся: мистер боцман, где тот город Р’Лайх, до которого плывут все эти господа, чтоб им быть здоровыми так, как они ругаются? — Чего? Ты ничего не путаешь, малец? — взревел О’Фланаган, не по злобе, а по привычке зычно орать, перекрикивая шум ветра и волн. — На кой черт им этот Релох? (ему послышалось испанское слово, означавшее «часы»). Никаких часов им не надо, они плывут в Калифорнию, и видит бог, не за-ради честных трудов! — Чтоб я не сказал лишнего, — возразил юнга, — но если вы таки найдете в Калифорнии хоть одного человека, чтобы шериф не задавал ему вопросы, то пусть моя мамочка сготовит вам лучшего кошерного мяса, какое найдет на кингспортском рынке! Но эти, эти не плывут в Калифорнию. Они повторяют, что им нужен Р’Лайх, они смотрят в свою карту и все говорят за одно: где тот Р’Лайх, почему так долго его нет? — Да пусть себе треплют, что в голову взбредет, — по кратком размышлении сказал О’Фланаган, — тебе-то что? И нам-то что за дело? Выполняй, что приказано, и не суйся в чужие карты, вот что я тебе скажу, малец! И все-таки он сразу же доложил капитану. Капитан всерьез обеспокоился. О городе Р’Лайх он уже слышал от своих знакомцев-Глубоководных и знал, что часы тут ни при чем. Глубоководные сами опасались этого города, но что могло толкнуть на паломничество к нему двадцать мужчин разбойничьей наружности? А всего хуже ему тогда показалось, что он понятия не имел, «где тот Р’Лайх». Это был бы несусветный позор — взять пассажиров и не привезти их туда, куда им надо, пусть они и зафрахтовали корабль не до Р’Лайха, а до калифорнийского Ричмонда. Наступил мертвый штиль — скверная для парусника погода, и «Морской конь» едва-едва делал полтора узла в час. Пассажиры собрались на палубе и всматривались в низкие пасмурное небо, все храня зловещее молчание. О’Фланаган был не в лучшем расположении духа — бранился почем зря, сплевывал за борт, и матросы старались не попадаться к нему на глаза. Капитан же, напротив, почему-то успокоился. Стояла прохладная, свежая ночь. Высыпали звезды, Южный Крест загорелся над головой, слабые волны отливали зеленоватым свечением, и в ответ им мерцали огни Святого Эльма на клотиках мачт. Наконец, взошла луна. Пассажиры уже не молчали — они стояли на коленях, протягивая руки к луне, и бормотали какие-то не то стихи, не то молитвы. «Тьфу, — про себя подумал капитан. — И молятся-то они не в урочное время, и ясно, что не святым и не деве Марии! Вот уж взял на корабль чертовых язычников, чтоб их поскорее забрал их же любимый морской дьявол!» О морском дьяволе он подумал, конечно, ради красного словца. И вдруг над волнами встал остров не остров, город не город — то, что увидел капитан, напомнило ему Нан-Мадол, только размеры зданий были циклопическими. Пассажиры резко подхватились на ноги. И тут черти вынесли прямо на них юнгу, видимо, желавшего устроиться на ночлег на палубе: в кубрике стояла духота. — Ха-ах! — дружно выдохнули пассажиры. Сразу множество рук вцепилось в подростка. — А ну, стоять! — вспылил капитан. До того времени он не обращал внимания на этого худосочного еврейского мальчишку, сбежавшего из дому ради службы на корабле – разве что иногда шпынял его или всыпал линька, если тот был недостаточно расторопен. Но, Иисусе, мальчишка был членом его команды. Эти чертовы язычники с разбойничьими рожами — не им было хватать его грязными лапами! Матросская куртка, и без того рваная, затрещала и поддалась, когда капитан попытался выхватить юнгу из рук своих пассажиров. С десяток матросов подоспело ему на помощь. Завязалась потасовка. Мальчишку отбросили подальше, а матросы с явным удовольствием лупили своих неприятных пассажиров — те, впрочем, выхватили ножи, заскрежетавшие о матросские кортики… Несколько человек упало. Неправдоподобно черные лужи растекались под ними — в лунном свете кровь всегда кажется черной. Капитан отшатнулся и застыл. В центре жуткого, пахнущего мертвыми рыбами циклопического города разверзлись врата. И тогда пассажиры, как по команде, ринулись за борт, увлекая за собой двух или трех матросов из экипажа «Морского коня». — Стойте! Стойте, черти, дьяволы, чтоб вас! — кричал капитан, пытался удержать кого-то, но его будто не слышали. Лишь один из пассажиров отмахнулся ножом — отмахнулся и вспорол грудь О’Фланагана, боцмана «Морского коня», старинного друга и побратима самого капитана. Море вскипело, взревел ветер, подхватил паруса, ударил в них внезапным дождем и понес «Морского коня», а за кормой погружался в пучины город Р’Лайх... В тот вечер капитан впервые понял, как сохранить душу покойника и запечатать ее в стекле. — Ты помнишь, как этот мальчишка, чтоб его, вырос и стал капитаном собственного клипера? — не без гордости говорит капитан. В темной бутылке раскачивается маятник. Дом на Приморской улице давно обветшал, и капитана уже никто не называет капитаном — соседи пугливо зовут его за глаза «Страшный Старик», а в глаза уважительно «сэр» и «мистер», и повзрослевшие и состарившиеся потомки бывшего юнги боятся лишний раз пройти мимо его окон на базар, где покупают свое кошерное мясо… И все-таки лавочник охотно принимает в уплату за виски и табак старинные дублоны, поднятые для капитана Глубоководными со дна океана, а дружище О’Фланаган и многие другие, которых капитан пожелал оставить возле себя — они помнят все. И пока они помнят — Страшный Старик будет жить и беседовать с ними по вечерам.