Листы в золото

Тяжёлый, тёмный кирзач снова шмякнулся в самую грязищу. Неприветливый, хмурый пейзаж застилал обзор, засыпая глаза снежной пургой. Ведун медленно, но упрямо передвигал ноги, приближаясь к намеченной цели. Он тысячу раз пожалел, что на этот раз решил обойтись без своего грузного посоха – его деревянный товарищ сослужил бы сейчас неплохую службу в продвижении к зверью. Иногда он валился прямо в снега и вставал оттуда, обсыпанный белыми тучными контурами. Ведун привык ко всему, ему не впервой, так что сегодня был всего-навсего лишь будничный поход за богатой добычей. Но Златопусту Локонсу повезло гораздо меньше. Хотя, предварительно приодевшись по погоде, он всячески подготавливался к суровой и непредсказуемой родине медведей, он всё же никак не мог ожидать такой тундры близ столицы. Он осыпал проклятиями каждый куст, за который цеплялся, и каждый фут пройденных аршинов. Пропади пропадом этот мужлан и его добыча, думал Локонс, лучше бы отправился в Америку ловить этничных духов, там хотя бы климат терпимый. Ведун, не привыкший к соперничеству в своём ремесле, продолжал свой ход, не замечая своего таившегося преследователя. – Ну что ж, усыпим сторожича, по традиции… – пошерудев за пазухой, он извлёк неприметную, самую обыкновенную на вид резную дудку. – Сойдёт за лиру? – мужик почесал затылок, поглядел в волнующиеся глубины темнолистой чащобы и сплюнул на землю. – А чтоб тебя, попытка не пытка. Лишь бы сам котяра не укачал побасёнками. Из-за высокоствольной стены донеслось низкое, угрожающее рычание. Локонс, пристально следивший за ведуном, ещё тесней прижался к окосевшему дубу. Мужик, зажав в зубах дудку, достал перочинный ножик и щепотку перцу, а затем быстро чиркнул по открытой ладони и растёр пряность в открывшуюся рану. Златопуст от такого зрелища чуть в обморок не упал: в его жизни ничего страшнее сломавшегося ногтя никогда ничего подобного не было. Ведун лишь выпятил губу, покрепче сжав кровоточащую руку, и, сложив руки рожком, прогудел: – Выходи, дичь окаянная, сейчас я устрою тебе погудки, – и тут же спохватился, пробормотав про себя, – чёрт бы тебя побрал, я же ведун, – и, вытянув из-за пояса палочку, вложил в горло Сонорус. Локонс тем временем зашёл за раскорячившийся дуб и крепко вцепился в его раструбчатую кору. Дуб с нутром кренился к обледеневшему озерцу, и волшебник был надёжно укрыт как от ведуна, так и зверья, на которого разгоралась охота. Из-за беспросветного березняка показалась огромная шерстистая лапа, подмявшая под собой хрустнувший малинник. – Месяц вышел за окно, скоро станет всем темно, – утробный голос всколыхнул черноту листвы, и во мгле белесых крон сверкнули два огромных глаза-щелки, – слышишь? сказки ночь поёт, под пологом сон придёт… Локонс неуклюже соскользнул с дуба, но не упал. После первой сиренианы баюна он чуть не потерял сознание, благо вспомнил наложить Муффлиато на уши. «Дьявол, – ругнулся про себя Локонс, – что он так тянет? Ещё учует меня кошачья душа, и пропала моя задница». Мужик тем временем одним взмахом палочки расчистил перед собой дорожку, и перед ним раскрылось продолжение озерца, застывшего в ледяной глади. На поверхности озёрного зерцала появилась голова гигантского кота и снова исчезла – теперь баюн показался из потёмок глубокого леса, разламывая деревца, как тростинки. Ведун не мог позволить себе подобной роскоши, как Муффлиато: играть надо в ассонанс с пением баюна. – Сон вращает шар земной: он кружится подо мной, как сонм ветров бессчетный, и духов круг полётный охватит разум твой, и с ними ты уходишь на покой… Мужик ещё сильнее стиснул ладонь, так что кровь окропила его сапоги, и продолжил играть на дудке. Ему казалось, что его игры недостаточно, что ещё немного – и он ослабнет, а котище сожрёт его и не моргнёт. «Просто играй в ритм, просто играй в ритм…». Он сжимал зубы так, что они чуть ли не крошились и не ломали буковую дудку. Ведун чувствовал, как жилка стала пульсировать слабее. «Нет, нет, только не это». Котище всё мурчало и мурчало свою незамысловатую, но жуткую песенку, и он чувствовал, что сейчас его сморит сон. «Ну вот и каюк мне, ребята…», как вдруг… – Вернулась шарманка, о чем-то вздыхая… – раздалось, как эхо, в лесной гуще. Кот в какое–то мгновение весь сник, его веки отяжелели, но он продолжил свой тихий ход к ведуну. – Вернулась шарманка, ночами рыдая… – голос всё усиливался, пробиваясь с полифонией эхом через лес, и этот резонанс объял баюна, ведуна и Локонса, будто обволакивающие воды. – Страдает шарманка стирая улыбки, рыдает шарманка с душой первой скрипки! – обертон, казалось, усиливал дуновение ветра, и первый порыв занёс кота на скользкую поверхность. Отчаянно зашевелив лапами, заскребя когтями по ледяной твердыне, котище распласталось на поверхности и, не в силах устоять перед исходящим холодом мертвенного озера, погудкой ведуна и запредельной песней, уснул. – Хех, свалил наш поющий царевич чудище лесное, – уперши руки в боки, произнёс мужик, – не будь в обиду сказано – серебряный голос! «Поющий принц?» – на свой лад подумал Локонс. «Если его колдунство посильнее его будет, то мне несдобровать. Или мне всё же последовать потом за принцем? – жажда наживы вновь взяла верх. – Такой ведун приведёт меня к более выдающимся победам». – Ну что-с, сошкребём шкурку с нашего мурлыки? – с каким–то грустным умилением мужик посмотрел на усыплённого чарами кота. – Так жалко скотинку убивать, но промысел – святое дело, – высказал он свой парадокс и занёс палочку над баюном. – Авада Кедавра! Зеленоватые волны прошлись по огромной туше чудовища, и мерный стук сердца, раздувавший, словно меха, могучее тело котища, затих. Ведун, больше не говоря ни слова, достал верёвку и, кряхтя, принялся связывать громоздкое, но величавое тело почившего баюна. – Обливиэйт Тоталус! – раздалось за спиной ничего не подозревавшего ведуна, и мощное заклинание сшибло его с ног, повалив рядом с нетронутой тушей. Палочка соскользнула из его пояса прямо к ногам торжествующего волшебника. – Бинго! Даже вышибать её из тебя не пришлось. Ведь мне надо было бы таким образов отвоевать палочку. При этом он всунул в его свободную руку свою палочку – очевидно, что она также была беспардонно захвачена – и продолжил: – Полностью без памяти мы тебя, дружок, оставить не можем, больно подозрительно будет, – Локонс, не отрываясь, стал смотреть в ошалевшие глаза раскинувшегося ведуна. – Скриберио! Задумавшись, Златопуст постучал пальцами по своему подбородку, а затем продолжил: – Ты – обыкновенный лесоруб в московских лесах, – ему пришла в голову мысль, что эта дубина случайно может применить волшебство, – к тому же сквиб, – а потом он вспомнил, что все волшебники состоят в регистре, – и браконьер, ты любишь поохотиться на местного зверя. Ты меня не видел. Локонс разогнулся и, пока ведун, поднявшись и устремившись в неведомые дали, переваривал втюханные ему сведения, произнёс: – Хорошо же я умею сочинять! Скоро этого загребут и с концами, – затем его взор обратился к трофею, жалостливо сжавшемуся от холода. – Может, стоило оставить в живых такой редкостный экземпляр? Он ведь как бивни мамонта для магглов… – жадность снова разыгралась в нём. – Хотя и так можно разобрать на ингредиенты. Тогда – Консервио! За произнесённым заклинанием последовала вспышка, однако неожиданно до его слуха донеслись звуки трансгрессии. Он немедленно нырнул в сугробы и с опаской выглянул из-за них. Недалеко от чащобы материализовались две фигуры в темно-зелёных плащах, больше похожие на егерей. «Это же русские авроры, или мракоборцы» – мысли Локонса заметались, словно его шевелюра. «Надо сматывать удочки». Единственное, что приходило ему на ум – это трансгрессировать на известную ему широкую поляну, где обычно тусовалась местная молодёжь. «Там-то я без проблем сольюсь с толпой. Я ведь так молодо выгляжу!». Один хлопок – и он пропал. Мракоборцы подскочили на месте, и один из них, обросший волосами, словно гривой, пустил красную вспышку туда, где только что был Локонс. – Без толку. – Но ты это слышал? – возмутился второй мракоборец, щуплый очкарик с короткой стрижкой. – Смылся прямо из-под носа! Впервые на моей практике такое. – Не переживай, ботаник, не всё же время тебе ловить всех с первой подачи. Это дело не ума, а сноровки и хитрости. Чего мы сразу выкатились на поляну? Засветились и досвидос. – А кто схватил меня за руку, пока я доедал свой домашний бутерброд? Не дал спокойно поесть и ещё закинул невесть куда! Пока очкарик разражался возмущениями, второй мракоборец, повадками и выражением лица физиогномически походивший на оборотня, поворотил носом: – Нерусским духом пахнет. – А с чего это нерусским? – подозрительно покосился мракоборец. – По каким признакам ты это определяешь? – Очень просто! – простодушно ответил бородач. – Он трансгрессировал из очень далёких мест. Хотя, может, из командировки… – Ага, прибыл из далёких краёв пришибить баюна, ты, балда, – он постучал по макушке. – Надо порыскать тут, затем пройтись по регистру и перепроверить его палочку на недавние заклятия. Знаем мы этих охотников за вымирающими видами. – Вообще не мы должны этим заниматься! – сурово высказался мракоборец, указав на тушку котища. – Где все сердобольные прихлебатели из Отдела регулирования магических популяций, когда тут топят котят? – Очевидно, шьют дела магглам, это ведь проще, чем прыгать под лапами чудовищ. – Открыть бы двусторонний портал – со входом в Магическом зоопарке и на выходе в Отделе, чтобы всё зверьё бы им тудой, в кабинеты полетело, то-то хохма бы была! – немного поразмыслив, он с хитрой улыбкой спросил мракоборца. – А пойдём выпьем? – Ну пойдём. А по какому поводу? – он подтянул очки, и бородач снова стряхнул их, похлопав по его плечу: – За упокой нашего несчастного баюна. Согреемся, да и ты, я знаю, горишь энтузиазмом после чарки-другой! – Ну, если за упокой безвинно усопшего… – Конечно! Только пару чарок! Локонса резко шибануло обо что-то плоское и твёрдое. Он шмякнулся о плоскую гладкую поверхность и провалялся там с минуту. По общим ощущениям, чародей оказался в каком-то помещении, хотя ошибки здесь быть не могло, он отчётливо воззвал перед мысленным взором к требуемой местности, так что же пошло не так? Хотя, как по Локонсу, это было лучшим вариантом, нежели снюхаться с русскими мракоборцами. Перемещение его отследить нельзя, так что беспокоиться не о чем, главное – выяснить, где это он так удачно приземлился. Он осторожно повернул голову на щеке, приоткрыв глаз, чтобы не выдать себя. Пока хорошо прикидываться мёртвым, а там посмотрим. Ничего опасного его голубой глаз в зоне действия не увидел, можно вставать. Локонс по-молодецки вскочил на ноги и как следует огляделся. Он оказался в каком-то узком коридоре, состряпанном наспех из гипсокартонных стенок. Где–то гудела музыка и вопили тинейджеры. «Так, или они здесь устроили концерт, или я здоровски промахнулся». Он заметил, что один конец коридора освещался иллюминацией дискотеки: разноцветные пятна рябили по краям стен, а вместе с ними носились рефлексы от зеркального шара. «Только не туда, магглы, естественно, не распознают во мне знаменитость магического мира». Повторно он пока не мог совершить трансгрессию – а ведь существует определенный лимит, иначе бы никто в магическом мире не ходил – да и ощущения после трансгрессии каждый раз приводили его в состояние нестояния, поэтому ему ничего не оставалось, как направиться в другую сторону. Он резко пошатнулся, чуть не упав, и потянулся к новому переходу, осторожно придерживаясь неустойчивого гипсокартона. Пройдя несколько шагов, ещё в отдалении он увидел, что на выходе был расположен маленький мостик, перекинутый на сторону крупного трейлера, из которого сиял яркий свет. «Разберёмся, магглы всё же». Он набрался решимости и двинулся дальше. Как только Локонс, минуя многочисленные препятствия в виде гирлянд, оказался на пути к выходу, чтобы отпрыгнуть в сторону от трейлера, на улицу, он увидел в трейлере мужчину. Тот восседал на автокресле, разглядывая себя в зеркало, и поправлял мейкап, пока не заметил, что к нему заявился визитёр. Локонс безошибочно угадал в нём того, о ком упоминал злосчастный ведун. Пышные золотисто–солнечные волосы в сочетании с белой кожей, словно яблоки на снегу, изящная поза – даже в маникюрном кресле, дьявол возьми его душу! – и зачем-то нелепый костюм пионера. Выглядел он одновременно и по-мальчишески, ребячливо, совершенно неуместно для всей его статуры, но в то же время молодость била в нём ключом, полностью опровергая всю ненужную мишуру макияжа, которую на него ранее нанесли ассистенты. Но эти маленькие глаза… Локонсу всегда казалось, что русским мужикам нужны более выразительные глаза и скулы, чтобы иметь преимущество в конкуренции с британскими и американскими ребятами. Эти глаза смотрелись, однако, так наивно и нежно, будто певец был забытым в чертогах Каем, выросшим и не видевшим белый свет долгие годы. Но, если честно, не так он себе русских царевичей представлял, короче говоря. Артист же смерил его презрительным взглядом, чего чародей явно не ожидал. – Здрасьте-пидарасьте, – протянул Басков. Незваный гость хуже татарина, а незваный блондин хуже Киркорова. – За автографом пришли? – Если желаете, чтобы я поставил, предоставьте свой альбом. – Локонс высокомерно отвернулся к зеркалу. – А может, вам ещё ключ от квартиры, где деньги лежат? – Басков угрожающе поднялся со стула, надеясь впечатлить этим незнакомца. – А может, вам вместо зубов микрофоны повставлять, чтобы вы так широко не разевали ваше хлебало? – Локонс приблизился к певцу, грозно выпучив глаза. – А может, вам порекомендовать более эластичный лак, чтобы ваши букли не выглядели как парик? – народный артист в свою очередь подъехал к нему поближе, выпятив грудь. – А может, вам посоветовать более действующую диету? – А может, косметичкой между глаз? – А может, петушиное пёрышко вместо лацкана? – Выдернешь со своего зада? Курица нещипаная! – Сучка крашаная! – Шалава драная! – Щенок! – Котик! – Пуся! – Рыбка моя! – Зайчик мой! Тут оба не сдержали чувств и навалились друг на друга, бросившись к занавескам. Они запутались в занавесках, и можно было только видеть, как они барахтались в них, издавая одни лишь ахи и вздохи. Это была искра, зажёгшая бурю безумия, и было совершенно неясно, борются ли мужчины, завёрнутые в звёздное небо, или бушуют в накале страстей. Грузный трейлер сотрясался от их метаний, и длилось это порядка часа. Наконец, утомлённые битвой, они разнялись и вынырнули из-под полога занавесок. – Всё равно ты ламберсек недоделанный, – Локонс отряхнул пыль со своего малинового костюма. – Косишь под смазливого юнца, аж противно. – А у тебя вкус, как у наших гламурных сосок, – оглядев его с головы до ног, выпалил Басков, – ещё бы ботоксом закинулся, и был бы наша светская киса. – А ты мелкий, что наш гном, можешь поместиться в мою дорожную сумку. – А у тебя руки мужичьи, иди грузчиком у нас вкалывай. – Закрой свой рот, воняешь. Даже тут ты фальшивишь. – Сам ты фальшивишь. Даже письмеца не пришлёшь, все вы, мужики, одинаковые… – А вот и пришлю! – рявкнул Локонс. – А вот и нет! – упрямился Басков. – А вот и посмотрим, – поставил точку Локонс и приблизился к двери. Где–то за стеной вновь загремела фан-зона, требуя певца на бис. – Только не забудь… – Да заткнись, сказал уже. Локонс, прекрасно осознавая, что сейчас на его незнакомца обрушатся фанаты, опечаленно и понимающе склонил голову. Один незаметный взмах палочки – и он растворился за дверью, как тень. За окном желтело последнее лето, и в замке царила тишина. За столом высилась огромная куча всяких бумаг, книг и конвертов, застывших, будто во сне. Только чародей в сиреневом не спал, мечтательно вглядываясь в голубые холодные дали. Сколько ему прислали его преданные фанаты, и не перечислишь! Зато в этот день ему будет подмога. Тотчас же в его дверь кто–то постучал. «Лёгок на помине!» – подумал Златопуст. Локонс одним мановением палочки открыл её. Вот и Гарри, которому назначили провести дисциплинарное наказание у него. Локонс при виде своего помощника широко улыбнулся, хотя мысли его были далеко за пределами замка. — А-а, вот и наш нарушитель! — воскликнул он. — Заходи, Гарри, заходи. Кабинет был освещен множеством свечей. Стены сплошь увешаны фотографиями Локонса, так что самих стен за ними не видно. На столе высоченная стопка конвертов. — Будешь писать адреса! — с дежурной торжественностью произнес Локонс. — Так, вот письмо Глэдис Гаджен, дай ей бог здоровья, одна из самых преданных моих поклонниц. Локонс почти не обращал внимания на Гарри и лишь изредка выдавал избитые истины вроде «Слава — неверная подруга, Гарри» или «Знаменитость складывается из поступков, которые эта знаменитость совершает», на что Гарри сонно отвечал «м-м-м», «точно!» «да». Свечи становились короче, мигали, отблески пламени плясали на бесчисленных изображениях Локонса. Гарри перевернул уже, наверное, тысячный конверт, на тысяча первом принялся выводить адрес некоей Вероники Сметли. В какой-то момент Гарри, сам того не заметив, задремал прямо на стуле. Когда его голова коснулась кипы писем, одно из них слетело на пол – прямо под ноги Локонса. Тот, рассеянно теребя волосы, вдруг обратил внимание на выпавший конверт, опечатанный до боли знакомой советской маркой. «Бинго…» – пронеслось в его голове, и он нагнулся за письмом. Честно говоря, после того приключения он больше не ожидал получить письма, и тут… Он внимательно осмотрел сухой, ломкий конверт, пожелтевший от солнца. Когда он его осторожно и тихо, чтобы не разбудить мальчишку, вскрыл, то письма там оказались такими же изжелта-белыми, и только тогда он присмотрелся к дате: адресант отправил письмо ровно год назад. Он мысленно проклял нерадивых работников почтовой службы, а затем принялся за дело. Погружённый в чтение, Локонс переставал быть похожим на того шута, которого он был вынужден разыгрывать перед однообразной публикой, чтобы завоёвывать сердца и популярность. Его лицо дивным образом несло на себе отпечаток нечестивого вора, прячась в морщинках напряженно прищуренных глазок и поджатых губ, и в то же время чего-то неисполненного, тайного, такого волнующего и прекрасного, чего он ещё никогда раньше не осознавал. С каждой строкой волнение всё больше теснило его грудь, и тогда спадала роковая метка жалкого воришки, и высокий пламень, исторгаемый письмом, озарял и будто бы просвещал, очищал его. Он то прикусывал губу, то, нервничая, переминался с ноги на ногу и подбирал подбородок рукой. Локонс совершенно позабыл обо всём – о поклонницах, о мальчишке, о Хогвартсе, о своих честолюбивых замыслах – совершенно обо всём. Он словно бы слился с каждым словом этого письма, наполнявшего его душу новыми, доселе неизведанными чувствами. За окном желтеет последнее лето, и в замке царит тишина. За столом мирно дремает мальчишка, и только чародей в сиреневом не спит, мечтательно вглядываясь в голубые холодные дали. Где–то там, вдалеке, живёт одинокий принц, который поёт, поёт и поёт, в надежде, что когда-нибудь его любовь откликнется на зов его прекрасной песни…