I feel

Протянуть руку вперёд. Такое простое, безумное желание, почти что неконтролируемое. Просто протянуть руку и подцепить на кончики пальцев нитку этого обжигающего тепла. Потянуть за клубок, размотать. Запутаться посерёдке. Сгореть и никогда больше не возродиться. Сначала лицо. Ввалившиеся щёки, борода, нос со шрамом. Глаза. Серые как палладий и такие же драгоценно-сияющие. Смотреть в них, долго, отчаянно, вырвать, порезать, очень нежно прикрыть тонкие веки, будто стоя у смертного одра. Губы, пересохшие, потрескавшиеся, всегда плотно сомкнутые. Очертить их строгую линию, огладить, залезть внутрь, потрогать язык (убедиться, есть ли он вообще). Волосы, непозволительно длинные, сальные, чуть спутанные. Чуть седые. Пересчитать пряди, намотать на кулак, дёрнуть — и об колено, без всякой телепатии… Далее — шея. Могучая, горячая, едва ли не средоточие жизни. Вдавить трахею, вцепиться, разодрать в клочья, присосаться и пить родную кровь, самую вкусную и желанную. Перейти на плечи, гладкие и тёплые, будто нагретые на солнце валуны. Здесь даже трудно себе вообразить какие-то адекватные действия. Просто положить ладони, гладить, чувствовать кожу и шрамы. Последних — больше. Грудь и торс, непробиваемые, солдатские, знавшие основную часть всей физической боли. Обвить руками, прижаться, вспороть одним резким движением сверху донизу, вытрясти органы на траву, как листья из мешка… Потом… — Хватит, — голос врезается в реальность как товарный поезд. Оперативник совсем рядом, и в его взгляде читается непередаваемое. — Я чувствую, — поясняет он, и этого хватает на весь оставшийся вечер.