Не ведают люди, какие невзгоды у ясеня Иггдрасиль: корни ест Нидхёгг, макушку — олень, ствол гибнет от гнили.
Старшая Эдда.
Прошло уже достаточно времени с того самого момента, когда перед Локи открылась страшная тайна его происхождения, и почему-то только он один осознавал всю трагедию своего положения, что нельзя было сказать о его приемном отце, Великом Одине, который, собственно, и затеял это всё. Чем больше сын Лафея думал о том, кто он и зачем был нужен асам, тем сильнее становилось чувство собственной униженности перед всеми, ощущение пешки в чужих руках, а параллельно этому едкому, как червь в яблоке, ощущению прибавлялось ещё одно - ненависть и жажда мести. Слепой, беспощадной, как снежная буря, неумолимой, как ледяная лавина, катящаяся с вершины горы и накрывающая всё живое. В этом была суть самого Лафейсона - порождения льда и пламени, выращенного якобы наравне с истинным наследником трона, а затем попросту выкинутым за борт, когда его польза Асгарду стала более чем сомнительной. Обиделся ли Локи, когда он летел в пространственную пустоту с остатков Биврёста, видел, как стремительно отдаляются от него те, кого он считал своими родными, видел их бездействие и равнодушие. Он так надеялся умереть, так надеялся... Но Рок распорядился иначе, дал ему еще один шанс, который он решил потратить на месть всем тем, кто его предал. И до чего она его довела? Разрушение в Мидгарде, не единичный случай столкновения с братом, то есть, уже не братом, уже врагом, самым лютым и ненавистным, который почему-то решил встать на сторону Локи только после того, как того заковали в кандалы, зашили рот, надели намордник и повели на асгардский суд. Правда путь от Мидгарда до Золотого Чертога растянулся на долгие месяцы, в течение которых Тор читал брату нотации и уговаривал вернуться домой. И, да, он разрезал нити, освободив губы йотуна. Но разве это могло спасти пропащего бога? На родине обоих братьев встретили холодно: Фригг отказалась видеться с приемным сыном, Один вынес приговор - заключение под стражу без права на обжалование, и как бы не уговаривал того Тор, все было напрасно. Прекрасный Локи, некогда - гордость всего Асгарда, умнейший из умнейших, отбывал свое наказание в тюрьме под волшебным ясенем - Иггдрасилем, до тех самых пор, пока чье-либо доброе сердце не проникнется к нему состраданием и не прольет свои чистые слезы над преступником. Тогда его вина будет считаться искупленной. Локи сидел и вспоминал всё это, сидел, сжавшись и подпирая спиной тяжелый многовековой ствол дерева, и плакал сам над собой. От бессильной злобы. О, как он ненавидел всех сейчас, казалось, зайди к нему кто-нибудь, и он уничтожит посетителя одним лишь взглядом. Только к нему с самого момента его заключения никто не приходил. Даже мать. И брат. Никто. Гордо мотнув головой, Лафейсон поднялся на ноги и принялся измерять шагами пространство своей "камеры", о чем-то отчаянно размышляя. Но сознание йотуна занимала лишь пустота и бессилие, мешающие думать о том, как бы ему поскорее выбраться отсюда. Беззвучно прокляв себя и чуть было не заплакав снова, он раздосадовано пнул великое древо и замер в ожидании кары. Единственное, чего не знал Локи о своём положении, так это то, что он был не один. На деле, он никогда не был одинок, ведь какими бы не казались миры, да и вся Вселенная, чуждыми и беспощадными, в них всегда находилось место добрым сердцам. Одно из них сейчас искренне болело, как никогда прежде, стоило мыслям трепетной его хозяйки только ненароком возвращаться к трикстеру. Её звали Сигюн, дочь Ньёрда. Все те дни и ночи тянулись для нее серой, унылой чередой, и, казалось, из этого омута не будет спасения. Локи, которого она привыкла видеть хоть изредка, Локи, который когда-то взошел на трон Асгарда, Локи, который на протяжении года скитался по неизвестным ей мирам, - все эти образы, разнящиеся между собой, Сигюн любила больше жизни. Она дышала им, жила им, медленно умирала без него. А Лафейсон даже не замечал ее, следовавшую за ним, словно тень, бесшумно, преданно, до безумия верно. Тихая, не способная на борьбу или осуждение асинья была не в силах больше терпеть эти душевные муки и решилась на отчаянный шаг: встретиться с Лофтом вопреки наказу Одина, чтобы просто увидеть йотуна, облегчить свои терзания. Эгоистично, но сама Сигюн ничего не могла с собой поделать. И вот, наконец, настал тот день, когда богиня сумела тайком пробраться к Иггдрасилю, помня о том, что не имела права здесь находиться. Плащ, накинутый на ее легкий стан, не мог скрыть ни женственную фигуру, ни ее светлые волосы, выбивающиеся из-под накинутого на голову капюшона. А Локи, ее Локи, который не ведал о том, что асинья намеренно пожертвовала всем, чтобы только убедиться в сохранности его жизни. И когда взгляд ее голубых глаз уловил йотуна, периодично измеряющего шагами "камеру", богиня замерла, боясь сделать еще один шаг, позабыв о том, как и для чего нужно дышать. А душа будто заныла пуще прежнего, вскрывая старый нарыв, который так и не смог зарасти. Он не хотел, чтобы она приходила, он не ждал от нее такой милости, снисхождения, он имел полное право прогнать ее… А Сигюн не ушла бы. Потому что не могла, потому что ни за что не оставила бы его одного снова. А губы, бессвязно шевелящиеся, застыли, и с них так и не сорвалось ни единого звука. Да и стоило ли ей вообще что-либо говорить?.. Ведь чтобы почувствовать чье-то чужое присутствие Локи потребовалась доля секунды, и дело было не в его познаниях в магии или чувствительности к чужим аурам. Барьер, окружающий пространство его темницы, из прозрачно-серого стал тревожно-голубым и пошёл рябью, такой, какими обычно бывают гребешки по берегу моря, молчаливо возвещающие о возможном шторме. Сердце йотуна радостно ёкнуло, и он развернулся лицом к своему посетителю в полной надежде на то, что там будет его приемная мать или хотя бы отец, решившийся наконец поговорить с непутевым сыном, узнать, что пошло не так. Одину бы он всё рассказал, всё с самого начала, чтобы тот наконец понял, Лафейсон никогда в жизни не пожелал бы Асгарду зла. Ему вообще не нужен был трон. Он просто хотел быть равным с Тором, не терпеть унижений и насмешек, а стать таким же уважаемым и почетным среди асов, как старший наследник, ненависть к которому была наравне с бессмертной братской любовью, узы которой разрушить могла лишь смерть, столь благодушно минующая богов. Но за сияющей прозрачной стеной стояла какая-то девушка, на первый взгляд незнакомая, но стоило принцу приглядеться, как черты его лица заострились в немом удивлении, а в глазах застыло какое-то растерянное выражение. Он почти забыл Сигюн, - кажется так её зовут? - которая в былые блистательные годы жизни не давала ему прохода и томно вздыхала вслед узкой йотуньей спине. Но изумление быстро сменилось бессилием, и Локи вновь равнодушно отвернулся, делая вид, что ему ужасно интересны руны, вырезанные на стволе Великого Ясеня. Но девушка не уходила, и это, спустя некоторое время напряженного молчания, начало действовать хладнокровному трикстеру на нервы. Ещё немного, и он бы не выдержал и рванул куда-нибудь подальше от тоскливого и буквально осязаемого взгляда, только вот бежать было некуда. Его тюрьма была единственным местом, где он наконец мог побыть наедине с самим собой. "Тебе что-то нужно от меня?" - ледяной голос Лафейсона раздался в сознании Сигюн, ведь говорить йотун по-прежнему не мог - нижнюю часть его лица венчал тяжелый намордник, под которым свободно шевелились некогда сшитые губы. Именно эта ошибка Тора и позволяла Локи сейчас немо творить заклинания и по-прежнему без труда проникать в сознание других мыслящих существ. А та уже наверняка потеряла счет времени, стоя здесь, перед Иггдрасилем, и неотрывно наблюдая за действиями трикстера. Ей было по-человечески жаль его, хоть асинья и не должна была испытывать подобные чувства. От нее не укрылось холодное равнодушие, проскользнувшее в чертах лица йотуна, и от такого отношения к себе в груди защемило еще больше. Верно, ему и впрямь было все равно, пусть она и являлась тем единственным существом, которое посетило его в месте заточения. Значит, ни толики благодарности она не смела дожидаться, а на снисхождение не стоило рассчитывать и вовсе. Сигюн знала это и потому пришла сюда добровольно. Конечно, ей было известно, что гораздо больше нее Лофт желал бы поговорить со Всеотцом, но Один ни за что бы не позволил себе допустить такую погрешность. Свидание с йотуном, который был его названым сыном, осудили бы все в Асгарде, помня и передавая на слуху всю суровость приговора Локи. Асинья не должна была выглядеть слабой и беспомощной, но разве было на свете что-то, способное скрыть ее истинную сущность от бога лжи и коварства? Заслышав знакомый голос где-то в отдаленных уголках собственного сознания, она вздрогнула, не сумев скрыть волнение, охватившее все ее тело. Она неоднократно представляла себе подобные трюки Локи, но никогда прежде ей не приходилось испытывать их на самой себе. Это было... страшно. Сигюн не желала, чтобы он знал все, о чем она думала в данный момент. Однако там, в сущности, не было того, что было ему доселе неизвестно. - Простите, я не хотела Вас беспокоить. Я... - голос сорвался, перейдя в тихий шепот. Богиня так и не поняла, говорила ли она вслух или же отвечала ему мысленно, поддерживая почти призрачную и такую неустойчивую связь. - Я только хотела убедиться, что с Вами все в порядке... - Сигюн робко поправила выбившуюся из общего ряда светлую прядь волос и с каким-то затравленным испугом взглянула на спину Лафейсона. Он больше не повернулся к ней, быть может, это был негласный намек, требование, чтобы она убралась отсюда как можно быстрее?.. Но нет, Локи, которого она знала в юности, не поступил бы так. Сигюн все еще безропотно верила в то, что эта камера и все несчастья, градом осыпавшиеся на трикстера, не изменили его настолько, не сделали из него монстра, каким его сегодня привык видеть весь Асгард. Этого не могло быть, не могло!.. Но одно было ведомо им обоим – никакие цепи, клетки, путы, темницы не могли заключить в себе непокорный нрав Локи, который настойчиво бился на задворках его сознания, заставлял бесконечно думать, просчитывать каждый свой шаг на пути к побегу. И, кажется, сегодня воля Рока была к нему благосклонна, даже более того. Ментальная связь с юной и вусмерть перепуганной богиней была установлена гораздо быстрее, чем рассчитывал сам трикстер, и ему сейчас было грех не воспользоваться сложившейся ситуацией. -Полный порядок, моя дорогая... Сигюн. Я здесь, как на курорте, полное единение, нет назойливых вельмож, солнце светит аккурат над моей головой, а это милое деревце всегда готово укрыть меня под сенью своей кроны, если вдруг моему величеству станет чересчур жарко. Локи паясничал, как только мог, и вся озлобленность на окружающий его мир вылилась в одночасье на бедную неповинную ни в чем асинью. Он был почти уверен, что сейчас Сигюн стало холодно, потому что когда Лафейсон начинал раздражаться, все вокруг стремительно окутывала незримая ледяная пелена, легкая, сродни паутине. Хотя, кто знает, вдруг фокусы Всеотца будут посильнее колдовских чар его приемного сына и вполне себе способны противостоять даже так, без особого контроля сотворившего их разума. И всё-таки преодолеть тот самый барьер, отделяющий его от внешнего мира, получилось легко. - Знаешь, я тут уже почти начал скучать, а ты пришла так вовремя, что я просто не могу выразить, как я счастлив видеть тебя по ту сторону этой пелены. Как дела в Асгарде? Тор снова учудил что-нибудь эдакое, от чего весь высший свет был в полнейшем восторге и падал в обморок еще с неделю спустя? А у ног стоящего к девушке спиной Лафейсона уже начинал клубиться сизый снежный поток, сотканный из всего того негатива, который он силился сдерживать, чтобы не отпугнуть от себя свой единственный шанс на спасение. На миг Сигюн показалось, будто она сошла с ума. Иначе с чего бы голос Локи, которого она знала с ранних лет, изменился настолько, что в нем промелькнули совсем обезоруживающие ноты нежности? Ни разу за все годы он не обращался к ней по имени, а говорить теперь о "дороговизне" Сигюн казалось бессмысленным. Она хотела поверить его словам, но какая-то часть внутри нее продолжала сопротивляться, нашептывая окутанному дурманом сознанию: всё не так, как ты это видишь. Однако молодая асинья, плохо различающая иронию, не уловила ее в интонации Лофта, наивно веря, что слова, которыми он извивался сейчас перед ней, были правдой. Хотя бы частичной, но все же правдой. Богиня особенно остро ощутила постепенно начавший нарастать холод, от которого леденела кровь в ее жилах. И, что было удивительно для нее самой, Сигюн не отстранилась, а лишь подалась вперед, плавным движением откидывая капюшон с головы, позабыв о всякой безопасности, позволяя светлым волосам заструиться по своим плечам. С тоской в небесно-голубых глазах, которую не мог прочесть Локи, она осторожно протянула руку, намереваясь коснуться прозрачной стены, этой тонкой перегородки, отделявшей ее от сына Лафея. И в последний момент ее взгляд, прежде направленный лишь на Локи, украдкой перебежал на тонкие девичьи пальцы богини, и Сигюн в неверении отстранилась, видя, как посинела кожа на ее руке. Она судорожно выдохнула и попыталась скрыть собственное смятение от трикстера, неимоверным усилием воли заставляя себя не думать о своем происхождении. - Асгард до сих пор в смятении после произошедшего. А Тор не может поверить, что Вы отказываетесь искупить свою вину. Ничего не вернулось в прежнее русло. Богиня говорила тихо, но твердость, звучащую в ее фразах, невозможно было не заметить. А в разуме асиньи царила растерянность: мог ли Локи, тот Локи, который был готов уничтожить Мидгард, скучать по ней, простой, никогда не привлекающей его внимания Сигюн? А ведь ей хотелось убедиться в правдивости его слов, почувствовать их всем сердцем, понять, что все прежние терзания были ложной мукой. Сумел бы он доказать ей это? Нет... Локи не пошел бы на такое. Это было не в его обычаях. Молчание, вскоре дало трещину, которая нарушила и её размышления, а сам голос сына Лафея стал ещё жестче, чем прежде. -Неужто? Я начал верить в то, что про меня на самом деле позабыли. Сколько времени прошло? Неделя? Месяц? Год? А может быть полвека? Знаешь, моя чудесная, родная Сигюн, я потерял счет времени, сидя тут, взаперти, иногда мне казалось, что время попросту остановилось и ждет, когда я наконец сделаю решающий шаг навстречу своей судьбе. Трикстер резко развернулся к своей собеседнице, от чего тот самый туман взметнулся вверх и рассеялся по всему пространству темницы, стремясь ввысь и растворяясь где-то в космосе, как дым от затушенной свечи. Лицо его было иссушенным в прямом смысле этого слова - глаза провалились, заострились и без того резкие скулы, на вечно гладком лбу пролегли глубокие почти старческие морщины, а некогда белоснежная кожа отливала каким-то мертвецко-синюшным оттенком. Йотун даже не подозревал о том, насколько паршиво он сейчас выглядит и был искренне удивлен тому, что белокурая красавица в ужасе отшатнулась от барьера, будто увидела перед собой не самое прекрасное и опасное существо в Асгарде, а самое настоящее чудовище, и поток отчаяния и ужаса рванул сквозь магическую преграду, выдавая состояние богини с головой. Она, кажется, готова была убежать, если бы трикстер не пересек расстояние, разделяющее его от асиньи, и не замер бы в опасной близости от тонкой пелены, что держала его взаперти всё это время. Он был намного выше Сигюн, что и позволяло глядеть на неё с каким-то сострадальческим снисхождением и даже сделать показушный жест рукой, такой же тощей, как и обезображенное лицо, будто бы он хотел протянуть свою ладонь этому невинному созданию, стоящему как в зазеркалье, такому же недоступному и готовому исчезнуть в любой момент. Изобразив в потухших глазах дичайшую звериную тоску и обессилено опустив веки, чтобы придать взгляду трагичности, хитрец снова мысленно заговорил с богиней, но на этот раз обошёлся парой фраз, которые наверняка бы заставили её сомневаться в чудовищности его сущности: - Тебе нельзя здесь находиться. Не хватало ещё, чтобы тебя судили наравне с такими, как я. Хотя, что это я. Подобных мне нет во всей Вселенной, так что тебе лучше уйти. Не суй рук в клетку с тигром, и останешься цела. А Сигюн молча выслушивала все, что говорил Локи, не предпринимая никаких попыток прервать его речь своим неосторожным словом или движением. Казалось, она вся обратилась во слух, и весь остальной мир теперь не имел для нее никакого значения. Существовал лишь он - тот, которого она любила всем сердцем, тот, который был вынужден растрачивать годы своей бессмертной жизни впустую, запертый в стенах магического барьера. Чем она могла помочь ему, было ли хоть что-то, способное облегчить его участь? У асиньи перехватило дыхание, стоило сыну Лафея повернуться к ней лицом. Это случилось в одно время с тем, как она отстранилась назад, поэтому она могла только надеяться на то, что Локи не принял ее поведение на свой счет. Измученный, переживший столько страданий и ударов судьбы, в ее глазах он по-прежнему был все так же величественен и горд, как и подобало потомку Йотунхейма. Сигюн невольно вскинула голову, желая пересечься взглядом с трикстером, но не ожидала того, что ее могла так заворожить глубина его зеленых глаз. Сколько она стояла неподвижно, не отрываясь от его лица? Наверное, впервые за все годы богиня не понаслышке ощутила, каково это - потерять счет времени. - Мне все равно, - неожиданно ясно для себя произнесла девушка, не отводя взора от йотуна. – Вы не чудовище. Как Вы не можете этого признать... Обида на Одина, который подверг Локи таким страшным стенаниям, жалость к Лофту, единственному по-настоящему дорогому ей среди всех богов, желание избавить йотуна от этих мук, - все это захлестнуло Сигюн с головой. - Простите их, простите Всеотца, простите Тора... В отчаянии богиня коснулась полупрозрачного магического барьера, не замечая, как по ее щекам покатились слезы. Она не могла принять того, что Локи уготована участь находиться под Иггдрасилем вечность, не могла смириться с этим, не могла покорно принять это. Безумно желая дотронуться до Лафейсона, Сигюн прикоснулась к краю магической камеры второй рукой, с какой-то отдаленной радостью подмечая, что кожа приобрела свой обычный оттенок. И с запозданием она уловила, что будто провалилась куда-то в глубину, а границы барьера... сдвинулись? Нет, этого не могло произойти. Только не сейчас. Но магия отступила, и это было реальным, таким же, как свет, прорывающийся тонкими нитями сквозь густую листву Великого Ясеня. И всё равно Локи почему-то казалось, что не существовало больше никаких чудес, кроме тех, которые он мог сотворить своими руками, посредством мощнейшей магии, которая была, увы, бессильна перед заклятием Всеотца. Весь этот напускной печальный образ сработал слишком мощно, а слова, произнесенные хоть и мысленно, но с нотами драматичности, стали завершающим штрихом сотворенного только что заклинания. Он уже и позабыл о том, что для снятия магического барьера нужно всего лишь обыкновенное человеческое сострадание, да пара капель чистых слёз, полных искренности и жалости к хладнокровному божеству. Поначалу ему хотелось верить в то, что всё было обычным спектаклем, а эта девчонка пришла, чтобы просто поглумиться над озлобленным трикстером, но всё обернулось иначе. Совсем иначе. Едва успев подхватить проваливающуюся в пустоту перед собой Сигюн под тонкие руки и как-то непроизвольно заключая ту в объятия, Локи чувствовал... растерянность? Он искуплен перед всем Асгардом, перед всеми его жителями, добрыми ли или злыми, перед всей Вселенной в конце концов, теперь ему оставалось лишь предстать перед Всеотцом и раскаяться в содеянном. А что если ему действительно попытаться попросить прощения? Никто не запретит Великому Локи прикинуться покорной овцой, благо подобное он проворачивал не в первый раз. И ему верили. Только сработает ли подобный трюк сейчас или его бросят обратно в тюрьму, накладывая более мощную печать, а саму Сигюн заточат в подобную темницу за ослушание, он не знал. Всё, что ему оставалось сейчас, так это меланхолично поглаживать нежную богиню по её чудесным светлым волосам, а второй рукой осторожно прижимать хрупкое девичье тельце к себе. Ни слов благодарности, ни утешения или же, наоборот, гневной тирады им не было произнесено, так как он, кажется, действительно потерял дар речи, той самой, которой так стремились его лишить все боги Асгарда, приказав зашить рот, а для верности еще и надеть намордник, который, кстати говоря, всё так же оставался на своём месте, что начинало беспокоить относительно свободного бога обмана. Сигюн не успела свыкнуться с мыслью, что барьер, тот самый, созданный Всеотцом, дал слабину, как почувствовала чьи-то холодные руки на своей спине. Богине оставалось только изумленно вскрикнуть и тотчас затихнуть, прижавшись к груди Локи. А сердце отбивало сумасшедший ритм, отказываясь утихомириться и замедлить свой ход. Как... это могло случиться? Секунду назад она стояла напротив Лофта, а после... Сигюн зажмурилась, не в силах совладать с этой безумной мыслью, принять ее как должное. Из-за нее пропал барьер, окружавший Иггдрасиль, однако сама она ничего не сделала, чтобы разрушить его. Тогда почему? Асинья медленно покачала головой, не веря в это происшествие. Немыслимо, невозможно! От нежных прикосновений бога обмана она растрогалась еще сильнее, но не позволила эмоциям возобладать над собой. Это было просто сном. Глупым, несбыточным сном, в котором исполнялись ее заветные мечты. На самом деле этого не могло быть. Сигюн немного отодвинулась от Локи, отстраненным взглядом обводя окружавшее ее пространство. Сияния магического барьера не было видно, вероятно, тот и вправду бесследно пропал. От этого ей стало не по себе, но все замешательство было несравнимо с тем облегчением, которое она испытала. Пребывание Лафейсона в этой "камере" было окончено. Богиня подняла взор на трикстера, вновь теряясь в глубине его глаз. А после ее руки обвели шею Локи и осторожно расстегнули и сняли намордник с его рта. Аккуратно, боясь сделать что-то неправильно. Сигюн против собственной воли задержала взгляд на губах йотуна, чуть дольше, чем это требовалось. И затем, не в силах скрыть смущения, которое промелькнуло в ее голубых глазах, она опустила голову, не зная, что сказать тому, кого она так преданно любила, не надеясь на взаимность… А вот будь на месте Локи кто-нибудь другой, он бы непременно осыпал свою спасительницу словами благодарности, посулил бы несметные сокровища, начал распинаться по поводу вечного долга и прочая, прочая, но трикстеру было не до подобных глупостей. Сейчас его больше всего волновал тот факт, что он был свободен и обязан что-то предпринимать. Куда ему сейчас идти? А может вообще бежать? Что вообще произошло, знает ли Всеотец о том, что Лафейсон вышел за пределы своей недавней тюрьмы и теперь готов учинить очередную "шутку", от которой содрогнется Асгард? Пустота, недавно заполнявшая разум йотуна, вспыхнула массой вопросов, один сложнее другого, и на поиск ответов на них требовалось гораздо больше времени, чем то, что было отведено ему на трогательные и молчаливые объятия с Сигюн. Все эти робкие взгляды и ласковые прикосновения выдавали в богине влюбленную девчонку, ранить чувства которой Локи сейчас боялся больше всего. Если он взял на себя роль стосковавшегося по своим бывшим друзьям и раскаивающегося преступника, готового произнести клятву верности трона еще раз и попросить прощения у всей Вселенной, то почему бы ему не продолжить спектакль до его логического конца. О, это будет изящный финал, но до него далеко. Слишком далеко, время Рагнарька ещё не наступило, а торопить события было бы очередной ошибкой, допущенной Локи на пути к величию. Он больше не будет ошибаться. Стоило нежным рукам Сигюн сделать заключительный аккорд в освобождении трикстера, а именно избавить его от тяжелого намордника, как лукавый бог почувствовал куда больше уверенности, чем в первые минуты встречи со своей будущей спасительницей. Губы принца ужасно ныли, так как они не успели зажить до конца даже после того, как Тор разжалобился и разрезал сшивающие их нити, и говорить было не очень легко. Но даже несмотря на такие неудобства, голос Локи звучал для Сигюн так, будто это был яд, подмешанный в бокал с дорогим вином: - Нам не стоит здесь больше задерживаться, милая моя. Пойдём, пока Всеотец не передумал. И, лукаво улыбнувшись в собственной ему манере, йотун коснулся своими израненными губами гладкого лба богини, решив одним жестом показать то, как он ей благодарен. Но это лишь на мгновение, через которое он уже высвободился из её неуверенных объятий и сделал пару шагов прочь от Иггдрасиля, с ветви которого уже вспорхнул мудрый Хугин, всё это время зорко следящий за богом обмана, чтобы доносить вести до Всеотца. Наверное, голос Локи, прозвучавший наяву, а не в ее собственных мыслях, заставил Сигюн убедиться в реальности всего, что произошло за эти краткие минуты. Но то, с какой интонацией были произнесены роковые слова, повлияло на богиню самым непредсказуемым образом. Она привыкла к бесчувственному Локи, к Локи, который раздражался из-за того, что Сигюн ходила за ним тенью по всему Асгарду, к Локи, упорно не замечающему ее взглядов и тайных воздыханий. Но асинья не могла свыкнуться с обликом нового, чуждого ей Лофта, который, помимо ненависти к Всеотцу и Тору, еще проявлял странные чувства к ней, обыкновенной, не интересовавшей его прежде богине. Голос, который до того был схож с каким-то необъяснимым ощущением, которое могло передать только вечное "ложка дёгтя в бочке мёда". Причем разобраться в том, какой смысл вложил Локи в свои слова, Сигюн не могла - до того была очарована этим йотуном. Она только сумела кивнуть в ответ, давая понять, что услышала все, что он сказал. А после... она испуганно замерла, чувствуя поцелуй своего возлюбленного. Слишком легкий, слишком быстрый, чтобы Сигюн сумела разгадать, почему Лафейсон поступил именно так. Возможно, ей только показалось, но все же... мог ли он дразнить ее? Эта мысль, промелькнувшая в светловолосой голове богини, отрезвила ее, не позволяя счесть произошедшее за чудо. Асинья развернулась и несколько мгновений отрешенно смотрела вслед удаляющемуся Локи. Затем, словно решившись на что-то, девушка догнала воспитанника Одина и, робея от собственной храбрости, граничащей с безрассудством, крепко схватила йотуна за рукав его одежды. А после, не давая себе времени на раздумья, притянула его к себе и аккуратно поцеловала Лофта в израненные губы, боясь причинить ему боль. Всего лишь на миг, но все-таки она могла позволить себе получить этот утешительный приз. Короткий рывок за вельвет рукава, опаляющий своим голубым сиянием взгляд голубых глаз из-под пушистых ресниц и мягкий девичий поцелуй выбили из бога обмана остатки спеси и холодности, заставляя дрогнуть и непроизвольно вскинуть руки, чтобы ещё раз обнять асинью, от светлых волос которой пахло весной, не той, холодной и укрытый последними снегами, а цветущей, пышной, беззаботной. Наверняка такой и была Сигюн, - юной, праздной и немного безрассудной, раз уж решилась на такой отчаянный поступок, как высвобождение опасного преступника из его тюрьмы, долгожданная свобода от которой оказалась для него настолько обыденным исходом всей этой драмы, что он уже начал испытывать разочарование и желание вернуться обратно. По-крайней мере под сенью Иггдрасиля не было осуждающих взглядов, с которыми ему придется вот-вот столкнуться. Кто сказал, что Золотой Чертог опустел, пока йотун был в заточении? Невероятное количество придворных дам, вельмож, стражников, богов и богинь встретятся ему на пути. Некогда учтиво склоняющие головы или приседающие в вежливых реверансах, иногда даже с восхищением задерживающие взгляд на высокой худощавой фигуре младшего принца, сейчас будут готовы растерзать его на месте только за одно появление в священных стенах. Но даже это можно было пережить ради того, чтобы в назначенный час ударить по ненавистному муравейнику своим карающим мечом правосудия, чтобы по заслугам досталось всем. Или не ударить? Сейчас Лафейсон ничего не хотел загадывать, ему всего лишь нужно было поскорее увидеть Всеотца, которого он бесконечно корил во всех несчастьях случившихся с ним самим. Тащить за собой очарованную дурочку Сигюн было делом небезопасным, пускай только Один знает о том, кто его спас, ведь его ворон наверняка уже сидел на плече и рассказывал все подробности происшествия, да и Хеймдалль, от которого не укроется ничего, разве что мысли самого трикстера. Подивившись своему благородству, Локи был готов вежливо попрощаться со своей прекрасной спасительницей, чтобы его неожиданно не настиг еще один сюрприз. - Мне нужно как можно скорее увидеться с отцом. Наверняка он уже ждет у себя, внизу. Я спущусь вместе с тобой отсюда, а потом ты пойдёшь к себе. Сейчас находиться рядом со мной... Небезопасно. Уверен, что после того, как все решится, у нас будет куча времени друг на друга. Локи не лгал, слишком настойчиво билась в его сознании мысль о том, что он всё-таки имеет шанс задержаться в Асгарде как принц, брат Тора, сын Одина, а не как прихвостень зла, помилованный великодушным Всеотцом. За бархатными в своей интонации словами последовало мягкое отстранение от замеревшей в изумлении богини, пара шагов в сторону и затем уже уверенная походка прочь из проклятого места в надежде на то, что он никогда сюда не вернется, ни под каким предлогом, даже если от этого будет зависеть его жизнь. Никогда. Слишком многого он натерпелся.