Он и Она

Она шагает узкими заброшенными улочками, а на ее пальто тихой ладонью ложатся снегопады. Старая затертая сумка, похожа на почтальонскую, несильно хлопается об бок. Девочка смотрит, как на небе блестящими стекляшками небрежно разбросаны звезды. Да и толку смотреть под ноги, когда каждый изгиб тропинки зазубрен наизусть? В Молькинге двенадцать ночи. У Лизель ни в одном глазу. Завидев замазанный ночью силуэт крошечного домика, она чувствует как то, что она все время старательно подавляет, в очередной раз вылезает наружу. Это всегда случается, стоит ей увидеть чертов дом. И это каждый раз жрет ее изнури. Лизель ненавидит саму себя. Зло смаргивает подступившие слёзы и мысленно себя успокаивает. Он там. Конечно, там. Возьми себя в руки, дуреха. Ты должна быть спасителем для Макса. Тебе запрещено расхлебываться; ты должна бороться. Поднимаясь на скрипучих ступеньках, она каждый раз в шаге от истерики. Макс находится у плиты, ставя на единственную работающую конфорку свой любимый чугунный чайник забитый липой, малиной и прочей лабудой, которой полно в этой местности. Лизель застывает в пороге прямехонькой, подобно иголке, а потом, с облегчением летит в его объятья. Поток воздуха колышет огонек; Макс бросает чайник и прижимает к себе дрожащую девочку. Он тоже чувствует. Еще одна пережитая встреча. После нее – две недели безумия и страха. Но сейчас не важно. Сейчас у них тайм аут. Лизель так цепляется на плечи Макса, будто он якорь, способный удержать ее корабль от крушения. Комок из облегчения, страха и тоски, размером в теннисный мячик болезненно давит на стенки горла, не дает дышать. Макс гладит девушку по волосам и внутри наконец воцаряется тишина. Та, которая еще синоним к «безмятежность», «спокойствие» и «смиренность». * Дом Макса – одна сплошная комната с плитой, кроватью, маленькой тумбочкой и большой миской для мытья. Без окон. Только спустя полчаса она понимает как холодно в этом домике. И тут же ругает себя за то, что не прихватила ему ни одной теплой вещи. Зима не была холодной, но таки она была зимой. В сумке Лизель бутылка молока, колбаса, сыр, брусок мыла, тонкая книга и большая пачка отрубного печенья. Этого должно хватить на две недели. «Прости, хлеба в этот раз не достать» - смущается она. Макс тепло улыбается и в очередной раз благодарит Лизель. * Они пьют чай на том, что Макс называет задний двор. Перед ними скрюченная в дугу безнадёжная груша, которая в общем-то от груши имеет одно название (ни одного толкового плода за последние четыре года, по памяти Лизель, она не давала). Они всегда говорят тихо и много, сказанного никогда не хватает, и девушка знает, что уже через пару быстрых часов она будет идти домой с этим тупым давящим чувством недосказанности. Трястись отнюдь не от холода. Спиной чувствуя взгляд Макса. Но сейчас не об этом, сейчас Макс и его ладонь на ее плече, которая греет получше любого чая, потому что, ну, что этот чай вообще знает о тепле? Он рассказывает что то о прошлой книге, принесенной ей. Она бы тоже поговорила, но эта его ладонь как то непринужденно опускается ей на колено, заставляет ее отморожено дробить взглядом едва заметную складку между его бровей. Макс не замечает, конечно, это же просто дружеский жест и он делал это уже тысячи раз. Только у нее колено страшно пульсирует и волнами гонит по телу жар. Выше колена, там, где уже совсем не дружески. Лизель не успевает подумать, прежде чем чертова фантазия рисует кое-что совсем не уместное. А теперь Макс замечает. И спрашивает что не так. А Лизель смеется натужно и фальшиво, мысленно себе попрекая что единственную за две недели встречу умудрилась испоганить. * Мемингер колошматит в дверь как поехавшая. Макс открывает перепуганный, а это такое облегчение, что она летит в его объятья. Успокойся, идиотка, почему ты так обделываешься каждый раз?! Лизель должна быть солдатом-охранником Макса, его маяком, его опорой, той, кто посмеяться над его переживаниями и недрогнувшим голосом скажет что все будет хорошо. Получается откровенно херово, что уж тут. Прижимается так, будто ее все время держат на прицеле, собираются забрать. Хорошо хоть не ревет тут. Ревет потом, дома, и ненавидит себя в это время больше всего. Только вот в объятьях уже появляется что то новое. Она уже достает затылком к его подбородку, и знает что пожалеет, но все же легонько и незаметно прижимается своими бедрами к его. И тут же отскакивает как ошпаренная. Нет, пожалуй больше всего она ненавидит себя сейчас. Пару дней назад был Новый Год и Макс хочет выглядеть возмущенным, принимая вместе с едой цветную красивую коробочку, но в уголках губ и глаз прячется улыбка. Там свитер, да, сейчас время практичных подарков. А вот Лизель удивится по настоящему, когда Макс вложит ей в руки красивый кулон. Янтарь на шнурке. И Лизель улыбается. И Макс тоже. И улыбки впервые за долгое время действительно настоящие.И Лизель наконец понимает смысл выражения «бабочки в животе». * Лизель вваливается в дом. Макс обнимает ее, чувствуя грудью шарик янтаря. Девушка веселым голосом приказывает ему поставить чайник и достает вместе со стандартным набором продуктов маленькую пачку конфет. Они пьют чай на кровати потому что на том, что Макс называет задним двором, уже слишком холодно, и там не разгуляешься. Мемингер греет замерзшие руки кружкой чая, хлюпает немного носом и рассказывает Максу забавную историю. Они приглушенно хихикают, как дети, сделавшие пакость, и с удовольствием уничтожают маленькие конфетки – орешек в шоколаде. Высокая свечка тускло освещает их два силуэта. Макс смеется, (у него красное лицо) и кормит ее конфетами. Лизель охотно ест и молит бога чтобы он никогда не дал этому прекратиться. Или, по крайней мере, дал ей сдохнуть прямо сейчас, самой счастливой. Макс подносит еще одну конфету к губам Лизель, и она честно не контролирует это, когда вместе с ней вбирает в рот первые фаланги его пальцев. С лица сразу же спадает улыбка. Ей очень обидно и очень досадно, но если не сейчас, то никогда, и хуже, наверное, все ровно не будет, и он уже и так все понял, и волков бояться – в лес не ходить, и она просто подается вперед и жмется своими губами к его. * У Лизель мерзнут пальцы, она их греет, заведя за спину и прижимая к шее. Неплотное пальто очень продувает, а на улице, видать, не лето. Летящий в лицо снег больше походит на мелкие куски холодного стекла. Плевки в лицо от матушки-природы. У Лизель на щеках румянец, - но совсем не от холода – а на устах дурацкая ухмылка. Прошло две недели с тех пор как Макс прочитал ей сказочку о совсем неподходящем для нее нем, и если он позволит этому случится, он продемонстрирует глупость и наглость. Ну а по мнению Лизель, так он все уже и так продемонстрировал, хотя и старался прикрыть руками. Две недели с мыслями и образами, с мечтами и представлениями. Две недели с лицом под веками, и телом, совсем не так, как она привыкла видеть Макса, не так до стыдного. Две недели дикого ожидания. Две недели «чего это ты такая довольная?» А теперь она греет руки об шею и специально не лезет в карман. Две недели, и вот она тут, наконец доходит до его дома, но там уже никого нет.