Часть 1
3 ноября 2016 г. в 12:07
Тренировка проходила в обычном режиме, только вот количество косяков Ойкавы почему-то зашкаливало. Всегда спокойный, сегодня он был сам не свой.
— Нет, ну ты только посмотри на его рожу! Ему, наверное, кажется, что, сделай он не так что-нибудь, Иваизуми его изнасилует, — раздавался тихий голос Матсуна. Ханамаки внимательно слушал его и кивал в ответ, посмеиваясь.
— Кулаком! — те хохотали лишь громче, заставляя виновника их веселья обратить на это внимание.
В последнее время и вправду Ойкава стал излишне покорен по отношению к Иваизуми. Он смотрит на Хаджиме, как на Бога, будто его гнев — самое страшное, что вообще может случиться в этой бессмысленной жизни, недовольство брюнета — кара небесная, а ор: «Тупокава, ты идиот!» — так вовсе вестник апокалипсиса. И на то есть свои причины.
Во время тренировки Иваизуми запугивает Тоору как-то больно странно, и это «ужас, фу, как по-гейски». Так говорит Матсукава, ведь и вправду после неудачной подачи подходить, и хлестнув по пятой точке, что-то шептать на ухо — странно. Да и Ойкава после этого такой тихий становится, будто смущённый мальчик, стискивает губы и смотрит по сторонам боязливо.
Между этими двумя явно происходит что-то ненормальное, а что именно, никто не мог разобраться. Хотя предположения и были, на парочку разве что глядели, улыбаясь. Интересно, что сказали бы те же Матсукава с Ханамаки, узнай, почему же Тоору так смотрит на Хаджиме.
Опять подача не удалась. Мяч полетел прямо в сетку. Мда, сегодняшняя тренировка явно не самая удачная на веку юноши.
Ойкава цыкает сквозь зубы, а к нему подходит Иваизуми с лыбой чуть ли не на пол-лица и показывает пять пальцев.
Никто не понимает, что значит этот знак, и только Тоору сглатывает, то ли в предвкушении, то ли испуганно. Он усмехается, дернув плечами.
Хах, ну, что? Сам виноват.
Ойкава прекрасно знает, что сейчас, после тренировки, он идёт не домой, а прямиком к Иваизуми. Внутри всё так и бурлит. Парень уже знает, что получит за семь неудачных подач, доставания и пролитое молоко.
— Ива-чан, спасибо, что подождал, — быстро хватая сумку, Ойкава догоняет Иваизуми, стоящего у дверей. Тот лишь кивает.
— Куда я денусь? Мне нужна ещё с физикой помощь, так что… — не закончив фразу, вздыхает он, скорее запирая раздевалку и пряча ключ. — Как можно так долго одеваться, Тупокава? Я добавляю ещё один.
— Ива-чан, ну так нечестно, — тут же взводится Тоору, хватая его за плечо и несильно дергая, будто сам того не желает, словно ему не хочется. — Пять! Пять! Не шесть!
— Нет, шесть, — отрезает Хаджиме.
— Пять, Ива-чан!
— Сейчас станет семь, — брюнет улыбается загадочно, даже похотливо, и эта улыбочка заставляет Ойкаву заткнуться. Редко можно было увидеть Иваизуми настолько довольным, хотя в последнее время это случалось чаще, что не могло не радовать. Если раньше Хаджиме был колючкой, кактусом, ты ему слово, а он тебе в жопу втыкает иголку, то сейчас он прямо расцвёл. Неужели это всё из-за этой ерунды, на которую он сначала и не хотел соглашаться, считая, что их отношения и без того чересчур извращенные? Но разве Ойкава не мастер убеждения? Конечно же, да! И он убедил на свою же голову.
Ладно, один раз, но другое дело, когда это становится повседневностью. Всё начиналось мило и невинно, а до чего дошло?
Ключ оказывается в замочной скважине. Один поворот, второй. Звук открывающейся двери отдается в голове Тоору эхом, он закусывает нижнюю губу, пытаясь откусить сухую корочку, образовавшуюся на ней.
Кульминационный момент: дверь открывается, Хаджиме впускает Ойкаву в квартиру первым.
Пожалуй, квартира Иваизуми — самое подходящее место. Он снимает однушку, родители помогают ему в этом. У Тоору сестра, мама, папа: слишком много народу, а тут они наедине.
Оглядывая уже до боли знакомое помещение, Ойкава не примечает ничего нового и просто следует за Хаджиме. Тот одним лишь жестом указал, что стоит пройти за ним, а то будет худо.
Сам согласился, так что молчи. Да что уж тут согласился, сам предложил.
Пройдя в спальню, Тоору просто ждёт. Он слышит сердцебиение в ушах, напрягается, предчувствуя что-то интересненькое, следит за Иваизуми, будто в любую секунду тот может просто взять и оказаться в другой части комнаты, как по волшебству. Пока что такого не происходит.
Хаджиме не торопится. Он роется в шкафу, в комоде, подходит к подоконнику, глядит на улицу, задёргивает шторы. Зная, как это всё давит на саба, рассматривает цветы на подоконнике. Да, он был любителем помучить Тоору. Теперь Иваизуми подходит ближе, будто только вспомнил о его присутствии. Юноша, чувствуя, как в его личное пространство вторгаются, оступается, неловко улыбнувшись.
Второй осматривает его с ног до головы оценивающим взглядом и показывает пальцем на пол. Жест прост, означает «сесть».
Ойкава тут же грациозно, лишь чуть шатнувшись, опускается перед ним на колени, сцепляет руки за спиной и наклоняет голову вперед.
В груди приятно сжимается, и шатену остается разве что ждать.
Хаджиме всё так же, намеренно растягивая время, обходит парнишку, хмыкает, мол, доволен, а после садится за ним, резко закрывая ладонью рот и хватаясь за одну ягодицу.
Он сбивчиво, будто пьяный или очень злой, шепчет Тоору указание: «Иди, подготовься», и хлёстко шлёпает по бедру пару раз. Так сильно, что Ойкава весь инертно содрогается, кивая, и, когда его отпускают, поднимается с пола и уходит в ванную.
Он прекрасно знает, что значит «подготовиться». Иди, там, в ванной, клизма есть, я не хочу копаться в твоем дерьме. Просто, когда Хаджиме говорил именно так, Ойкава ныл, что звучит это отвратительно, уж слишком неэтично. Сейчас Иваизуми хоть и мог сказать как угодно, потому что правила игры ужесточились, всё равно предпочитал первый вариант. Чётче, да и приказы отдаются коротко.
Пожалуй, это была самая нелюбимая часть Тоору. Слишком унизительно, и просто до мурашек мерзко, потому он и научился справляться по-быстрому, оставляя в ванной школьную форму, и возвращаясь к Хаджиме в рубашке и трусах.
Не издавая ни звука, Ойкава вновь садится на колени.
Когда начинается сессия, они почти не разговаривают, лишь иногда обмениваясь короткими фразами. Хотя, бывают и такие дни, когда Иваизуми словно развязывают язык. В таких случаях он, по сути, просто хочет больше раззадорить своего трогательного сабмиссива, которого не всегда оставляет в покое даже вне собственной квартиры. Бывает, что ему хочется пошалить. Один раз Хаджиме зажал его в школьном туалете на пару минут, а отпустил на занятия с парой небольших вибрирующих капсул, и мог спокойно, сидя через парту за своей жертвой, включать и выключать их с помощью пульта. Одновременно с этим он писал конспект и лишь краем глаза наслаждался юношей, когда тот начинал ёрзать на стуле, кашлять, чтобы соседи не услышали слабой вибрации. Пальцы Тоору при этом безбожно дрожали, он просто не мог держать ручку, упирался макушкой в парту, надеясь, что никто не разглядит выражения его лица, прикрывал ладонью губы, будто его тошнит, а на самом деле просто сдерживая стоны. На самом пике Хаджиме выключил вибраторы, и Ойкава облегчённо вздохнул, борясь с своим возбуждением, как мог. Вскоре, после недолгой передышки, чертовки вновь начали дрожать внутри, и волейболист весь сжимался. Его широкие плечи стали похожи на девчачьи, уверенная осанка просто исчезла, колени были сдвинуты. Выглядел он весьма униженным. Его возбуждала мысль, что всё это Иваизуми делает с ним на людях. Шанс опозориться лишь распалял, а не пугал.
Тогда Хаджиме сумел в конце концов довести его до оргазма.
Бедняжка Ойкава сидел весь красный, сжимая дрожащие ноги, понурив голову. Учительница подумала, что ему плохо, предложила сходить к врачу. Он, заикаясь, поблагодарил за заботу, нелепо выходя из класса и удаляясь в туалет. Хорошо, что там уже радиус действия не позволял включить эти штуки.
Тоору просто обкончался в штаны, и, стыдясь, просидел в туалете до конца урока, а там уже радостный Хаджиме пришёл к нему. Шатен думал сначала над тем, чтобы накричать на любовника, мол, больше такого он не позволит ему делать, но не мог и слова промямлить. Иваизуми просто задавил его одним взглядом, таким пренебрежительным, будто спрашивающим: «И это всё, на что ты способен?».
Сдаваться? Ну уж нет. Это не в правилах Ойкавы.
До сих пор он не сдался, да и не сильно хотел.
— Сегодня десять, — произнёс Хаджиме, садясь на корточки и удовлетворяясь одним лишь личиком юноши. Он, выглядел, как напуганный котёнок.
— Но было же шесть, Ива… — было начал Тоору, на что Иваизуми отвесил ему ощутимую пощечину, и парнишка замолчал. Хаджиме ненавидел, когда ему противоречили, а уж тем более в такой ситуации.
— Я сказал, десять, — рявкнул Иваизуми, отходя к шкафу за ремнём, после одним взглядом показывая, что Ойкаве стоит лечь.
Сэттер уже знал, что если зрачки Хаджиме быстро перемещаются с него на какой-либо объект, а брови чуть приподнимаются, стоит к тому подойти. А если в этот момент брюнет ещё и складывает ремень вдвое, то какие могут быть недопонимания?
Тоору ложится грудью на кровать, оставаясь стоять на коленях на полу, тем самым оказываясь в весьма вызывающей позе.
Воздух, пропитанный напряжением, кажется настолько раскалённым, что им трудно дышать. Ойкава то и дело весьма громко вдыхает в попытках ухватить побольше столь необходимого кислорода, и Иваизуми это явно нравится.
Грубо стягивая ткань с задницы Тоору, Хаджиме сначала шлёпает по ягодицам ладонью, видимо, позволяя сабу чуток привыкнуть, хотя, какое тут.
Вроде, не в первый раз, а Ойкава всё равно на взводе. Давит всё, начиная с самого Иваизуми, заканчивая задёрнутыми чёрными шторами, что еле пропускают солнечный свет. Всё это не дает просто спокойно вдохнуть, прижимает, как наковальня, упавшая на голову.
— Считай, — никак не предупреждая, Хаджиме со всех сил, коих у него достаточно, хлестнул Ойкаву ремнем, тот содрогнулся, громко, на грани крика произнося: «Один».
Тоору знает, что через пару ударов достигнет подобия сабспейса, и боль чуть притупится, но всё же Иваизуми бьёт очень жестоко. Со звонким шлепком он попадает прямо по ягодице, оставляя красные следы, которые, вполне возможно, после станут синяками.
— Четыре! — Тоору карябал короткими ноготками покрывало, стараясь всеми силами не повышать тона, но то было просто невозможно. В результате цифры он выкрикивал.
К семерке юноша уже откровенно рыдал. У него низкий болевой порог, так что довести его до слёз было легко. Еле-еле произнося восьмерку с девяткой и десяткой, Ойкава бьёт кулаком по кровати, надеясь притупить боль.
Закончив, Иваизуми замер, прислушиваясь к плачу. Ему доставляли особое, непередаваемое удовольствие слёзы Тоору. Они будоражили. Каждый его всхлип заставлял Хаджиме дрогнуть, а сердце сжималось, после отколачивая по грудной клетке с большей силой.
Теперь Ойкаве было хорошо. Кожу приятно жгло, а от рыданий стало куда легче. Всё, что накопилось внутри, все эмоции он разом выплеснул.
— Умница, — хвалил Иваизуми своего мальчика, нежно, в противовес недавней порке, гладя его по подрагивающему животу. Он наклонился и вдохнул будоражащий запах туалетной воды вперемешку с потом.
Может показаться, что Ойкава — несчастный, что его здесь насилуют, но это далеко не так.
Он, наверное, один из самых ярко выраженных мазохистов. Сначала, правда, юноша не хотел подчиняться своим желаниям, понимая, что это как-то дико, но со временем получил одобрение Иваизуми, да и его соучастие. Теперь он уже не считал свои низменные потребности чем-то из ряда вон выходящим. Им нравилось доставлять друг другу такое вот спорное удовольствие.
— Ты мое золотце, Тоору, чего хочешь сегодня? — Иваизуми, выпоров его, сразу становился куда менее строгим, он позволял себе целовать Ойкаву в шею, всячески его касаться, успокаивая. И всё же смотрелось это немного не так.
У Тоору уже взрослое телосложение, это у Хаджиме ещё мальчишеские плечи. Ойкава выглядит старше его несколько лет, но так вышло, что шатен оказался нижним. Хотя, какая разница, как это смотрится? Так или не так? Им обоим нравится.
— Я хочу хвостик, Ива-чан, и поиграть, — Ойкава быстро перестаёт рыдать, вскоре становится бодр и весел, уже просто иногда хлюпает носом и опять-таки наблюдает за тем, как Иваизуми достаёт из-под кровати коробку, где и хранится всё то, чем они развлекаются.
Сэттер снимает рубашку, оказываясь полностью голым, подходит к брюнету на корточках и трётся о его ногу лицом, как бы тёрся пёс.
Хаджиме смотрит на него заворожённо, пах начинает приятно тянуть от возбуждения, накатывающего большой волной, даже цунами, но нет. Иваизуми редко позволяет себе обычное совокупление, в его стиле довести сначала Ойкаву до неконтролируемых дерганий тела, криков и стонов, а потом, может, и как-нибудь удовлетворить себя, но это уже, как получится — уже не так важно. Для него главное — сделать хорошо Тоору, ну и заодно насладиться тем, что он может макать этого дерзкого мальчишку мордочкой в грязь.
— Так хочется? — он читает, что написано на различных баночках и тюбиках, надеясь отыскать смазку, а не крем или масла. Ах, вот где она.
Хаджиме садится на краю кровати, хлопая по коленям, призывая Тоору к себе. Тот тут же заползает на него максимально осторожно. Всё-таки он не чихуахуа и чего-то да весит.
Краем глаза примечая тот самый хвостик с пробкой, Ойкава облизывает пересохшие губы, задумываясь о том, как в прошлый раз его трахали этим же хвостиком. Шлепок отвлекает. Юноша дёргается, ведь ягодицы ещё до сих пор болезненно горят.
— Иди сюда, вот так вот, — Хаджиме ложится на спину, притягивая Ойкаву к себе за руку, тот колышется, сомневаясь, но после встаёт, как ему указывает доминант.
Теперь шатен стоит так, что горячее дыхание Иваизуми он чувствует членом.
Со стороны это чем-то похоже на механика, который забрался под машину, чтобы починить её. Только в этом случае грубые пальцы, перепачканные в смазке, тычутся в неподатливое колечко мышц, в конце концов проникая, и неторопливо, мучительно, медленно двигаясь внутри. Ойкава, чувствуя проникновение, задерживает на секунду дыхание, теперь стараясь не сжиматься лишний раз.
Пока удовольствия было мало, но вскоре началось самое интересное. Посчитав, что Тоору достаточно растянут, Иваизуми вставил тому хвостик и вылез из-под него. Под руку попались ремень и галстук, которые быстро зафиксировали ноги и руки парнишки.
Теперь Ойкава был совершенно беззащитен, открыт перед ним. Что он может сделать со связанными-то конечностями?
— Сидеть, Тоору, — Хаджиме ждёт, пока Ойкава сядет, раздвигая колени и чуть приподнимая бёдра, чтобы пробка не входила слишком глубоко.
Его пёсик изгибается в спине и наклоняет корпус вперед, удерживаясь лишь на руках.
Он выглядит настолько прекрасно в таком виде, что Иваизуми хотелось одного — валить и трахать, но он, противореча сам себе, лишь мучил Тоору лаской.
Для начала Хаджиме решил, что стоило бы Ойкаве усесться как следует, а то ишь, придумал, так даже неинтересно, а если хвостик войдет поглубже, то это лишь лучше. Иваизуми надавливает на плечи юноши, и тот податливо садится, стараясь сохранять молчание.
Всегда болтливый в жизни Тоору в постели был тих и покорен, и говорить начинал лишь, когда ему сносило крышу.
Наслаждаясь видом своего ненаглядного, Хаджиме проводит кончиками пальцев по головке плоти и видит незамедлительную реакцию. О да! Именно этого он и хотел! Ойкава нетерпеливо подаётся вперед, желая получить больше прикосновений, больше ласки. Ему мало такой вот щекотки, ему нужно куда больше, и он того не скрывает, показательно дернув бёдрами.
— Что такое, маленький? Что такое? — издеваясь, шепчет Хаджиме, перебираясь к юноше сзади, и усаживая его между своих ног.
Ойкаве приходится сесть на хвостик ещё больше, позволяя тому проникнуть. Иваизуми теперь имеет полный доступ к телу саба.
Он гладит его по груди, а Тоору уже успел так возбудиться от этой мелочи, что пытался вздергивать бедрами, чтобы была хотя бы какая-то имитация секса, но Хаджиме быстро это заметил, и просто запретил.
Тогда Ойкава стал тереться яйцами и членом о простыню, но и это было ему запрещено, Иваизуми просто напросто ждал, когда, сдавшись, шатен начнёт просить, умолять. Вот что действительно доставляло ему удовольствие покруче оргазма — мольбы этого щеночка, и он их получил! Не сразу. Ойкава сначала усмехался и всячески делал вид, что выше этого, но наконец-то подал голос.
— Ива-чан, я хочу кончить, — заявил он весьма смело, хотя внутри у него и было неспокойно. Трудно ему было через пелену гордости, себялюбия и других черт характера просить о таких вот одолжениях. Просьбы давались ему нелегко, но Хаджиме продолжал обучать этому своего саба, и, кажется, обучение даже давало свои плоды.
— М-м-м, да неужели? — издевался Иваизуми, невесомо обводя ладонями область вокруг паха, уделяя особое внимание внутренней стороне бедра, особо чувствительной зоне. Что-что, а тело Тоору изучить он смог досконально. — Тебе стоит попросить своего хозяина, быть может, он сжалится и сделает тебе приятно.
— Ива-чан, сделай мне приятно, пожалуйста, — шептал Ойкава сбивчиво, стараясь пододвинуться к волейболисту вплотную, хотя ближе было уже некуда.
— Нет, скажи: «Хозяин, я хочу, чтобы вы трахнули меня хвостиком», скажи, что хочешь кончить задницей, я ведь прав? Как тогда, помнишь? Я даже не касался твоего члена, а ты излился и так. Какой извращённый ребёнок, — Иваизуми говорил ему на самое ухо, а Ойкаве становилось разве что стыдно, чего и пытался добиться доминант этими словами.
Тоору колебался, сказать такое — позорно, но зато какое удовольствие получит! Это стоило того, и он решился. Попытавшись подвигать затёкшими запястьями, Тоору начал неуверенно и тихо:
— Хозяин, я хочу, чтобы вы подвигали хвостик, я так хочу кончить, не прикасаясь к себе, пожалуйста, хозяин, — заливаясь краской, но он всё же смог попросить.
Хаджиме, чуть ли не рыча, схватился за основание пробки, вытаскивая ту, приказывая юноше встать на четвереньки. Так будет куда проще, да и саб больше будет похож на пёсика.
Как только Ойкава поднимается, опираясь на связанные, дрожащие конечности, Иваизуми тут же вводит хвостик обратно, диктуя условия.
— Упадёшь, я тебя накажу, — было весело издеваться над ним, понимая, что скорее всего покорный пёсик не вытерпит и завалится на бочок.
Беспардонно трахая юношу пробкой, Хаджиме просто ждал, и вскоре Тоору, тяжело дышащий, на грани стонов, падает, не в состоянии удержаться на связанных ногах и руках. Он ещё пытался устоять на раздвинутых коленях, но грудь уже опустил.
— Ай-ай-ай, Ойкава. Собаки должны быть послушными, — качая головой, наигранно трагично говорит Иваизуми, лишая юношу хвоста, на что тот жадно стонет.
У Хаджиме уже была идея, как можно наказать мальчишку. Он полез в заветную коробку, нашаривая там вибратор в форме крупного фалоса ярко-голубого цвета. Тоору тут же похотливо облизывает губы, предвкушая море удовольствия.
Саб пытается приподняться на локтях, дёргает бёдрами вверх, ожидая желанного проникновения, и как только он слышит, что адская машина включилась, чувствует вибрацию прямо у анала, выдыхает с таким облегчением, будто ему уже вставили по самое основание фалоса. Иваизуми же не спешит, выдавливает ещё немного смазки на головку вибратора, вводит тот медленно, опять-таки заставляя Ойкаву лишь с нетерпением дёргаться, желая большего.
Тоору уже чует, что кончит от одной стимуляции простаты. Слишком это унизительно. Впрочем, как Хаджиме и любит.
И вот начинает происходить что-то странное. Тоору думал, что сейчас Хаджиме продолжит трахать его, только теперь уже вещичкой покрупнее, но брюнет делает совершенно отрешённое выражение лица и садится за стол.
— Тоору, ты ведь понял тему по физике? Объяснишь? — он достал учебник и тетрадь, открывая те и смотря на бедного Ойкаву, который уже весь извёлся. Но это даже лучше, чем обычный трах, тут куда веселее.
— Ой, да, прости, совсем позабыл, — Хаджиме развязал Тоору ремень на ногах, чтобы тот встал рядом с ним.
У Ойкавы дрожали коленки, он еле стоял, опёршись о стол. Иваизуми же требовательно глядел на него, будто говоря: «И чего мы ждем?».
— Что именно ты не понял? — тихо-тихо говорит Ойкава, пуская слезу от удовольствия и сжимая в себе игрушку так, что чувствует вибрацию чуть ли не кончиками ушей.
Он краснеет, подобно всем известному варёному членистоногому, опуская постыдный взгляд в пол.
— Ничего. Я из этого не понял ничего, — бурчит юноша, будто тут перед ним не прекрасный саб с вибратором в заднице, изводящийся от удовольствия, а какой-нибудь Киндаичи пришёл помочь с уроками.
— Ива-чан, — Ойкава протяжно стонет, упираясь в стол локтями. Его сжирает желание отдрочить себе до оргазма, но со связанными руками это не очень удобно.
Шатен издает слишком много звуков: всхлипы, стоны, вздохи, охи. Всё это вместе звучит сногсшибательно. Иваизуми улыбается, чуть ли не как маньяк.
— Ну так что? — проходит пара минут, и он слышит лишь нечленораздельные звуки, но Хаджиме не торопится, он крутит ручку меж пальцев, просто ожидая.
— Я не могу больше, Ива-чан, так хорошо, — плачет мальчик, чувствуя, как медленно наступает оргазм. Слишком медленно. Тянет пах, хочется прикоснуться к распалённой плоти. В данном случае слёзы помогали справляться с возбуждением, давящим на всё тело.
Тоору извивается и почти падает.
Он опускает голову на твердую поверхность, вжимается в неё лбом и с бесстыдным стоном обильно изливается.
После столь яркого оргазма вибрирующая игрушка заставляет Ойкаву дёргаться, стараться высвободить руки, чтобы вытащить вибратор из анала.
— Так ты будешь мне объяснять или нет? — шептал Иваизуми, наклонившись к самому его уху, потрёпывая волосы юноши, которые теперь были сальными.
Тоору не мог стоять на ногах, он чуть ли не кричал от послеоргазменной ласки, обрушившись грудью на стол, произнося имя любовника с мольбами вытащить из него вибратор. Но Хаджиме не спешил того делать, у него были свои планы.
Комната, раньше пахнувшая свежестью, теперь разве что било по рецепторам вонью секса: запахами пота, кожи, смазки, возбуждения.
— Тоору, объясняй мне тему! Почему ты меня не слушаешься? — Хаджиме гладит парня по шее, примечая, что теперь его ладонь становится влажной от пота. — Я накажу тебя, если ты не начнёшь рассказывать мне пройденный материал, — грозился Иваизуми, отъезжая в кресле и шлёпая саба по аппетитным, подкачанным ягодицам. Эта задница прекрасна. Одно удовольствие её трогать.
Один за другим ложатся шлепки на уже алую кожу. Ойкава быстро повторяет то ли «ещё», то ли «хватит». Не различить что он произносит, всё сливается в один звук, выходит просто протяжный невнятный стон.
Тоору любил, когда его наказывали, особенно во время такой эйфории, в момент такого удовольствия.
Юноша просто отклячивал зад, подставляясь под удары.
— Испорченный, пошлый щенок. Тебе наказание удовольствие приносит?! Что же мне делать с тобой? — прибавляя сил в шлепки, волейболист лупит по задку Тоору, как по мячу: со страстью, неутомимым желанием ударить, а самое главное, так же мощно.
— Ива-чан, прекрати, — срывалось с припухших губ мальчика, но у Хаджиме была цель, которую он должен был выполнить для своего же удовольствия, и он её достиг.
С криком, со слезами Ойкава стал валиться с ног, не выдерживая. Тогда доминант и успокоился, подхватывая чувственного юношу под руки, и ставя его на ноги, во всяком случае, пытаясь.
Иваиузми выключает вибратор, и, в завершение, развернув к себе личико Тоору за острый подбородок, целует его страстно и горячо, тем самым даже приглушая всхлипы пассива.
Ойкава после сессии чувствует себя легко и устало, как бывает в конце долгих тренировок. Тело отказывается его слушаться, а в голове только и мысли о том, как же было хорошо. В жилах бурлит кровь, и приятно осознавать, что до такого состояния его довел не кто иной, как тихоня — Хаджиме. С виду и не скажешь, что он практикует жёсткий секс со своим лучшим другом. Вроде обычный школьник, так нет, в тихом омуте черти водятся.
— Завтра тогда будешь объяснять. На перемене, — Хаджиме хищно улыбается, оставляя анал любовника в покое и откладывая вибратор подальше.
— Хорошо, — в знак согласия, Ойкава улыбается, как он обычно это делает: слишком красиво, аж ударить хочется по этому лицу.
Иваизуми сметает со стола тетрадь с учебником, тужась, сажает на него Тоору. Нет, он не намерен продолжать, организму Ойкавы на сегодня хватит.
Брюнет развязывает сэттеру руки, целуя запястья, на которых, вполне возможно, так же останутся следы, как и на бедрах, стирает слёзы того со щек.
— Я не переборщил? — Иваизуми будто подменили. Выходя из роли строгого хозяина, он становится совершенно другим, тем самым Ива-чаном, которого Тоору готов подкалывать, которого так здорово бесить. Даже смешно, что он так быстро меняется в лице, но это очень круто.
Ойкава может наблюдать нутро друга, то, чего он желает на самом деле: побить шатена, а потом успокоить. Хаджиме же интересно любоваться всей той похотью и пошлостью, что скрывает в себе показательный ученик, любимец дам и неплохой волейболист. Они открывают друг в друге те стороны, которые никто другой никогда не увидит.
— Ива-чан, я вот подумал, — начал Ойкава, в шутку. — А не хочешь ли ты побыть щеночком? — он блестнул глазёнками, кокетливо поводя плечами.
— Я сейчас запихну в тебя всё, что есть в той коробке.
— Эй! Ива-чан, не слишком ли?! Это грубо! — всегда так, сразу видно, что это тот самый Хаджиме, который вне сессии, да и тот самый Ойкава, который безмерно горделив и нагл.
— Нет? А если подумать, как следует… — не унимается юноша, откровенно нарываясь.
— Я сейчас устрою тебе второй заход.
— Нет, Ива-чан, нет.
— Двадцатку выдержишь?
— ИВА-ЧАН!!!