De vigne

Пока Бьянки отмокает в ванной, Хаято трахается. Бьянки слышит размеренный стук кровати о стену и булькает горячей водой, опускаясь в неё почти по глаза. За стенкой у соседей надрывно гремит какой-то третьесортный рок. Тянет дешёвыми сигаретами — других у них не осталось. Хаято трахается. Где он подцепил эту вертихвостку — вопрос на миллион долларов, но она нарисовалась на пороге так неожиданно, что Бьянки попросту не успела ничего сказать или сделать, хотя большей глупости, чем приглашать в дом неизвестно кого, когда они скрываются, нет. Хаято трахается. Бьянки думает, что это совсем не приносит ему удовольствия, и ещё глубже погружается в воду. Когда за стенкой всё стихает, она ещё несколько минут сидит неподвижно, а потом резко встаёт, одновременно вытаскивая затычку из ванны. В комнату она входит голая и ежится от прохладного ветерка. Хаято курит в щёлку в окне, занавешенном тяжёлыми шторами, всё те же дешёвые сигареты, которые у них остались. Тсуна сказал — ждать. И они ждут. Сами не зная чего, ждут на конспиративной квартире, где нет электричества, а газ работает с перебоями. Район оставляет желать лучшего, и, если честно, Бьянки непонятно, какого чёрта они вообще здесь забыли. Какие такие враги могут ждать их во внешнем мире, что Савада категорически запретил принимать хоть какие-то действия. Он, конечно, паникёр, но не настолько же. Коммуникатор сдох ещё сутки назад, и теперь они застряли здесь без всякой связи. У Хаято — кольт, у неё — три ампулы с сильнодействующим ядом. Вокруг дома периодически мелькают мужчины и женщины, слишком ухоженные для трущоб. — Оденься, — хрипло кидает Хаято, и Бьянки кривит губы в ухмылке. Натягивает на влажное замерзшее тело сарафан и идёт в кухню. Они застряли на чёртовой пропахшей табаком, перегаром и затхлостью квартире, в которой есть только чёртовые консервы! Она наливает в стакан ледяную воду и мелкими глотками цедит её, сжимая кулаки до боли. Ей надоела недосказанность. Она идёт в комнату и останавливается в проходе. Хаято всё так же стоит у окна, уже не курит — бережёт сигареты. В затхлом душном воздухе комнаты оседает взвесь дыма. — Хаято, нам надо поговорить, — говорит Бьянки, намеренно не замечая, как кривится брат. На Хаято только узкие драные джинсы, надетые без белья, и эти вечные девчачьи фенечки с черепами, как у тринадцатилетней девственницы. — Хаято, — снова зовёт Бьянки, складывая руки на груди. — Ты можешь молчать, но я всё равно скажу. Он бросает на неё короткий острый взгляд зелёных глаз, таких же, как у неё; взгляд, от которого её пробирает до костей. Она могла бы надавить, но Хаято должен решить всё сам. — Хаято, — имя перекатывается на языке. Ей просто нравится называть его так. Ей вообще нравится в нём всё. — Так больше продолжаться не может, и ты сам это понимаешь. То, что между нами… — Между нами ничего нет, — перебивает её Хаято. Его голос низкий и хриплый, и от него внутри у Бьянки всё вибрирует. Он облокачивается на раму, зеркально складывая руки на груди, и некоторое время они молчат. Между ними каких-то метра три, несколько широких шагов. Бьянки устала от неопределённости, видит Бог, но и разговаривать в одни ворота она больше не может. В глазах Хаято — зелёная бесконечно холодная пустошь. Бьянки переступает с ноги на ногу и не может ни на что решиться. С одной стороны этот разговор рано или поздно должен состояться: слишком многое лежит между ними, как бы Хаято этого не отрицал. Но с другой стороны — Боги, кто бы знал, как устала она делать первый шаг! — Ты не можешь бегать от этого вечно, — снова пытается она. Хаято хмыкает и отворачивается. Он, конечно, думает, что может. Бьянки раздражённо закатывает глаза. — Ладно. Ладно. Если ты так хочешь… — она резко разворачивается и уходит на кухню, в который раз обещая себе, что вот этот — точно последний, что больше она и слова не скажет. Бьянки точно знает, что врёт себе. Это как бесконечная игра в догонялки, и не понять, кто из них прав. Рок у соседей сменяется какой-то слезливой попсой, на улице палит солнце, сквозь щель в окне просачивается отвратительно-сладковатый запах помойки. Хаято копошится в комнате, что-то в невнятно бормоча, Бьянки молча цедит ледяную воду из граненного стакана. Напряжение в квартире нарастает с каждым часом. Звонок в дверь раздаётся слишком неожиданно для окутавшей их тишины. С тихим стуком Бьянки опускает стакан на стол и хватает Хаято за руку, останавливая в тёмном коридоре, прижимая к стене. Несколько секунд они прислушиваются к тишине за дверью. Три ампулы с ядом приятно оттягивают карман, Хаято беззвучно достаёт кольт. Его горячее дыхание короткими резкими мазками ложится на шею и плечи Бьянки, и она сильнее прижимается к брату, закусывая губы. Только бы не выдать себя лишним звуком! Звонок повторяется спустя двадцать секунд. Они перекидываются коротким взглядом, и Бьянки идёт к двери, буквально кожей чувствуя, как напрягается позади Хаято. За дверью оказывается миловидная невысокая блондинка, та самая, с которой трахался Хаято каких-то несколько часов назад. — Здравствуйте, — лучезарно улыбается она. Бьянки приподнимает бровь, не открывая дверь до конца. В тенях коридора стоит Хаято, настороженно прислушиваясь к каждому звуку. — Я принесла вам пироги, — блондинка едва заметно краснеет, протягивая накрытое полотенцем блюдо. — Они с малиной и яблоками, только сегодня делала. — Очень… мило с вашей стороны, — замечает Бьянки, аккуратно принимая блюдо. Стекло ампулы проходит по нежной коже девушки, не раня её. Та снова улыбается, а Бьянки чувствует внезапное и резкое раздражение. Всё в ней — в этой миловидной невысокой блондинке — кажется девушке вызывающим и кричащим. Появляется ощущение, что она светится изнутри, одаряя всех своей милостью. По сравнению с ней Бьянки в старом сарафане на голое тело самой себе кажется серой и непривлекательной. Только этим и можно объяснить, что Бьянки будто невзначай распахивает дверь, являя блондинке шикарный вид на полуобнажённого Хаято и улыбается со словами: — Мы с мужем непременно попробуем. Девушка немного сходит с лица, а Хаято прожигает её злым взглядом. Бьянки пожимает плечами — мол, конспирация, они ведь совсем не похожи на брата и сестру — и уходит на кухню. Спустя секунду хлопает входная дверь, в коридоре слышится громкий раздражённый топот Хаято. Он, конечно, не считает нормы вежливости чем-то необходимым. — Ну и что это было? — спрашивает он, со спины нависая над безмятежной Бьянки, которая в очередной раз убеждается в истинности фразы: «сделал гадость — на душе радость». Она пожимает плечами. — Нам нужна легенда, — и это настолько очевидно, что возразить нечего. Хотя, конечно, это была банальная ревность и вредность. Бьянки снова ощущает себя красивой и желанной. А Хаято просто дурак. Он фыркает и уходит в комнату, пересечённую лучами заходящего солнца, как минное поле — проволокой. Их личное минное поле, где что ни шаг — или взрыв, или яд, или пуля. Они ложатся спать по разные стороны узкой кровати, старательно не касаясь друг друга даже волосами и фенечками. Идти на диван, конечно, никто не собирается. Это глупо, в конце концов, и просто не имеет смысла. Бьянки подкладывает руку под голову, лёжа на боку на самом краешке и мучается от жары. Плотно задёрнутые шторы позволяют ей прикидываться спящей, не закрывая глаз, и она может угадывать контуры тела Хаято, нарочно повернувшегося к ней спиной. У него прикидываться спящим получается гораздо хуже — слишком напряжённые плечи выдают его с потрохами, и Бьянки хочется обнять его, как когда-то давно в детстве, чтобы забрать все его страхи. Вот только она не уверена, что не сделает хуже. И всё же лихорадочный жар тела Хаято сжигает в ней всё — и здравый смысл в первую очередь. Так Бьянки и засыпает, не дотянувшись до напряжённой спины каких-то миллиметров. На утро Бьянки просыпается позже брата и лениво перекатывается по кровати, медленно выплывая из сна. Вокруг них совершенно ничего не происходит, и это расслабляет, настраивает на меланхоличный лад. Хаято копается в их коммуникаторе, вокруг него в хаотичном порядке разбросаны инструменты и микросхемы. Бьянки в этом мало понимает. Она, как истинная девушка, умеет готовить. В зависимости от ситуации — плохо или хорошо. Она смотрит на ловкие, точные движения Хаято, не выбираясь из кровати, только перевернувшись на живот и болтая ногами в воздухе. Впервые за долгое время они никуда не спешат, и Бьянки собирается воспользоваться этим шансом вволю. Длинные волосы розовыми змеями струятся по полу, переливаются в лучах пробивающегося сквозь щели солнца. Бьянки хочется открыть окно, выгнать на улицу духоту и напряжение, повисшие в комнате, но она только откидывается на подушки и задумчиво смотрит в потолок. Хаято, копающийся в коммуникаторе, наводит её на одну интересную мысль, и Бьянки неспеша обдумывает её, добавляя в уравнение всё больше переменных. В принципе, Бьянки не понимает, почему сопротивляется Хаято. Не в морали же дело. Не им двоим, упавшим и так ниже некуда, порывистым Ураганам, следующим за своими страстями, рассуждать о морали. Умом Бьянки понимает, что её влечение — ненормально, аморально, но она уже так привыкла к нему за все годы своей жизни и никогда, признаться, не испытывала проблем с самоопределением. Ей не понять, о чём думает Хаято, какие-такие страшные мысли бродят в его забитой всякими глупостями голове. Она неплохо его чувствует, но интерпретировать не всегда может верно. На взгляд Бьянки всё просто: хочешь — бери. Хаято отбрасывает коммуникатор и нервно закуривает, сидя прямо на полу. — Это бесполезно, — заключает он. — Контакты сгорели к чертям. Бьянки пожимает плечами. Ей почему-то без разницы, и даже слишком ухоженные люди за пределами их квартиры перестают её волновать. — Знаешь, у нас тут нет связи, — озвучивает она очевидные вещи. Хаято приподнимает брови. — Вне зоны доступа, — она тянется к его руке и переплетает свои пальцы с чуть подрагивающими его. — Пока мы вне зоны доступа, мы — не мы. Подумай об этом. Тебе не надо меня бояться, я ведь не боюсь тебя. Ты можешь отрицать, сколько тебе угодно, но то, что между нами, тянется уже слишком давно. Скажи хотя бы себе, ты помнишь, когда всё началось? Ты можешь говорить и думать всё, что угодно, но, кажется, мы никогда и не жили с тобой по-другому. Бьянки ни на чём не настаивает, всего лишь озвучивает очевидные истины, которые Хаято, наверняка, и сам понимает, но отрицает в силу своего природного упрямства. Бьянки даже руку его сжимает не крепко, просто чтобы почувствовать прикосновение пальцев, но Хаято её не вырывает. Бьянки думает, что когда-нибудь, наверное, они сдвинуться с мёртвой точки. И, если честно, она совсем не понимает Хаято. Третий день вынужденного ожидания знаменуется горячечным влажным возбуждением и полыхающей на щеках неловкостью. Бьянки лежит на боку, не шевелясь и только, почти не мигая, смотрит потемневшими провалами глаз в бушующую зелень глаз Хаято. Когда он уходит в ванную, Бьянки на цыпочках подходит к двери и прислоняется к стене рядом. От духоты в квартире кружит голову, а тонкие стенки совсем не скрывают сорванного дыхания. И Хаято знает, что Бьянки слышит. И Бьянки знает, что Хаято это знает. И это «я знаю, ты знаешь, я знаю, что ты знаешь, что я…» встаёт между ними ещё одним непройденным Рубиконом. Бьянки уходит на кухню, снова цедит ледяную воду из гранённого бокала, и в голове её только солнечные лучи на спине Хаято, обнимающие его, как женские руки. Они сталкиваются в проёме кухни. Влетают друг в друга телами, душами, мыслями. Бьянки замирает, не силах сделать шаг назад. Пальцы Хаято жгут локоть, но, кажется, сейчас как-то по-другому. Между ними вспыхивают и умирают звёзды, а по коже будто бегут разряды тока — не того, которым в любой ситуации бьётся Ламбо, а другого, ласкающего, тягучего, томного. Он не отпускает её, волосы Бьянки щекочут шею Хаято. Она поднимает взгляд, и в бушующем зелёном море его глаз видит всё то, что он наверняка читает в её глазах. Пальцы Хаято почти оставляют синяки-метки, Бьянки невероятно сильно хочется впиться ногтями в его спину. Они отступают одновременно, как в танце, пропуская друг друга в комнату-на кухню. Бьянки на подгибающихся ногах добирается до кровати и как подкошенная валится на неё, пытаясь успокоить заполошно бьющееся сердце. Она не знает, что сейчас творится с Хаято на кухне, но, кажется, слышит загнанный стук его сердца. Наверное, их давно уже стоило запереть в замкнутом пространстве без возможности выхода. — Среди этих уродов наметилось шевеление, — говорит Хаято, и Бьянки вздрагивает от его хриплого голоса. Она даже не заметила, как он вошёл в комнату. Бьянки беззвучно соскальзывает с кровати и подходит к окну. Сквозь щель в шторах виден совсем маленький кусок улицы, но даже так понятно, что их противников становится больше. Они почти не скрываются, спокойно расхаживая под их окнами. — Знают о нас, — шипит Хаято ей ухо, сильнее сжимая пальцы на её талии. На Бьянке всё тот же тонкий сарафан на голое тело, и она неосознанно подаётся назад, опираясь на грудь Хаято. Её карман оттягивают три ампулы с сильнодействующим ядом, с кольтом Хаято не расстаётся. — Интересно, чего они ждут, — задумчиво бормочет она, и почти не замечает горячих пальцев, скользящих по коже. Наверняка Хаято тоже не осознаёт этого. В такие моменты границы стираются, сознательное уходит на второй план, оставляя только оголённую правду. Вот только Хаято всё прекрасно осознаёт. — Должно быть, Десятый начал действовать, — шепчет он, и Бьянки вздрагивает от обжигающего поцелуя в плечо. — Поэтому они решили караулить нас более плотно. — Вот только у нас сломан коммуникатор, и никаких инструкций мы не получали, — хрипло продолжает Бьянки, запрокидывая голову. — Точно, — чуть улыбается Хаято, скользя рукой по её животу. — За помехами мы совсем отрезаны от мира. — И нам остаётся только ждать… Это «что-то» между ними достигает пика. Бьянки и правда совсем не страшно. За окном полыхает Пламя, Тсуна, кажется, привёл целую боевую группу за ними, и Бьянки должно быть интересно, кто же такой за ними охотился. Она прижимается спиной к нагретому стеклу, и пьёт, пьёт с губ Хаято вкус дешёвых сигарет, чьего-то третьесортного рока, ледяной воды, малиновых пирогов, влажного возбуждения, и не может сдержать стоны. Всё будет потом: самолёт, отчёты, разбор полётов, зачистки, кровь, отравленная кулинария, извечный кольт и лук системы САИ. Пока внутри Бьянки всё горит, и она чувствует ответный огонь Хаято.