I Don't Even Know Me

Алек ходит по улицам Чикаго с пятеркой в кармане, разряженным телефоном и пустым колчаном. Если смотреть на это со стороны сумеречного охотника — то он на грани самоубийства. Если смотреть со стороны примитивных — то он обычный подросток, гуляющий поздно вечером. Все инстинкты Лайтвуда буквально вопят о том, чтобы он убирался с улиц, нашел себе укрытие и дождался Магнуса, Джейса, кого угодно. Но Алек только отмахивается, усилием воли расслабляется, и просто идет по улице, глазея на витрины. Когда-то, Алек уже вряд ли вспомнит, когда именно, Магнус упрекал его в том, что он видит мир однобоко, только в черном, как его форма, цвете. Лайтвуд тогда отмахивался, старался не обращать внимания на до странного обидные слова, а Бейн постепенно перестал обращать на это внимание. Как и на Алека. Наверное, в итоге так и должно было произойти. Алек мог буквально почувствовать, как угасает интерес мага, как его каждое предложение куда-нибудь сходить, что-нибудь сделать, кого-нибудь встретить, разбивается об вечное лайтвудово не сейчас, не сегодня, занят, на дежурстве, и оставляет трещину на их и без того хрупких отношениях. Алек качает головой, задевая носком растоптанных ботинок смятый газетный лист. Он ведь всегда таким был — просто и безлико одетый, без вкусов, предпочтений, увлечений. Забавный зверек, с которым весело поиграть, но никак не провести целую жизнь вместе. Злой порыв ветра внезапно нападает на Алека со спины и пробирается холодными пальцами до самых костей. Лайтвуд понимает, что расхаживать в конце октября по незнакомым улицам чужого города в одной лишь куртке да тонком свитере — не лучший вариант, но другого он пока не видит. Разве что зайти и погреться где-нибудь. Лайтвуд вертит головой, пытаясь найти взглядом какое-нибудь кафе или закусочную, но приветливые огни вывески горят только у входа в бар «Алиби». Алек отчего-то улыбается с этого — он никогда не любил бары, их атмосферу и публику, и даже Магнус не мог заставить его сходить в самый элитный бар Нью-Йорка. Не важно, сколько стоит в них пинта пива — два доллара или двести — Алек одинаково не выносит пьяниц. Будто в унисон с его мыслями двери бара распахиваются, из них вылетает мужчина и приземляется буквально в паре шагов от Лайтвуда. В дверном проеме стоит коренастый, кажется, даже чуть ниже Магнуса, парень, с жесткими темными волосами и сигаретой, зажатой между губ. — И чтобы я, блять, дыхания твоего здесь больше не видел, пидор обделанный, — произносит парень вслед выброшенному им мужику и поднимает взгляд на Алека. Тот стоит, неловко замерев, явно не зная куда деться — на улице ощутимо холодает с каждой минутой, а во всей округе это единственный открытый бар. — Заходи, — произносит парень, глядя прямо на Лайтвуда, — мы уже закрыты, но ты не выглядишь, как тот, кто спешит домой. Алек сомневается едва ли секунду — окоченевшие пальцы в карманах куртки сжимаются в кулаки, когда он переступает через бессознательное тело мужчины, и заходит в бар. Внутри оказывается практически пусто — только в самом углу о чем-то посмеивается компания из двух парней — один из них, рыжий, берет своего темноволосого собеседника за руку, и это выглядит настолько нежно, что Алек даже не знает, как на это реагировать. Парень, пригласивший Лайтвуда, заходит за барную стойку и наливает Алеку высоченную кружку пива, а себе только явно дешевого виски на два пальца — в алкоголе Лайтвуда научил разбираться Магнус, в перерывах между разными этапами подготовки к очередным вечеринкам. — Это Йен, он гей, и если ты имеешь что-то против, то попробуй убраться отсюда раньше, чем мой кулак прилетит в твое лицо, — парень замечает странный взгляд Алека и трактует его по-своему. — Твой парень? — наугад интересуется Алек, взбираясь на барный стул. — Нет, — резко, слишком поспешно отвечает бармен, а затем уже тише уточняет, — уже нет. Алеку внезапно становится его немного жаль — хотя бы потому что его добродетель бросает в сторону рыжего Йена слишком частые и слишком горькие взгляды. Бывший парень, но не возлюбленный. Алек, оказавшийся почти в такой же ситуации с Магнусом, неожиданно сочувствует ему. — А тебя зовут?.. — Лайтвуд не совсем уверен в том, что он хочет пива — ему бы сейчас горячего чая с альпийскими травами, всегда свежими благодаря магии Магнуса, но, по-видимому, выбирать не приходится. — Микки, — парень отставляет в сторону протертые стаканы и почти недовольно выбивает из пачки новую сигарету, — а ты не из Чикаго, верно? — Алек. Да, а это так заметно? — Алек неуверенно ерзает на стуле и неосознанно ведет рукой по одной из рун, скрывающей всего его отметки сумеречного охотника. За его спиной раздается веселый смех, и Микки кидает в сторону своего бывшего еще один полный тоски взгляд. Алеку от него почти что самому больно. — Был бы из Чикаго — знал бы меня. И ни за что не зашел бы в этот бар в мою смену, — Микки усмехается горько, но заносчиво, отчего в нем проскакивает что-то отдаленно напоминающее самоуверенного, но вполне ранимого Джейса. — И что ты такого ужасного натворил? — Алек делает первый глоток на пробу и едва сдерживается, чтобы не поморщиться. За окнами бара кто-то глухо и долго матерится. Вкус у пива странный, но Лайтвуд не жалуется. Возможно, это лучшее, что ему могут здесь предложить. — Я гей, — Микки опирается двумя руками о барную стойку и поднимает на Алека тяжелый, вызывающий взгляд. Брови его сведены на переносице, губы плотно сжаты и сам он весь напряжен до предела — как сумеречный охотник перед нападением демона. — Я тоже, — Лайтвуд пожимает плечами, будто признается в том, что сыпет в чай не две, а одну ложку сахара. И лишь Магнус знает, скольких усилий и нервов стоило Лайтвуду научиться произносить это так непринужденно. — Слушай, парень, я не тупой — по тебе это за километр видно, — Микки зло хмыкает и залпом опрокидывает в себя новую стопку виски, — вот только быть геем и вырасти в какой-нибудь обычной семье, и быть геем и вырасти в семье Милковичей — разные понятия. Алек молчит, не понимая, как отреагировать на эти слова — он не знает Микки, не знает его семьи, как и с кем он рос. Лайтвуд видит перед собой только потерянного, измученного внутренней борьбой, и уже ни в чем неуверенного парня. И это какое-то странное, почти издевательское отражение Алека. Лайтвуд задумчиво следит взглядом за притихшим Микки, а затем, будто оглядывая интерьер, внимательно всматривается в Йена. И чем дольше сумеречный охотник смотрит, тем дольше ему кажется, что… — Ему было мало, да? — неожиданно даже для себя произносит Алек. Микки вздрагивает, поднимает на него взгляд от столешницы, и Лайтвуд понимает, что попал в самую точку. — О чем ты? — Милкович неосознанно наклоняется ближе к Алеку, понижая голос. — Йену было мало того, что ты мог ему дать. Ему постоянно хотелось больше, будто он черная дыра, которая поглощает все твои усилия. Ты старался как мог, выдавливал из себя все до остатка крохи нежности, что мог позволить себе дать, ведь ты не виноват, что тебя так воспитали — без чувств, без сожалений, без любви, а ему все мало, нужно больше, ярче, живее, насыщеннее, — Алек сам не замечает, как перед глазами возникает образ Магнуса, и как слова, слетающие с губ, становятся похожими на обвинительную речь в сторону мага. — И в один прекрасный день он просто сказал тебе: «Я устал от твоих серых будней». А потом отвернулся и ушел, потому что не смог дождаться, пока ты переборешь самого себя, пока ты полностью подомнешь себя под него, потому что он важнее. Всегда только он. Алек замолкает и смаргивает, будто очнувшись ото сна. Микки смотрит на него чуть расширенными глазами, и Лайтвуду это может только казаться — освещение в баре не из лучших, но в уголках глаз Милковича собираются слезы. — И надолго ты в Чикаго? — неожиданно охрипшим голосом интересуется Микки. Разговор за дальним столиком стремительно утихает. — Я еще не знаю, — Алек думает о чикагском Институте, о Джейсе, о Магнусе и внутри все ершится и противится, встает на дыбы и всячески протестует. — На пару недель это уж точно. — Если тебе негде жить — оставайся у меня, — неожиданно робко предлагает Микки. Алек смотрит на примитивного, стоящего напротив него, и неожиданно понимает, что это не предложение перепихнуться, не пошлый намек, это действительно от чистого сердца. — Если не помешаю, — усмехается Лайтвуд. Алек не ставит телефон на зарядку, не возвращается за сломанным луком, не мчится в Институт, чтобы оповестить всех, что он жив. Алек спокойно допивает свое пиво — на вкус под конец оно даже не такое ужасное, а затем усаживается в другом углу бара, сжимая в руках выуженную откуда-то Микки книгу в мягкой обложке. Взгляд рыжего Йена прожигает в нем дыры, но Лайтвуд только робко и неожиданно гордо улыбается про себя. Это так странно - быть не тем, кто ревнует, а тем, к кому ревнуют.