Океаны

Когда в его отделе появляется новенькая, подполковнику Карпову становится не то чтобы смешно, но уж точно забавно — настолько принципиальная до глупости кукла не вписывается в стаю (назвать точнее слаженную команду отморозков в погонах вряд ли получится). Точеная фигурка, золотистые локоны и папа-генерал могли бы служить отличной приманкой для какого-нибудь честолюбивого придурка или помешанного на добропорядочности прилизанного адвоката, если бы капитан Лаврова была не так вызывающе умна и менее нетерпима к чужим маленьким слабостям. У Стаса слабостей, грехов и грязных тайн, отдающих тяжелой пыльностью залитых кровью допросных, — хоть отбавляй. У Лавровой — два отвратительно неудачных месяца, раненный по ее вине друг-напарник, с извиняющейся улыбкой поданный рапорт о переводе и полное нежелание вникать в мутные страсти и темные дела на новом рабочем месте. Темные дела — силой выбитые признания/показания/деньги, хрустко ломающиеся кости задержанных, подброшенная наркота и оружие любому, кто неугоден и до идиотизма строптив. Подполковник Карпов никогда не стесняется в выражениях, методах работы и способах наживы. Капитан Лаврова (не по-женски аналитический ум, море так недостающей Стасу выдержки и въевшаяся в подкорку принципиальность) со своей ироничной принцессностью, почти фанатичной преданностью делу и умением без угроз и даже на полтона повышенного спокойного голоса колоть преступников — с другой планеты, кажется. Стас цепляет взглядом липнущую к виску светло-солнечную прядь, безуспешно выискивая ответ в холодной правильности красивого лица — что ты забыла здесь, девочка? Таким куклам разве что шмотки на подиуме демонстрировать, купаясь в волнах похотливой жадности направленных на них взглядов, или с богатым мужем сиять на светских приемах глянцевитой красотой и бриллиантами. Капитан Лаврова — гребаный перелом системы, коллекция парадоксов, идеально-правильная абсурдность, кипящий Ледовитый океан, жаркий лед, тающий в бензиновой едкости серых улиц. Стас тяжело сглатывает горький комок застывших в горле вопросов и холодную сухость пропитанного смогом кислорода, врезающегося в легкие. Молчит.

---

Катя устает пораженчески быстро. От изучающе-пристальных взглядов коллег, от похабных шуточек, дымного марева выкуренных сигарет и проворачивающих что-то подозрительное оперов. Кате не хватает глупых ребячеств Захоронка, понимающего взгляда верного друга Чиглинцева и каменной надежности мысли, что ее обязательно прикроют и не подведут. У Кати — уже внушительная кипа играючи раскрытых запутанных дел, настороженное подобие уважения в коллективе и неотступное чувство, что здесь ей не место. А еще — новый начальник с повадками хищного зверя и ледяной змейкой растекающееся по позвоночнику напряжение от его присутствия в одном кабинете. В одном здании. В одном районе. В одной вселенной. Станислав Михайлович — официально-выдержанно и неизменно уважительно — кривит губы в подобии покровительственной улыбки мы с тобой точно не сработаемся, мимоходом хвалит за очередное умело проведенное расследование и крутит в пальцах отливающее матовой зеленью спелое яблоко.       — Хочешь? У начальника пальцы — тяжелые и предельно-горячие, а костяшки — почему-то окровавленно-сбитые.       — Хулиганы. Опасный у нас райончик, — поясняет с еще более звериной ухмылкой на вопрос, который Лавровой и в голову не пришло бы задать. Он, кажется, держит ее за полную дуру, и отличная работа в этом вряд ли разубедит. Катя не позволяет себе зацикливаться на странности всего происходящего, на вгрызающейся под ребра усмешке и на личности подполковника Карпова в частности. Лаврова — вечная отличница всегда и во всем, но почему-то получается на слабую троечку.

---

Страхи имеют свойство сбываться — пора бы это усвоить. Лениво-тягучие мысли путаются в голове морскими узлами, пока Лаврова, цепляясь рукой за стену, старательно пытается не-погрузиться в спасительно-безболезненную темноту. Где-то на улице заходятся воем сирены "скорой", вспарывают темноту всполохи милицейских мигалок и гневным матом взрываются чьи-то раздраженные голоса. Где-то на улице — совсем другой, параллельный мир, и этому миру как-то плевать, что в сумрачном полуподвале притона, задыхаясь от боли и прижимая ладонь к залитой кровью ране, медленно умирает какой-то капитан. Катя думает, что это, наверное, очень страшно — умереть в двадцать семь, не успев сделать так много. Кровавая пелена перед глазами раздирается пылающей злостью в суженных от гнева зрачках. Зелено-пыльная тусклость потемневшей от гнева радужки накрывает болью. Вспоротая машинными гудками тишина вдавливается в виски тупой, но яростной болью. Распластанный под ногами наркоман давится хрипами, бессмысленным взглядом упираясь в блестящую начищенность милицейских ботинок. Стас вспоминает затуманенный наступающей бессознательностью взгляд — серо-синее затихающе-мертвое море. Стасу вроде бы правда все равно, что эта так и не ставшая своей в их "стае" девчонка могла умереть, но... В бутылочной мутности стеклянно-зеленых глаз захлебываются кровью черти.

---

Рапорт об уходе ложится на стол, вспахивая белоснежным прямоугольником бежевую полировку стола. В голове — точно такая же снежно-холодная пустота, замораживающая какие-то формальные фразы на подступах к горлу. Ручка мажет нервным росчерком, почти-распарывая бумажную тонкость листа, и подпись выходит будто бы неоконченно-рваной — гребаный символизм. Стас молча отталкивает рапорт на противоположную сторону стола, пока разъяренные демоны внутри, заходясь диким матом, пихают его под руки, требуя разодрать лист в ворох бумажных хлопьев.       — До свидания, Станислав Михайлович, — в сдержанную вежливость улыбки расплавленно-жарким воском вливается мягкость. Стас молчит. Демоны внутри давятся собственной кровью и прощальной теплотой бескрайне-синего океана.