Зависимость

У Куинн был план на жизнь, и он рассыпается как карточный домик. Беременность перечеркивает задуманное будущее. Перечеркивает все, во что она верит. Ей страшно, и она отдает ребенка. Легче не становится, Куинн с головой уходит в хоровой кружок, группа поддержки — уже не ее дом. Она и себя вдохновить не может, что говорить о других. Ей хочется перемен: она обрезает волосы, но и тогда не может вздохнуть с облегчением. Ей чего-то не хватает, но она понятия не имеет чего. И когда они проигрывают национальные, Куинн ломается. Все в ее жизни рассыпается в труху. Она не винит Рейчел с Финном, только себя. Она сама не стоит ничего, чтобы кому-то дать нечто. Ощущение, будто она полное ничтожество: нет смысла и цели, к которым нужно стремиться. Больно и страшно. Осознание, что она всего лишь кукла, которую дергают за нити в ожидании того, что она будет вести себя, как следует, как от нее ожидают, перемалывает на мелкие куски. Душу рвет на части, и приходит прозрение: она должна что-то с этим сделать. Наступает время действовать, и Куинн не отступит. Больше нет. Плевать на мнение окружающих. Она хочет наконец почувствовать себя живой. Последний год в школе — время для переосмысления ценностей. А Куинн не думает, она действует: разбивает старую копилку и пускается во все тяжкие, как говорит отец. Красит волосы в розовый цвет, делает пирсинг и тут же, не раздумывая, татуировку. В этом нет глубокого смысла или бунта, она ищет себя. Куинн отказывается быть золотой девочкой. Хочет цвета и раскрепощенности, отчаянно нуждается в переменах. И она их получает. Куинн идет по коридору МакКинли в первый учебный день и наслаждается всеобщим вниманием. Как раньше, но по-другому. От златокудрой Куинн Фабре — капитана группы поддержки и самой популярной девушки школы не остается ничего. Она зла, постоянно зла, и внешний вид впервые отражает ее внутренний мир. Буквально. Отторжение, хаос и беспробудное отчаяние, заполняющие ее до краев, читаются в каждом движении. Куинн кривит губы в ухмылке, надевая круглые очки. За ними не видно красных воспаленных глаз и ненависти ко всему миру. Она прячется за этот образ, запечатывает себя в нем. Вот такая она есть: не больше и не меньше. Она делает шаг вперед и не собирается возвращаться, что бы кто ни говорил. Куинн запрещает себе даже думать, будто не все уж так плохо было в прошлой жизни, просто отрезает ее как ненужное. Пытается. И действительно в это верит, пока к ней не подходит Сантана. Конечно, кто же еще может разбить всю ее уверенность в два счета, даже не напрягаясь. — Райан Сикрест? Серьезно? — фыркает она. — Не могла придумать чего пооригинальнее? — Отвали, Сантана. Она не поведется на ее провокации. Она переболела Сантаной, выросла. Куинн больше не даст ей власть над собой, не позволит вить из себя веревки. Хватит! — Окей, Базилио, — насмешливо косится на очки. — Сью хочет тебя видеть. Ну, знаешь, последний учебный год, ты без живота и, как ни крути, одна из лучших танцовщиц, национальное первенство и прочее. Ерунда, естественно, для великой Фабре, но мелкие людишки вроде меня интересуются. От издевательского тона ярость буквально кипит в каждой клетке тела. Наброситься бы на нее и заставить замолчать, да так, чтобы каждый раз, когда захочет открыть рот, вспоминала. — Когда-нибудь ты захлебнешься своей желчью! — выплевывает она. Жаль, всего лишь слова, а не концентрированная кислота. Всего лишь! Куинн глубоко убеждена, что все ее проблемы начались с Сантаны. — Когда-нибудь обязательно, — соглашается та, гадко ухмыляясь, — но не в ближайшем будущем, увы. — У меня теперь новые друзья. Они понимают меня и принимают такой, какая я есть. — И ей недостаточно сказать только это. Куинн хочет унизить, раздавить Сантану, которая выгибает вопросительно брови. Мол, кто может быть круче нее? — Стервы, — Куинн вкладывает все презрение, на которое способна, в одно короткое слово. — Это так себя называет кучка неудачниц, которая собирается за стадионом? — Сантана пренебрежительно хмыкает. — Смешно. — Ты не меняешься! — бросает в лицо Куинн как обвинение, лишь бы что-то сказать. Все должно закончиться на Сантане, но она не желает уходить. Она топчется по Куинн, насмехается и вытирает ноги. — Курить и отбирать деньги у детворы не значит быть стервой. — Она даже плечами пожимает насмешливо! Как, черт возьми?! — Я бы сказала, что мне за тебя стыдно, но на самом деле плевать. Ты же мать, должна понимать, какой дурной пример подаешь. Куинн трясет. Она сжимает кулаки, еле сдерживаясь, чтобы не броситься на нее. Останавливает только то, что именно этого Сантана и добивается. Она любит и умеет манипулировать. Проходится по самому больному и наслаждается, когда люди ведут себя по ее четко распланированному сценарию. — Сука! — шипит Куинн, а та только довольно прищуривается. — Именно, детка, именно, — победно ухмыляется и облизывает губы. — Рада, что теперь ты понимаешь значение этого слова. Или вспоминаешь, — подмигивает и посылает такой откровенный взгляд, что по телу Куинн пробегает электрический ток. Чертова Сантана Лопез всегда берет над ней верх! Ей даже необязательно смотреть ей в глаза, чтобы понять, что Куинн чувствует. Твою мать! То, от чего она бежит все лето, настигает ее в первый же день посреди коридора. Перед глазами проносятся воспоминания о том, как они были близки: ее руки, губы, стоны. Сантана тоже помнит, Куинн знает, но предпочитает бежать и хвататься за понятное и простое. Встречаться с Брит намного проще, чем признать, что именно из-за их порочной — ненормальной — связи Куинн слетает с катушек, спит с Паком, залетает, и все катится по наклонной. Жизнь встает с ног на голову ровно до момента, когда появляется Сантана и утешает. Прижимает к себе, шепчет нежные слова. Тогда Куинн чувствует себя собой и расслабляется, но Сантана снова исчезает, игнорирует на публике, издевается, и Куинн разбивается на тысячи осколков. Она больше так не может. Она должна забыть Лопез раз и навсегда, но та не позволяет. С первого же дня заявляет на нее права. И никто не знает кроме них двоих. Для всех остальных они соперницы всегда и во всем. Для Куинн — противоестественная связь, которая должна прекратиться. Для Сантаны — развлечение и не более того. И она верит в эти простые аксиомы. Даже крупицы сомнений не допускает, пока не видит танцующую на ступенях школы Сантану. Она посылает ей двусмысленную ухмылку и томно закатывает глаза, а Куинн судорожно затягивается сигаретой. Она должна справиться с этой одержимостью, привычкой, отравляющей душу. Как угодно, чем угодно, с кем угодно. Она выдержит! Куинн усмехается, когда от выброшенной сигареты загорается фортепиано, а остальные вздрагивают. Вот уж ирония: Куинн так горит второй год, а никто не обращает внимания. От отчаяния и безысходности хочется задавиться. Всем на нее плевать, так почему она должна заботиться о ком-то кроме себя? — Ну и переполох ты устроила, — мурлычет на ухо Сантана, подкрадываясь со спины. Куинн и не сомневается, что рано или поздно она ее подловит в одиночестве и потребует объяснений. — Рада, что тебе понравилось, — сухо отзывается. — Во что ты играешь, сладкая? — обманчиво ласково спрашивает и разворачивает ее к себе. — Хочется верить, что в силу воли. — Сантана хмурится, и это, пожалуй, первые за сегодняшний день ее искренние эмоции. — Я ухожу от тебя. — А я разве держала? — недоумение сменяется мерзкой ухмылкой, и Куинн сглатывает накопившуюся горечь. Она поступает правильно. Сантане все равно. Она сама не умеет чувствовать и забирает эмоции у других. Пусть ищет себе теперь другого донора чувств, у Куинн их больше не осталось. Она передергивает плечами, словно скидывает остатки влияния Сантаны, и уходит не оборачиваясь. Куинн закрывает эру Сантаны в своей жизни, и вот теперь ей вправду легче дышать. Наконец она освобождается от выжигающей изнутри зависимости. А тату и вправду могла выбрать поинтереснее, думает она, усмехаясь.