Игра на опережение

Он умел казаться влюбленным. Это было несложно — главное, правильно настроиться. Закрыть глаза, представить само чувство, чужое тепло и посмотреть человеку в глаза. Прямо и максимально открыто. Ему всегда верили, он видел это по виноватым взглядам Линали (конечно, ей было жутко неудобно, ведь ответить на эти «чувства» она не могла), по непривычно-растерянному и на долю секунды испуганному взгляду Юу (интересно, чье отражение он находит в его глазах?), по зардевшимся щекам Миранды и строгой, но довольной насмешке генерала Найн. А какой спектр эмоций творился, когда дело доходило до городских девушек! Да что там говорить, пару раз ему даже от Старика доставалось — за чрезмерную убедительность. Они верили, все, без капли сомнения, принимая маску за истинные чувства и эмоции того, кого называли «Лави». А он наслаждался чужой реакцией, как ребенок наслаждается новой игрушкой. Да, если что ему и удавалось легко, так это выглядеть влюбленным. Так думал сорок девятый, пока не сталкивался взглядом с Бекки. Здесь-то маска и давала трещину. Она ему не верит. Лави всегда было интересно, что девушка видит в его глазах в такие моменты. Неприятное подозрение на периферии сознания шептало, что его самого. Но он гнал эти мысли прочь — невозможно. При всех чертовка вздергивала бровь и смеялась, наедине неодобрительно хмурилась: она не любила, когда он смотрел на нее «влюбленным взглядом». — Из тебя плохой лжец, «Лави», — говорит она горько, с некой издевкой. — Неубедительно. А он лишь закусывает губу, не понимая, где просчитался. И пробует вновь. Почему-то очень хотелось, чтобы Бекки поверила ему. Возможно виной тому была незнакомая горечь в ее глазах — теплых и совсем живых. Не такие глаза должны быть у Историка, не такие. Чертовка всегда была мастером масок, и он, проведший с ней почти всю жизнь, не понаслышке знал, насколько сильно она могла менять себя, перекраивать на новый лад эмоции и чувства, словно рождаясь заново. Для этого ей нужно было лишь захотеть. Поэтому Лави ни на секунду не сомневался в том, что этот ее особый взгляд — часть новой роли, как и его собственный. Это была их игра на опережение. Зачем? Чего он хочет достигнуть? И почему Ребекка начала эту игру сейчас? Лави не знал ответ на эти вопросы, оттого и не задавал их себе. Вместо этого он улыбался ей, как не улыбался больше никому, произносил имя мягко, почти нежно, и смотрел тем самым «влюбленным взглядом». А сам ждал. Поверит или нет? — Мне нравится, что в этот раз ты решила поиграть влюбленную в меня дурочку, чертовка, — мурчит рыжий первое, что приходит в голову. Бекки замирает. Глаз не отводит. Смотрит странно, почти болезненно. Ее взгляд совсем не вяжется с шуткой, выскочившей следом. Он даже не успевает ее запомнить. Ребекка целое мгновение молчит и просто смотрит в его глаза. Рыжему кажется, что прошла целая вечность, прежде чем она все же отводит взгляд и уходит. Становится неуютно и пусто. Словно только что с ним попрощались. «Это игра на опережение», — повторяет сорок девятый про себя и смотрит на собственное отражение. Оно в ответ криво улыбается пустыми глазами лжеца. «Историка», — поправляет сам себя рыжий и откидывает мысли о Ребекке прочь. Завтра спросит, что случилось. «Завтра» не настает. — Ребекка окончила обучение, — сухо бросает Старик. Лави скрипит зубами, но вопросов не задает. Толку спрашивать, если Книгочей все равно ничего не скажет. Он закрывает глаза и от нахлынувшего осознания буквально забывает, как дышать. С самой первой мысли о том, что это игра, он — ученик Историка — провалился как Книгочей. Потому что не увидел. Не успел понять, что причина, по которой он перестал видеть свое отражение в ее глазах, была на самом виду. То, что он принимал за игру, игрой никогда и не было. Лави смеется — горько, болезненно. В этой игре он выиграл. Выиграл задолго до того, как начал играть. Первый раз в жизни чертовка совершила серьезную ошибку. Ошибку, которую он ждал в течение девяти лет. И этой ошибкой стал он сам.