Его дорогая сестра

Впервые Салима приходит к нему, когда Джасвант в полном одиночестве стоит в чужом саду. Он никого не знает в этом доме — даже того доброго господина, что велел называть себя отцом, а теперь оставил здесь и ушёл раздавать какие-то важные приказы слугам. Джасвант стоит и старается поменьше пялиться по сторонам: даже внешнее убранство поместья давит на него золочёной узорчатостью, а внутри наверняка всё ещё пышнее, ещё богаче, ещё страшнее! Мальчику хочется умереть, лишь бы никогда не переступать порога, за которым так много дорогих вещей; ему кажется, что их можно испортить, осквернить одним своим безродным присутствием. Потому он топчется по цветной гальке садовой дорожки и молит доброго Шиву замедлить бег времени, чтобы оттянуть момент встречи с новой семьей. Но вместо этого боги посылают ему навстречу девчонку — очерченные сурьмой глаза в пол-лица, тяжелые чёрные косы — а шея тонкая, да и руки-плечи, как сухие ветки. Когда она двигается, взмахивает руками или шагает к нему, золотые браслеты не звенят, а с гулким стуком падают на запястья и щиколотки. Джасвант боится её до дрожи, но не может отвести взгляд. — Ты, что ли, теперь мой брат? — Он несмело кивает, и Салима улыбается свысока. — Ладно, — милостиво позволяет она, — оставайся. А то у меня всё есть, а братьев — нет. Пойдём, — добавляет она и протягивает руку. — Покажу тебе дом. Они часто играют в саду: в прятки, в салки, в кости, в чёт-нечет, в куклы и в войну. Джасвант — генерал, великий воин, защитник справедливости; он всегда выигрывает сражения с тенями врагов и позволяет Салиме приветствовать себя, осыпать цветами и заматывать в нарядные одежды. Она хлопает в ладоши, смеётся и танцует для него. Браслеты бряцают друг о друга, серьги звенят, кольца блестят в солнечных лучах. Её движениям недостаёт плавности — она угловатая и резкая, и слишком упрямая, чтобы переучиваться. — Ты самая красивая на свете, — говорит Джасвант. — Ты как принцесса. Салима довольно щурится и тянет его за руку, на которой повязана её ракха — зелёная лента с кошачьей головой, вышитой бисером и стеклярусом. — Пойдём, — говорит она. — Обедать пора. Она становится принцессой, так и не успев набрать вес и обзавестись пышными формами. Её красота теряется в складках многослойных одежд, забивается узорчатым многообразием украшений. На лбу — подвеска, в носу — кольцо, а от него жемчужная нить к серьгам, на шее — бусы широким ошейником. Руки и ноги разрисованы цветками и завитками, но колец и браслетов так много, что рисунков почти не видно. Джасвант сидит в стороне и с ужасом думает, что никто больше не увидит саму Салиму за всем этим великолепием: теперь она всегда будет такой. Счастье женщины — выйти замуж, любить, беречь и служить мужу до последнего вздоха, но Джасвант не желает сестре счастья и чуть не плачет, осознавая свою жестокость. — Он такой дурак, — говорит Салима, когда ей удаётся хоть на пару мгновений выскользнуть из круговерти свадебной церемонии. Сурьма почти скрывает припухлость век, да и золотисто-алые губы кривятся, но не дрожат. Сестра касается запястья Джасванта и вздыхает. — Не могу его видеть уже. Пойдём. Посидим на балконе. Добрый и мудрый визирь делает всё возможное, чтобы принц не был дураком. Но в редкие моменты встреч Салима шипит разъярённой кошкой, стоит только Джасванту заикнуться об её муже. Они все растут, все взрослеют, и Гадеви, конечно, тоже, но она до сих пор невысокого о нём мнения. К счастью для Джасванта, его высочество не замечает тех, кого считает слугами, и не интересуется, у кого на груди иногда отдыхает его нелюбимая принцесса. В конце концов, Гадеви прав: это не стоит его беспокойства. Они оба благородны. Оба верны долгу и чести господина-отца. Но: — Пойдём, — требует Салима. Сжимает его ладонь в своей. — Просто побудь со мной. После смерти господина Махендры она целый день лежит на полу и ест одну только мучную похлёбку. Сердце Джасванта так же разрывается от боли: потеря ещё слишком свежа, — но он уговаривает Салиму прийти в себя. — Сестрёнка, — просит он. — Вставай. Ведь ты не вдова, ты должна жить. Она поднимает голову и долго, неотрывно смотрит ему в лицо своими чёрными глазами. Он держит её за руки и гладит по предплечьям. — Да, — говорит принцесса и медленно поднимается. — Не вдова. Пойдём. Ты должен провести меня к этому парсийцу. Он приходит к ней, когда она совершенно одна идёт по дороге к костру. Что-то провозглашает жрец, о чём-то волнуются люди, князь Раджендра с интересом и жадным вниманием следит за каждым её шагом. Джасвант стоит впереди; он бы бросился следом, вытащил бы её, ради неё он бы вынес всё — боль огня и тяжесть изгнания… но ничего не может поделать, если она жаждет этой смерти сама — прямая, жесткая, упрямая. Добродетельная. — Сати! Сати! — согласно перешёптывается народ, и кто-то проталкивается вперёд, тесня Джасванта. Принцесса поднимается по деревянным ступеням и садится в центре, расправляя складки шелкового сари. По лицу течёт пот и расплывается краска под глазами, чёрными слезами катится по щекам. Дым поднимается в небо, и огонь разгорается всё ярче, а люди восторженно шумят. Размягчаются золотые браслеты, скапывают и рассыпаются звенья цепочек, драгоценные камешки дробно стучат по настилу. Вспухают алыми пузырями узоры мехенди, обугливаются. Лепестки пламени пожирают шелк, а когда добираются до волос — те вспыхивают в одно мгновение, окружая голову огненным нимбом. Не глаза — две больные, тёмные бездны в пол-лица обращаются к нему, когда она выхватывает его взгляд в толпе. Ладони, сжатые в кулаки, сводит судорогой. — Иди, — говорит Салима.