Ради него

Рассветное солнце не было ни робким, ни ласковым. Даже первые, еще не набравшие силу лучи обжигали воспаленную кожу и слепили глаза. Шаг, еще один, дрожащие колени подломились, и Багоас упал, не дойдя до вершины очередной дюны. Попытка отдышаться ни к чему не привела – легкие только наполнились раскаленным воздухом и летающим в нем песком. Сухой куст, неизвестно как растущий среди песков, показался ему чем-то привлекательным. Последним усилием воли Багоас заставил себя доползти до намека на тень и погрузился в сладостный покой. Через несколько минут отдыха перс вспомнил, что фиал с лечебным маслом находится при нем, а значит, царь остался без лекарства. - Митра, помоги мне! – взмолился измученный юноша и, поднявшись на дрожащие ноги, поплелся вслед давно ушедшей колонне. Увы, сил его хватило только на то, чтобы добраться до вершины дюны и, оглядевшись, понять, что войско Александра ушло. Далеко впереди, за многочисленными вершинами чуть клубился песок, потревоженный шаркающими, тяжелыми шагами. Расстояние, отделяющее его от колонны, было слишком велико, чтобы нагнать ее, и Багоас понял, что его отдых длился далеко не несколько минут. Но другого выхода все равно не было – царь нуждался в своем лекарстве, и юноша побрел вперед. Солнце стояло в зените. Сколько он прошел дюн, Багоас не помнил, он давно уже перестал считать их. Единственная мысль, которую он был еще в состоянии воспринимать, гнала его вперед, заставляла выполнить свой долг перед царем. Но человеческие силы не беспредельны, и, в конце концов, юноша упал. Подчиняясь инстинкту самосохранения, он заполз под обломок скалы и понял, что это место и будет его могилой. - Прости меня, Аль Скандир, я предал тебя, - беззвучно заплакал Багоас. Слезы иссякли гораздо раньше, чем на смену отчаянью пришло смирение. А вслед за покорностью судьбе нахлынули воспоминания. *** - Орксинс! Помни имя предателя, сын! Помни!!! – и окровавленная голова отца упала к ногам оцепеневшего от ужаса мальчика… Нестерпимая боль, ужас и отвратительный запах отныне и навеки сочетавшиеся в мыслях с именем ювелира Обара. Того, кто стал первым, но далеко не единственным… Стыд и жажда смерти от того, что имя отца и весь род опозорены на все Сузы презренной известностью юного раба... Оромедон, давший знание, могущее обернуться оружием, и разглядевший силу духа и гордость в испуганном мальчике... Покровительство Дария, сделавшее мальчика для развлечений фаворитом, имеющим власть во дворце… Первая встреча с Александром и остро ранящая, как стальной клинок, правда об их взаимоотношениях с Гефестионом… “Он тоже Александр!” – эта фраза причиняла боль даже спустя столько лет… Обольщение царя и первая ночь, когда персидский мальчик вкусил плоды трудов своих... Горьки оказались те плоды, горьки… Высокий македонец, всегда стоящий за плечом царя. “Он тоже Александр!” Из простых слов родилась ревность, а из ревности - жажда убийства. Светлоглазый и темноволосый, умеющий скрывать за улыбкою печаль и не обращающий особого внимания на мальчика для удовольствий. Как быстро фигура царского наперсника заслонила самого царя в быстротечных мыслях! Александр давно стал обязанностью. Почетной, почти недостижимой, с таким трудом заслуженной! Но… обязанностью. Его любовь сметала все на своем пути, захватывала в вихре страсти, душила силой желания и оставляла после себя пепел надежд. А Гефестион был загадкой. Недоступной, неуловимой и от того еще более манящей. Всегда немногословный, безупречно вежливый, равнодушный к присутствию досадной помехи. Смотрящий сквозь царского любимца и спокойно терпящий капризы своего царя, друга, филэ… Когда его присутствие стало необходимым как воздух? С каких пор одного, походя брошенного взгляда достаточно, чтобы в давно заученном танце перепутались все строчки шагов? Почему так сложно передать чашу с вином именно в эти руки? Как избежать искушения и не вскинуть сияющие счастьем глаза, приветствуя входящего в царский шатер полководца, сдержать дрожь наслаждения от звука хрипловатого, красивого голоса? *** - Багоас… – голос был слабым и словно шел из воспоминаний, в которые погрузился перс. Но постепенно к звуку человеческого голоса добавился лошадиный храп и позвякивание уздечки. - Безумие стало предвестником моей смерти, - прошептал Багоас, с трудом разлепив воспаленные глаза и вглядываясь в раскаленное белое небо над головой. - Багоас! – хилиарх опустился на колени и взял голову царского любимца в руки. - Ты жив! Хвала богам! Осунувшееся, измученное лицо полководца было покрыто толстым слоем белой пыли и напоминало посмертную маску, да и каркающие, сиплые звуки, издаваемые им, мало походили на обычный голос Гефестиона. - Я хотел убить тебя, а ты… ты пришел за моею душой, - все еще находясь в плену своего полубреда-полусна, Багоас дрожащей рукой погладил некогда великолепные, а ныне - слипшиеся неопрятными прядями волосы хилиарха и слабо улыбнулся: - Именно ты сопроводишь меня к Митре, Гефестион. Ты… и я… Постепенно улыбка перса потускнела, и в глазах мелькнул ужас: - Но это значит, что ты уже… - Один глоток. Только один! – Гефестион не стал ждать продолжения и уверенным жестом поднес к потрескавшимся губам мех с водой. Жажда оказалась сильнее всех страхов, заслонила собою все чувства, и Багоас с наслаждением прильнул к горлышку бурдюка. Несколько капель остались на губах, и он неосознанно слизнул их, не желая терять ни единой частицы влаги. Гефестион смотрел в уставшее, покрытое стойким загаром лицо и не видел черных кругов вокруг запавших глаз, не ощущал ладонями сбившиеся колтуном волосы, не слышал сбивающегося на хрип дыхания. Лежащий перед ним беспомощный юноша, чудом избежавший смерти, по-прежнему был прекрасен, как в тот день, когда они впервые встретились, и юный раб, подаренный Александру, вскинул на полководца свои испуганные глаза, глаза загнанной лани. Глаза, перевернувшие сердце сурового воина и завладевшие его душой. Гефестион был неимоверно счастлив, что вовремя спохватился сегодня и, не разглядев точеную фигурку среди македонских ветеранов, наслаждающихся речной водой, повернул коня назад. Он видел, как разум медленно возвращается в тело, лежащее в его руках и раскаяние распахивает и без того огромные глаза. - Твоя вода!!! - Нет. Река совсем рядом, тебе не хватило нескольких сот шагов… Вставай, мы не можем сидеть тут весь день, слишком много дел еще впереди. – Гефестион с усилием отстранился и встал в полный рост, нависнув над юношей, как неотвратимая судьба. - Да! Персидский евнух оказался слишком изнежен и слаб для того, чтобы сопровождать македонского царя в походе. Сломанная игрушка… оставь меня здесь, зачем ты вернулся за мной? – Багоас вскинул измученные глаза и, в очередной раз ожег полководца взглядом, в котором светилась истерзанная, но не сломленная душа. - Ты никогда не был слаб, потомок Кира! Твоему мужеству может позавидовать любой воин, прошедший не одно сражение. Человек, не сломавшийся потеряв семью, дом, положение, лишенный будущего, но выживший в гареме Дария, заслуживший уважение всего македонского войска, перенесший тяготы этого похода наравне с закаленными бойцами, не может быть жалким и слабым! Вставай! – Гефестион протянул руку и поднял шатающегося юношу на ноги. Подсадив исхудавшего до невозможности Багоаса на такого же тощего и уставшего коня, хилиарх расправил плечи и потянул повод, размеренно шагая в сторону лагеря. - Ты не послал за мной воина, - помолчав, прошептал Багоас. - Разве мог я кого-то послать за тобой? – прозвучал невозмутимый ответ, заставивший заколотиться сердце юноши о худые ребра так, что ему стало больно. "Он не мог послать за мной воина… Что это значит? Я недостоин заботы даже простого македонца? Или… или он не мог никому доверить мою жизнь? Что он хотел сказать?!!!" Багоас не отрываясь смотрел в широкую, надежно заслонившую его от смерти спину высокого македонца и вновь поражался его загадочности. Поднявшись на вершину последней дюны, отделявшей их от лагеря, Гефестион протянул мех спутнику: - Пей. Теперь уже можно, - и на краткий миг их глаза встретились. Но и его достало, чтобы с тайны, наконец, упали все покровы. - Теперь я понимаю, - прошептал Багоас, не отводя взгляда. - Тогда постарайся не отставать от колонны. И присматривай за Александром, у меня и так хватает работы, - как обычно сухо произнес Гефестион, но глаза его, эти синие озера, манили юного перса окунуться в глубь тайны, обещая высшее наслаждение. *** Кармания радушно встретила измученное войско Александра мясом, фруктами, вином и свежим ветром. Почти на каждом привале царь устраивал пиршество, награждая таким образом верных солдат и себя за муки, перенесенные в Гедросии. Вскоре одних только веселых пирушек в компании друзей ему стало мало, и Александр попенял Багоасу на пренебрежение своими обязанностями: - Давно я не видел тебя танцующим! Волнуясь за пропавший флот и судьбу отправившегося с ним Неарха, смещая зарвавшихся сатрапов и назначая их преемников, царь желал отвлечься, а что может способствовать этому лучше, чем искусство его любовника? Поддавшись уговорам Птолемея и Гефестиона, Александр последнюю часть пути до Кармании проделал в повозке, лежа на подушках, и теперь силы его были восстановлены. А, значит, вернулись и его желания. Желания царя были услышаны и богами, и возвращение флота было отмечено роскошным празднеством. Состязания танцоров стали кульминацией торжеств. На богато украшенном помосте, укрытые от палящего солнца, стояли трон Александра и сидения для Роксаны и близких друзей. Жадный до всего нового и неравнодушный к красивому, царь наслаждался изысканными танцами, представленными на суд зрителей. Он ждал, чем удивит его на сей раз Багоас. Сидя по правую руку от Александра, Гефестион тоже ждал появления стройной и чувственной фигурки на помосте. Он знал, что сейчас сможет без опасения любоваться прекрасным видением из своих снов. Хилиарх давно признался себе, что персидский раб, которого его филэ не отпускает от себя ни на шаг, давно перестал быть для него досадной помехой и превратился в повелителя его сердца. Вот только знание это не добавило радости в думы полководца. Он не мог предать доверие друга и царя, слишком привык быть хранителем и надежной опорой для него… но не мог и выбросить из головы пьянящие мечты, а из сердца – надежду. И дело было даже не в сжигающем его желании, а в том уважении и восхищении, которое невольно испытывал этот закаленный воин к хрупкому на вид, но полному внутренней силы юноше, который шел по жизни, не теряя собственного достоинства в любой ситуации. Под звуки флейты на помосте, отведенном для танцоров, появился Багоас. Белоснежное одеяние оставляло открытыми изящные руки, в которых он сжимал серебряные бубенцы. Одного мимолетного взгляда хватило ему, чтобы увидеть и предвкушающую улыбку царя, и ненавидящие глаза согдианки, и напряженную фигуру хилиарха. “Он тоже Александр!” Где же ему еще быть, как не рядом… Музыка позвала за собой, и Багоас подчинился древним инстинктам, позволяющим ему растворяться в танце и сливаться с мелодией. Он следовал за ней, даже не прилагая к этому усилий, движения его были свободными и раскрепощенными, они выражали все его ощущения, рассказывали о мыслях и чувствах. Но как бы ни отдавался он своему занятию, пристальный взгляд синих глаз опалял его, не давая забыться до конца. А рядом, совсем рядом сидел царь, и на лице его все явственнее проступали обуревающие его страсти. Багоас видел и желание, и гордость обладателя, и ревность, которая пересиливала всё остальное. Александр был собственником и, выставляя напоказ свои сокровища, он всегда давал понять, что они принадлежат только ему. Делиться он не намерен! И если чувства Гефестиона заметил только перс, давно научившийся понимать его по малейшему движению мускулов на лице, по дрожанию ресниц, по тембру голоса, то другие зрители и не думали скрывать свое восхищение чувственным танцем царского любимца. И чем больше страстей вызывал танец Багоаса, тем сильнее было желание Александра напомнить всем, кому принадлежит этот чаровник. Восхищение и восторг толпы решили дело: без малейших колебаний судьи отдали победу персидскому рабу. Александр долго расправлял ленты золотого венца победителя на смоляных кудрях. Он не мог оторваться от любовника, распаленный изысканным зрелищем. Его грудь тяжело вздымалась, ревность туманила разум, а в глазах правила бал откровенная похоть. За много лет царь так и не смог насытиться любовью этого юноши, слишком он был прекрасен, слишком умел. Да и в преданности его Александр не сомневался, не раз доверяя ласковым и заботливым рукам свою жизнь. Страсть царя завела и без того возбужденную зрелищем и вином толпу, и вот уже над головами разнесся крик: - Поцелуй его! Чего ты ждешь? Александр словно только этого и ждал – вплел пальцы в локоны, изукрашенные драгоценностями, и впился в сладостные губы, почти теряя контроль над собой. Вопль восхищения и стон зависти пронесся над толпой и еще больше распалил возбужденного царя. Он уже не ласкал, а терзал вожделенную добычу, находясь почти за гранью рассудка, ставя клеймо, заявляя всему миру: МОЁ! Непристойность этого поступка слишком потрясла Багоаса, чтобы он мог сопротивляться. Да и мог ли он хоть когда-нибудь противиться повелителю? Смел ли? Закрывая глаза и пытаясь сдержать слезы стыда и боли, он поймал загнанный и полный муки взгляд хилиарха и застонал от отчаяния. Эти синие, такие потерянные глаза стали единственным якорем, не позволившим Багоасу сорваться в пропасть отчаяния, давшим силы выдержать и сохранить остатки достоинства, превратившиеся в жалкие лохмотья. Александр не даром назывался Великим царем, его выдержка поистине была железной. Он оторвался от любовника, взял чашу с вином и, сверкая шальными глазами, крикнул: - Я пью за победителя! А потом тихо добавил: - Ты вернул себе красоту, потерянную в пустыне! Слова эти предназначались одному лишь Багоасу, но чуткое ухо Гефестиона уловило их. И восхищение в голосе подсказало ему, что сегодня царь не задержится на пиру. *** Багоас скользящей походкой шел по темному коридору. Редкие факелы бросали яркие блики на золотой венец, украшающий его голову. Венец победителя! А в придачу к драгоценному венцу его наградили страстными поцелуями, больше похожими на укусы, от которых распухли все губы. Царю в очередной раз захотелось продемонстрировать всему двору свою игрушку. И тут же, прилюдно, напомнить кто ее хозяин. Словно Вавилонскую блудницу, его выставили напоказ, указали его место на радость пьяным солдатам и черни… “Поцелуй его! Чего ты ждешь?” – вопль, перешедший в похабный хохот и сальные шуточки, которым смеялся и сам Александр. Багоас тихо всхлипнул, но эхо предательски разнесло отзвук боли по лабиринту переходов царского дворца. Горькие слезы туманили глаза, и он не заметил, что путь ему преграждает массивная фигура, почти скрытая темнотой. - Багоас, - обычно такой уверенный, властный голос теперь звучал почти робко. Гефестион чуть сдвинулся, и неверный свет факела прочертил на его лице скорбные складки. Перс недаром половину жизни провел при дворе: он мгновенно взял себя в руки, и только мокрое лицо выдавало обуревавшие его эмоции: - Разве царь уже отправился в опочивальню? - Нет, Александр продолжает пировать. - Что же тогда могущественный хилиарх делает в темном коридоре? - Я знал, что ты всегда ходишь этим путем, - простая, казалось бы, констатация обыденного факта упала меж ними как признание в самом сокровенном. Багоас вскинул вопрошающий взгляд на полководца. - Позволь мне… - Гефестион осторожно взял его лицо в ладони и впился потемневшими глазами в маску невозмутимости, скрывающую от всего мира подлинные чувства молодого перса. - Ты тоже хочешь наградить победителя поцелуем? – ирония звучала в голосе Багоаса, но горька была та ирония. - Нет. Я хочу поцелуями осушить твои слезы. – И, не дожидаясь ответа, Гефестион подушечками больших пальцев осторожно начал стирать следы боли и страданий с запрокинутого и оттого как-то по-особенному трогательного лица юноши. Кожа на ладонях хилиарха давно загрубела, но прикосновения были столь нежными, что Багоасу казалось, будто он ласкается о бок новорожденного жеребенка, того самого, подаренного отцом. Поцелуи Гефестиона напоминали порыв летнего ветерка, прикосновение розового лепестка, ласку последнего луча заходящего солнца. Они успокаивали, нежили, уговаривали расслабиться, и юноша сам не заметил, как прижался к высокому македонцу всем телом и запустил обе руки в роскошные, темно каштановые кудри полководца, разметавшиеся по широким плечам. Как все это было непохоже на требовательные, завоевательские, покоряющие своей воле и сметающие все на своем пути постельные игры царя! Когда потребность в воздухе уже невозможно было игнорировать, они оторвались друг от друга, но продолжали вглядываться в глаза друг другу, лаская откровенной страстью и открывая все тайны. - Багоас…. - Гефестион…. Два имени сплелись воедино, слитые прерывистым дыханием и подтвержденные скольжением рук по волосам, плечам, спине. Два имени, один взгляд и общая мечта навеки связала их, таких далеких и таких близких. Где-то вдалеке послышались шаги и голоса. Шум окружающего мира вернул их в реальность и напомнил о насущном… - Ты должен вернуться на пир и быть рядом с царем, - Багоас в последний раз пропустил тяжелую прядь волос между пальцев и с сожалением опустил руки. - Обязанности хилиарха, - горько усмехнулся Гефестион. - Нет, право лучшего друга! – возразил перс. - Кто больше тебя достоин сидеть с ним рядом? И кто лучше тебя сопроводит его в опочивальню? Багоас быстро глянул в глаза полководцу и тут же отвел взгляд. Они оба прекрасно знали, почему Гефестиону надо быть рядом с Александром на хмельном пиру. И почему именно он должен вести его отдыхать. И ни один из них не забывал о том, каким будет этот отдых. - А ты? – вопрос македонца неловко повис между ними, но перс мгновенно ответил, смягчая свои слова улыбкой: - А я приготовлю царское ложе. - Право постоянного любовника? – попытался не скривиться Гефестион. - Нет, обязанности главного евнуха, – парировал Багоас и, прикрыв на мгновение глаза, гордо вскинул голову. Волосы его взметнулись черным облаком, сквозь которое сверкали звездами драгоценности венца. Он был столь прекрасен в этот миг, так напоминал юное божество, случайно, по прихоти, спустившееся на землю, что хилиарх стиснул зубы, пытаясь сдержать стон отчаяния. Он отлично понимал, что юноша прав и ему надо возвращаться, да еще и придумывать какое-нибудь оправдание для Александра. Но расстаться сейчас, в тот миг, когда мечта так небывало близко – это казалось немыслимым! - Иди Гефестион. Иди! Ради него! – Багоас ласково очертил контур сурового лица и подтолкнул полководца в сторону пиршественной залы. - Да. Ради него… - македонец нахмурился и, сделав шаг назад, снова застыл, глядя на такое близкое и такое недосягаемое счастье. Боль, плескавшаяся в синих глазах, подсказала Багоасу, что Гефестион не уйдет первым, просто не сможет. Не в этот раз. И тогда он, ослепительно улыбнувшись, развернулся и летящими шагами отправился навстречу долгу, оставляя любовь позади. Расставаясь с нею ради нее самой. Он шел, расправив плечи, походка его была легка, а слезы… Что ж! Их некому было видеть, ведь тот, ради кого он пожертвовал счастьем, остался позади. КОНЕЦ.