Аокигахара

Япония — страна восходящего солнца и цветущей сакуры — завораживает своей восточной таинственностью и уникальностью культуры. То, что нам показывают на экранах телевизоров о ней, не идёт ни в какое сравнение с тем, что встречает гостя, как только его нога ступает на твёрдую почву. Несмотря на активную пропаганду американцами капитализма и демократии после второй мировой, от запада её значительно отличают яркость красок и индивидуальность как в политическом строе, так и во взглядах на жизнь. Нихон, как называют страну сами японцы, манит самобытностью и исключительными традициями не только не привыкших к Азии европейцев и американцев, но и их ближайших соседей — китайцев. Вражда между двумя нациями уже давным-давно никого не удивляет, с тех самых времен, когда Япония пыталась присвоить себе Манчжурию, которая на тот момент, в начале двадцатого века, принадлежала Поднебесной. Тем не менее, нынешнее поколение всё больше и больше сглаживает границу как между государствами, так и между народами. Всё чаще богатые японцы женятся на утонченных китаянках, а изящные мальчики-цветочки из Китая приезжают в Японию, чтобы найти там таких же мальчиков-цветочков и не бояться быть осужденными обществом, в котором секс никогда не рассматривался в точки зрения морали, а, скорее всего, с точки зрения удовольствия. Количество китайских туристов в Стране Восходящего Солнца с каждым годом увеличивается, достигая невероятных чисел в подсчёте бюджета острова. В основном, предпочтение отдают Токио, Киото и Осаке: императорский дворец, Гинза, Ситэнно-дзи, Нидзё, храм Ясака и, конечно же, каждый уважающий себя турист, находясь в Японии, обязан посетить главный символ страны — величественную гору Фудзи и прилегающей к ней территорией, наполненной различными парками и лесами. Ву Ифань и Хуан Цзытао знакомы уже около восьми лет. Их общение началось еще в университете в Пекине, куда оба приехали учиться: Ву из Гуанджоу, Хуан из Циндао. Так вышло, что, несмотря на радикальное различие в выбранных специальностях, в общежитии Пекинского Государственного университета их поселили в одну комнату, где и началась дружба начинающего юриста и его старшего товарища — журналиста. Удивительно, но сложные характеры обоих парней не помешали им быстро найти общий язык, и уже через полтора года, по счастливому обстоятельству пьяного угара, юноши обнаружили, что испытывают друг к другу не только тёплые братские чувства, но что-то куда более глубокое и интимное. После нескольких месяцев душевных терзаний — в основном брутального и мужественного Ифаня, — ни один, ни второй не смогли справиться с силой притяжения двух сердец, и уже совсем скоро из-за всех сил пытались скрыть перед обществом свои порывы лишний раз прикоснуться к партнеру, обнять или, не дай Бог, поцеловать. На протяжении всех лет вместе в их отношениях были и взлёты, и падения, но всё это время они неустанно несли свою любовь, бережно храня её как от любых невзгод, так и от любопытных взглядов. Уже закончив университет и переехав из общежития, друзья и родственники молодых людей были уверены, что жить вместе уже на съёмной квартире они продолжают не из-за сильной привязанности друг к другу и не по каким-то другим нелицеприятным причинам, а исключительно потому, что в Пекине снимать жилплощадь на двоих намного экономней. После окончания учёбы оба сразу нашли подходящие должности по профессиям и целиком и полностью ушли в работу, что даже друг на друга оставалось лишь несколько часов в ночи, которые они в объятиях друг друга с удовольствием тратили на сон. И только спустя четыре года официального совместного проживания вне комнаты университетской общаги, Цзытао, как слабая половинка, треснул по столу кулаком, накричал на Ифаня и сказал, что им срочно нужен отпуск. Желательно вдвоём, одновременно и в номере с кроватью king-size. Старший лишь обнял Хуана, отвёл в спальню, давая возможность отдохнуть и спокойно заснуть в любимых руках. Расценивая скандал вспыльчивого молодого человека как проявление минутной слабости из-за плотного рабочего графика, Ву забыл о его словах на следующий же день, так что, когда тот пришёл домой и, стукнув по тому же столу, положил на стол путёвку в Японию на двоих, он был немного дезориентирован как в мыслях, так и в пространстве. Он взглянул на раскрасневшееся лицо напротив и наткнулся на непробиваемый взгляд разъярённого зверя, которого лучше не расстраивать пустяковыми разговорами о горящем незаконченном крупном проекте. Ифань на следующий же день взял внеочередной отпуск за свой счёт, а через сорок восемь часов они уже были на высоте четырёх тысяч километров, и вечно мнительный Цзытао, крепко сжав локоть любимого, не мог усидеть на месте и постоянно доставал старшего вопросами о их маршруте полёта, и не пролетают ли они именно в данный момент над так сильно пугающей Северной Кореей, а если и так, то зачем лететь над КНДР, когда можно облететь её и пролететь через его родной Циндао и Восточно-Китайское море или на крайней случай — через Россию. Ифань же, будучи хорошим журналистом и плохим пилотом, лишь молчал, подбадривающе поглаживая того по колену. У младшего была запланирована целая программа на время пребывания на острове, и, несмотря на то, что далеко от Токио они так и не уехали, Ву был полностью выпотрошен изнурительными экскурсиями и многочасовыми походами по магазинам. Хотя тут и он нашёл себе отдушину: пока Цзытао бегал по бутикам и тратил все свои сбережения за четыре года, Ифань проводил долгое время в косметологических салонах, скупая там всё, что смогло бы позволить его самолюбию вечерами сидеть перед зеркалом и втирать в кожу живительные эликсиры вечной молодости, которые, в принципе, по виду ничем не отличались от обычных кремов и сывороток. Погода их тоже особо не радовала: конец октября мало где обещает солнце и жару, когда хочется щеголять в одних шортах и целый день сидеть в открытом бассейне. Конечно, тут было достаточно тепло, но начинался сезон дождей, и каждый второй день пара была обязана надевать на себя дождевики или ещё хуже ходить с зонтами. День за днём Ву пытался уговорить Цзытао остаться сегодня в номере, целый день валяться в кровати и заказывать в номер еду, но младший не соблазнился даже предложением в первый и последний раз быть сверху, приведя достаточно сомнительный аргумент: — Я лучше всю оставшуюся жизнь буду терпеть тебя на себе, чем упущу возможность узнать что-то новое. Ифань так и не понял, почему его идею Хуан не рассмотрел, как «возможность узнать что-то новое», но он не стал пререкаться с упёртостью своего возлюбленного. Несмотря на то, что Япония с завидным упорством претендовала на свою уникальность и независимость от запада, культуру которого навязывает современное общество, по всему Токио уже были развешаны объявления с приглашениями на вечеринки в различных клубах города в честь известного праздника Ночи Всех Святых. На каждом плакате на парней смотрели смеющиеся головы, сделанные из тыкв, которые были окружены черными летучими мышами. Никто не отличался индивидуальностью, кроме некоторых эротических клубов, где на светильниках Джека, или под, или рядом, изображались полуголые девушки в ведьмовских остроконечных шляпах. Увидев на очередной рекламе в такой же шляпе молодого человека, Ифань подвёл Цзытао к плакату с предположением, что клуб, возможно, предлагает мужской стриптиз с элементами переодеваний. На тонкий намёк сходить на празднование именно туда и проверить его теорию, младший закатил глаза и ничего не ответил, про себя посмеявшись над детским энтузиазмом журналиста. Накануне Хэллоуина младший очень странно себя вёл: с самого утра Ифань, проснувшись, не обнаружил его ни у себя под боком, ни вообще где-либо в номере, потом он, конечно, всё-таки появился, но на все вопросы отвечал лишь лёгкой загадочной улыбкой. Решив, что Хуана лучше не бесить своими расспросами, Ву понимал, что потом тот всё равно ему всё расскажет. В течении всего дня Цзытао постоянно получал непонятные звонки, и чтобы на них ответить, ему приходилось уходить в другую комнату или вообще выходить в коридор. Старшего немного напрягала его загадочность, но сославшись на частые перемены настроения и любовь ко всяким сюрпризам у юриста, он решил оставить последнего в покое до поры до времени. К счастью, ждать пришлось недолго. — Готов к приключениям? — спросил Цзытао у Ву, демонстративно кинув какие-то бумаги на журнальным столик перед диваном, на котором Ифань отдыхал. Не задавая лишних вопросов, он взял кипу и стал изучать материал, напечатанный на брошюрах. — Здесь всё на японском! — пожаловался он. Хуан, в своём фирменном стиле, закатил глаза и перевернул страницу. Как только старший увидел знакомые иероглифы, он сосредоточился на предоставленной информации. Вообще, в Японии есть много мест, о которых не пишут в путеводителях и на туристических сайтах. Некоторые из них просто не настолько известны, другие считаются недостаточно интересными, а какие-то и вовсе недостойными для посещения. Перечислять их — неблагодарное дело: куча трудновыговариваемых слов и бесполезная трата времени. Тем не менее, есть одно место, которое в некоторых странах даже упоминать не принято на гране с законом, но не в экстраординарной стране Восходящего Солнца, где одно название заставляет взрослого человека трепетать и переполняться маниакальным возбуждением. У самого подножья одного из символов Японии — горы Фудзи — раскинулась равнина зелёных деревьев, которая с высоты величественного вулкана напоминает волнующиеся волны моря. Это одно из самых излюбленных мест для прогулок среди местных жителей: узенькие лесистые тропинки навевают спокойствие, дети тут резво играют, наслаждаясь свежим воздухом, а взрослые могут расслабиться и отдохнуть на одной из лужаек, где часто устраивают пикники, лениво потягивая сливовое вино. Отсюда открывается прекрасный вид на саму Фудзияму, который привлекает сюда несметное количество фотографов, художников и просто фанатиков своего дела. Однако, не поющие птички и безмятежно перелетающие бабочки с одного цветка на другой заставляют любого японского школьника вздрагивать в ужасе при упоминания этой самой «равнины зелёных деревьев», а по-японски — Аокигахара.

***

— Итак, прошу всех строго следовать моему следу! Следите друг за другом и не пытайтесь разглядеть что-то в глубине леса, а тем более заходить туда. Иначе приведение схватит вас, у-у-у-у! — маленький, толстенький японец мерзко засмеялся, показывая всем практически полное отсутствие каких-либо признаков наличия зубов. В руках у него был китайский флаг, который он старался держать над головой, но старческая рука постоянно уставала, из-за чего красный прямоугольник то появлялся, то исчезал в поле зрения. — Какой-то он мерзкий, — прошептал Ифань на ухо Цзытао, который был одет как настоящий турист: рубашка поло, шорты ниже колен цвета хаки, из которых торчали худые волосатые ноги в довольно увесистых ботинках на длинные белые носки. Он увлеченно фотографировал на свою профессиональную камеру практически каждый камушек и каждую веточку, попадающие на пути, поэтому не сразу среагировал на замечание старшего. — Зато на китайском говорит. На английском не говорю я, на японском — ты. Так что довольствуйся родным языком, Ву Ифань. И вообще не отвлекайся, послушай, что он говорит, — Цзытао перешёл на шёпот и постарался поймать в кадр пролетающую мимо бабочку. Журналист тяжело вздохнул и подвинулся поближе к беззубому экскурсоводу, пробираясь сквозь толпу любознательных китайцев, которые в принципе ничем не отличались от его возлюбленного пристрастием фотографировать каждый квадратный дециметр. — О, молодой человек, Вы, высокий блондин, — обратился старичок к Ифаню, — да-да, Вы. Знаете ли Вы, что тут произошло в 864 году? Честно говоря, Ву никак не готовился к столь спонтанному экзамену, который произошёл прямо во время культурной программы, поэтому как студент, закончивший университет с отличием, понуро посмотрел в землю и покачал головой. На минутку ему даже почудилось, что щёки его предательски покраснели. — В 864 году тут произошло сильнейшее извержение вулкана Фудзи, который вы видите прямо за собой. Кстати говоря, именно по этому северо-западному склону тогда спустился мощнейший поток лавы, уничтожающий всё на своём пути. Тогда здесь ничего не было, но что произошло после, удивляет учённых до сих пор! На образовавшемся плато в сорок квадратных километров стал расти лес. Лес тот был не обычным, а очень даже загадочным. Корни деревьев уродливо прорвались сквозь каменную землю, а рельеф лесного массива избороздился расщелинами и пещерами. — Мне кажется, он говорит почти без акцента, — у самого уха Ифаня, проскрипел голос какой-то китаянки неопределённой возрастной категории. Она широко улыбнулся так, что нарисованная чёрным фломастером мушка над верхней губой растянулась, превращаясь в бледно-зелёную кляксу. Расстроенный так не вовремя отвлекшей его от захватывающего рассказа персоной, он передёрнул плечами, чтобы скинуть с себя мерзких мурашек от увиденного, и отошёл подальше, вставая рядом с гидом. — …ходят слухи о приведениях и призраках. Ещё в средние века, когда вся Япония страдала и умирала от страшного голода, люди приносили в этот лес немощных, больных и стариков и оставляли их здесь умирать. Говорят, это именно их неугомонившиеся души рыщут среди деревьев и завлекают новых жертв. Голод в Японии давно сменился обжорством, а Аокигахара до сих пор оставляет за собой ауру смерти. Дзюкай, или «море деревьев», как называют его сами японцы, стоит сразу после Золотого моста в Сан-Франциско по числу ежегодно совершаемых самоубийств. Чаще всего это люди, потерявшие работу, и находят здесь в основном мужчин в деловых костюмах, которых часто видят местные жители и немедленно сообщают в полицию. Согласно легенде, здесь можно встретить юрэев, это души тех, кто умер… — Ифань, Ифань! — Цзытао схватил старшего за руку и потянул за собой. Так и не дослушав очень важную и интересную, по мнению самого Ифаня, информацию, он последовал за неспокойным юристом, который тянул его в неизвестном направлении. — Тао, нам нельзя уходить с тропы! — всполошился большой и смелый Ву, как только заметил, что младший уводит их с натоптанной дорожки. — Да не бойся, мы не уйдём. Вот, смотри. Перед ними стояла большая чёрная металлическая табличка, на которой белой краской были выведены японские иероглифы, в некоторых из которых Ифань узнавал и родные, тем не менее ничего не понимая. — И? — Тут написано «Ваша жизнь является бесценным даром от ваших родителей. Подумайте о них и о вашей семье. Вы не должны страдать в одиночку. Позвоните нам 2201»… — Цифры я и так вижу, спасибо. — Ты прикинь, — Цзытао не обращал на него никакого внимания. — Тут таких табличек на каждом шагу! Они понаставили табличек, но не могут оцепить лес, чтоб сюда никто не приходил. Да люди, решившие совершить что-то подобное, и не посмотрят на эту чёртову табличку. Представляешь, идёт такой самоубийца, и вдруг « О! Табличка! А ну-ка почитаю, что там написано. У меня же полно времени!». Нет, ну это… Старший не стал дослушивать его беспрерывную речь, оставив того наедине с собой, своими беспокойными мыслями и табличкой. Ифаню надо было срочно вернуться к интересной истории и дослушать до конца, но маленького тряпочного флага не было нигде видно, на барабанные перепонки давила звенящая тишина, и даже не было слышно трёпа младшего, которого Ву оставил разговаривать с самим собой. Деревья вокруг никак ни отличались одно от другого, такие же вывернутые наружу корни, как выкрученные артритом пальцы старухи, такие же серые безжизненные стволы с высохшей на них корой; никакой тропинкой не пахло и в помине, лишь камни, ветки и пожухлая, мёртвая трава. Сердце гулко стучало, и его прерывистый ритм отдавался в висках болью, дыхания не хватало, и Ифань открывал и закрывал рот, как рыба, только что выпавшая на берег; руки мелко подрагивали, а в пальцы будто впились миллионы иголок. Заставив себя собраться с мыслями, молодой человек стал вдыхать через нос, чтобы избавить лёгкие от избытка кислорода, которого он успел наглотаться в так некстати подступившей панике. «Так, Ву Ифань, успокойся. Это всего лишь лес, это всего лишь сказки. Сейчас ты придёшь в себя и решишь эту проблему» — успокаивал он себя, оглядываясь по сторонам. Пейзаж никак не менялся, было ощущение, что он окружён огромной распечатанной панорамой: ни одна веточка не покачнулась, ни один листочек не шелохнулся, даже не пролетело ни одной мошки; было ощущение абсолютной пустоты, смерти. Ещё секунда, и он уже готов был идти проверять на ощупь, не натянут ли на самом деле тут стенд по окружности, ни дьявольская ли шутка это его Цзытао, как тут его отвлёк звук. Ифань перестал дышать, и, кажется, даже сердце остановилось, и тут опять. Всхлип? Он резко обернулся и стал всматриваться в лесную чащу. Взгляд то и дело спотыкался то об очередной булыжник, то о вывернутый наружу корень, то о пожелтевший куст, листья с которого уже почти все опали. Движение. Мелкое, совсем незаметное, но ему хватило, чтобы заметить его боковым зрением, обернуться и выхватить темную макушку среди серых стволов мертвых деревьев. Страх и растерянность моментально сменились радостью, и Ву побежал к человеку, к спасательному кругу, как он считал; он надеялся, что это какой-нибудь местный грибник или охранник леса, который выведет его из этого ада, поэтому когда макушка начала приобретать очертание головы, а затем и лица, Ифань уже во всю улыбался так, что щёки болели, а в животе порхали бабочки от легкости. — Эй! Здравствуйте! Вы не подскажите, как мне отсюда выйти? Что-то я заблудился немного. Вы говорите по-китайски? — незнакомец не откликался, тогда он решил спросить на английском. — Вы мне не поможете? В каждым следующем шагом, всхлипы становились отчетливей, а улыбка на лице Ву всё прозрачней. Тёмную макушку, оказывается, держали тонкая шея и хрупкие плечи, которые мелко подрагивали, и скорей всего от холода, потому что на юноше, а это определённо был именно он, кроме холщовых штанов ничего не было. Кожа его была мертвецки бледна, что не на шутку пугало, поэтому Ифань скинул с себя льняной пиджак и, подойдя к нему со спины, присел рядом на корточки и накинул, чтоб хоть как-то согреть. Плечи под его руками тут же встрепенулись, напряглись, а всхлипы прекратились. — Эй, парень, ты что тут делаешь? Тот поднял на него полные боли и обиды глаза, которые покраснели от слёз, капилляры полопались, а внизу залегли тёмные круги. И это были не те милые, как говорил сам юрист «аристократические», круги под глазами Цзытао, это были чёрные бездонные мешки, которые, казалось, хранили в себе весь запас слёз. Несмотря на это, Ифань не мог не восхититься утонченностью лица незнакомца: высокие надбровные дуги, аккуратный вздёрнутые носик, по-детски припухлые щёчки, розовые губы и небольшой, еле заметный светлый шрам на нижней, и безупречный овал лица, заканчивающийся острым подбородком. Мальчишка молчал и лишь глотал остатки солёных слёз. — Ты говоришь по-китайски? — Ифань был очень обеспокоен состоянием младшего, поэтому сжимал его ладони, пытаясь отогреть окоченелые конечности. Тот кивнул и шмыгнул носом, смешно им дёрнув. Ву улыбнулся, уже не ожидая ответной реакции, и присел рядом, приобнимая костлявые плечи и прижимая к себе, чтоб хоть как-то согреть. В его руках мальчик постепенно успокоился, и даже мокрые дорожки высохли на щеках, а Ифань совсем забыл, что он потерялся, забыл, что искал дорогу обратно, к выходу, забыл, что где-то там его возможно ищет Цзытао. Дрожь в худом теле совсем скоро полностью прекратилась, и они даже не заметили, как солнце начало спускаться к горизонту. В какой-то момент Ву понял, что прошло уже достаточно много времени, и скорей всего ему бы не помешало брать мальчишку в охапку и тащить из этого чёртова леса, как вдруг младший встрепенулся в его руках, надел пиджак как подобает, просунув руки в теплые рукава, и отодвинулся от своего спасителя, осторожно заглядывая в его глаза исподлобья. — Спасибо, — тихо-тихо сказал он так, что Ифаню даже пришлось напрячь слух, тем не менее, родной китайский он прочитал бы и по губам. — Я думаю, нам стоит искать выход отсюда. Твои родители, скорей всего тебя уже заждались, — мягко сказал старший, пытаясь не спугнуть его. Но у него не вышло. При слове «родители» юноша весь затрясся и судорожно стал мотать головой из стороны в сторону, приговаривая какие-то слова; прислушавшись, Ву понял, что тот отчаянно просит его спасти и не отдавать родным. Он знал, что семьи бывают разные, и возможно не стоит давить на мальчика, а надо просто попытаться с ним поговорить и всё же убедить, что выходить из леса уже пора давным-давно. — Эй, ну что ты! — Он подвинулся к нему, беря в руки тонкие пальцы. — Успокойся. Не хочешь к родителям, не пойдём. Ладно? — Видя, что тот успокоился, решил продолжить разговор. — Как тебя зовут? — Лухань. Меня зовут Лухань, и я не хочу отсюда уходить. Я пришёл сюда, чтобы спрятаться. — Меня Ву Ифань зовут, и я пришёл, чтоб спасти тебя, — он открыто улыбнулся, пытаясь внушить как можно больше доверия запуганному малышу. Глаза Луханя округлились, и, кажется, в них сверкнула надежда. Улыбка Ифаня стала ещё шире, и младший заметно расслабился, а уголок его губ даже одобрительно дёрнулся. Увидев, что последний до сих пор не застегнул пиджак, старший подвинулся ещё ближе и потянулся к пуговицам, чтобы помочь ему. Его взгляд скользнул по торчащим рёбрам и впалому худому животу: кожа была почти прозрачной, а на боку виднелся большой фиолетовый синяк. Вместо того, чтобы застегнуть пуговицы, Ву отодвинул кусок ткани, и ему открылся вид на жуткую гематому, границы которой не было видно, она уходила большим тёмным пятном на спину, а там расплывалась сразу в несколько галактик. Это были не синяки от случайного падения с велосипеда или даже с лестницы, это были следы от тяжелых ботинок. — Лухань, — он заглянул ему в глаза. — Я же твой супергерой, да? — Кто? — непонимающе спросил тот. — Ну, герой, как в фильмах. Который спасает детей от бед, знаешь? — А! Как в сказках? — Лухань ярко улыбнулся, и у старшего защемило сердце. Как можно так обращаться с таким очаровательным, добрым, искреннем и чистым ребёнком? К горлу подступил ком горечи. — Да, малыш, как в сказках, — Ифаня переполняла злоба, ярость, он готов был долго и жестоко убивать того человека, который посмел поднять руку на Луханя. Он никогда не был агрессивным человеком, но в нём бурлила справедливость. Его доброту и искренность можно было превратить в чистой воды жестокость одним вот таким маленьким Луханем с такими большими, честным глазами, полными боли, и с таким ярким воспоминанием о насилии. — Сколько тебе лет? — Четырнадцать, — он опять смешно дёрнул носом. — И как четырнадцатилетний китайский мальчик оказался в Японии? — Мы с матушкой уехали из Китая, когда она вышла замуж во второй раз, — воспоминание о родительнице заставили его опустить взгляд в землю, а пальцы нервно застучали по коленкам. — Послушай, я обязательно тебе помогу, слышишь? Но чтобы тебе помочь, мне сначала надо узнать, кто с тобой это делает и почему, понимаешь? Он должен был знать, чтобы по возращении из этого леса ни в коем случае не допустить того, чтобы парня отдали не тем людям, чтобы полностью защитить его. А потом он их засудит, всех засудит, ведь у него есть Цзытао, личный адвокат, который обязательно встанет на сторону мальчика, и они вместе смогут его спасти. Вместе, как раньше, как всегда. Воодушевившись собственными мыслями, у Ифаня словно открылось второе дыхание, он был готов выслушать всё, что скажет ему Лухань, потом схватить его в охапку и бежать, бежать отсюда к чёртовой матери, а главное укрыть его от всех бед. В этот момент, карман брюк у него завибрировал и издал тихий сигнал. Точно! Телефон! И как он раньше о нём не вспомнил. Ву усмехнулся и достал гаджет. На светящемся экране возникло оповещение о том, что Хуан Цзытао отслеживает его текущую геопозицию. — Ну вот и всё, Лухань, ещё полчасика и за нами придут другие герои из моей команды супергероев, — он увидел, как младший с восхищением смотрит на его телефон, и повернул экраном к нему. — Они нашли нашу геолокацию, — потряс им в руке и спрятал обратно в карман. Широкая улыбка сползла с лица, он взял маленькие ладошки, несильно сжал их в своих больших и тяжело вздохнул. — А теперь расскажи мне, кто делал тебе больно. — Это отчим, — тихо сказал он и замолчал. Ифань не давил на него, а лишь внимательно всматривался в его лицо и терпеливо ждал продолжения. — Он… Ему не нравится, когда я не успеваю сделать его просьбы в срок. — Что он просит тебя делать? — Ифань сглотнул вязкую горькую слюну и из-за всех сил старался не сжать хрупкие пальцы в своих от злости. — Он просит чистить конюшни, мыть полы, косить траву, чистить туалет и готовить. — А что мама твоя? Не защищает тебя? — Матушка умерла, когда мне было восемь. С тех пор по дому всю работу выполняю я. — Так ты что, получается, Золушка? А двух злых братьев у тебя случайно нет? — Что? А, нет, сестра была, но она вышла замуж и ушла из нашего дома, оставив нас с отчимом одних. — И что отчим? Бьёт тебя, если ты что-то не выполняешь? — Иногда и бьёт. Но это если очень сильно провинюсь, — Лухань опустил глаза на их руки и легонько сжал пальцы Ифаня. — Очень сильно? А что он делает, если ты не очень сильно провинился? — Ну, так как я сделал плохо, я должен сделать хорошо. — Что ты имеешь в виду? — не понял Ву. — Ну, — юноша сделал паузу и посмотрел в глаза старшего. — Я должен сделать так, чтоб ему было хорошо. Ифаню показалось, что всё внутри него оборвалось, сорвалось в глубокую пропасть, сердце сжало в холодный каменный кулак, и невозможно сделать вдоха, в голове пустота, и лишь понимание бьёт кувалдой по внутренностям. На какое-то время он замер и просто пытался осознать то, что только что услышал из уст этого хрупкого, невинного ребёнка. — Ифань, ты не думай, отчим не такой плохой человек! — Лухань замотал головой и попытался заглянуть в стеклянные глаза Ву, который, казалось, ничего перед собой не видел. — Он кормит меня, иногда покупает одежду, когда старая совсем исхудала, а зимой даже одеяло даёт, просто я… Я так больше не хочу, — его глаза опять наполнились слезами. — Я знаю, что, возможно, может быть и лучше. Ифань ожил, подскочил к мальчику, по щекам которого вот-вот были готовы потечь слёзы, обнял его и крепко сжал в кольце рук, неосознанно пытаясь его укачать. — Конечно, может быть, Лухань, конечно, может быть. И будет. Будет! Я тебе обещаю. Ты мне веришь? Темная макушка утвердительно кивнула, маленькие ладошки легли на спину, а белая рубашка Ифаня намокла в районе плеча. Он сидел, держал в руках ребёнка и успокаивал, как своего собственного, желая ему только добра, с полной готовностью отдать жизнь за его спокойствие. Они даже не заметили, как солнце полностью село, и наступила темнота, если бы не крик полный боли и отчаяния. — Ифань! Это кричал Цзытао. О, пронзительный голос этой истерички Ву узнает из тысячи. Он тут, он нашёл их, он спасёт их. Ифань встрепенулся и выпустил из рук, кажется, уснувшего Луханя. Он потряс его за плечо и широко улыбнулся, когда тот открыл глаза. — Лухань, за нами пришли! Слышишь? Это мой Цзытао. Он пришёл нас спасти. Малыш грустно и устало улыбнулся, он только что спал в тёплых и широких руках этого человека, его спасителя, его героя. Он верил ему, осталось совсем чуть-чуть и он будет в безопасности и тепле. Ифань вскочил на ноги и стал звать Цзытао по имени, чтобы тот поскорей вышел на них. Вдалеке показались лучи фонарей, которые освещали дорогу спасателям, старший прыгал, махал руками, пытаясь попасть под луч, чтоб его увидели, время от время оборачиваясь на Луханя и даря ему счастливую улыбку полную надежды. А вот и высокий, стройный брюнет с заплаканными глазами, выбежал из-за деревьев прямо в объятия Ву, начал обнимать, целовать его, и плакал он уже не от страха за любимого, а от радости встречи. Старший обернулся снова на мальчика и протянул руку, его губы шевелились, что-то говорили ему, но Лухань его не слышал. Он очень хотел встать и хотя бы ещё на мгновение ощутить прикосновение этих больших теплых рук, которые его защищали от холода, одиночества и воспоминаний, в которых было тепло и уютно, которые были его домом. Он очень хотел встать, но он не мог. Его место здесь, среди этих деревьев, в этой роще, на этой земле. Он лишь грустно улыбнулся Ифаню и кивнул, хотел, чтоб он понял, чтоб он ушёл, забыл про него. Он старался держаться, но слеза всё-таки сорвалась и упала на мягкую ткань лацкана пиджака. Он до сих пор ему верил, хоть тот и не мог ему помочь. Он до сих пор был его героем из сказки. — Лухань! Лухань! Нет, подождите, Лухань! Вставай же, пошли! Прошу тебя! — Ифаня удерживали два медицинских работника и не пускали к мальчишке. Цзытао стоял перед ним, упирался ладонями в грудь и пытался успокоить. — Милый, прошу тебя, пошли! О чём ты говоришь? — Тао! Прошу тебя, Тао! Забери Луханя! Вот же он! Лухань, вставай же! Лухань! Пожалуйста! — казалось, он начал срывать голос, временами переходя на хрип. Он его не слышит? Почему он не встаёт? — Пустите меня! Пустите меня к нему! — Слёзы ручьём катились по щекам, на шее вздулись вены, и голова раскалывалась то ли от криков, то ли от напряжения, то ли от горя. Он пообещал, что спасёт его. Он должен бороться, продолжать пытаться вырваться и забрать его, несмотря ни на что. Он не может предать это хрупкое, израненное сердечко. — Вколите ему успокоительного, у него шок. — Боже, пожалуйста, только осторожней с ним. Ифань, посмотри на меня! — Цзытао взял в руки его лицо и заставил посмотреть в глаза. — Прошу тебя, любимый, успокойся. Прошу, Ифань! — Шприц готов. — Ифань, я тут, я с тобой, это я, Цзытао. Небольшой укол в шею, и глаза уже не могли сфокусироваться на лице юноши, который по-прежнему был завёрнут в его пиджак, зажимал рот рукой и пытался сдержать рвущиеся наружу слёзы. Это было успокоительное, Ифань не дурак, он понял, но теперь он не мог его спасти, он не мог двигаться, его тело ему было не подвластно, он засыпал. Он обманул его. «Прости, Лухань, прости, малыш.» — Лухань… — тихо, совсем шёпотом, просто ещё одна попытка, это всё, что он мог сделать. — Прос… ти.

***

Белые стены и потолок давили, они душили и будто сдвигались со всех сторон, стараясь раздавить. Он устал, он не испытывал уже никаких эмоций, лишь пустота. Всё, что он чувствовал, это тёплая рука Цзытао, сжимающая его неподвижные пальцы, и головная боль от вечно пикающего аппарата, который был на страже и постоянно следил за его пульсом, чтоб, не дай Бог, у него опять не случился нервный припадок. Уже не случится, в него вкололи столько успокоительного, что должно пройти ещё много времени, чтобы что-то почувствовать. Он был практически овощем, только мозг работал. В полном сознании, но с абсолютно холодным сердцем. Сейчас Цзытао говорил с офицерами, которые вели дело о пропажи Ифаня. Когда в участке узнали, что он пропал именно в Аокигахаре, то никто не стал дожидаться двадцати четырёх часов, а сразу отправили патруль и бригаду скорой помощи на место предположительного нахождения. Конечно, младшего испугало то, что его возлюбленный зовёт кого-то по имени, поэтому тут же настоял на тщательном обыске ближайших мест к тому, где был найден Ву, но поиск не дал результатов. Ничего удивительного. Казалось, что потолок съехал ещё ниже. Дверь в палату заскрипела и пустила Цзытао внутрь. Он сел рядом с любимым, который так и смотрел в одну точку, и тяжело вздохнул. — Мне очень жаль, Ифань, но никто не объявлял в розыск никого по имени Лухань. Да по правде говоря, они проверили все близлежащие деревни, и никого с таким именем там в помине нет. Кто-то из сотрудников участка по ошибке даже по делам за последние 50 лет прошёлся, и это имя встречалось лишь раз, в 1968 году. Они мне, конечно, дали вырезку из статьи, — послышался шелест бумаги, младший что-то держал в руках, — но думаю, она всё равно тебя никак не успокоит. Там говорится об очередной самоубийстве в Аокигахаре, — Цзытао задумался. — Ужасно всё-таки иногда с людьми обходится судьба, особенно в молодом возрасте. — Ифань молчал и будто вообще не замечал ничьего присутствия рядом, он лишь смотрел, как потолок едет всё ниже и ниже. В дверь постучали, и медсестра что-то сказала на японском. Цзытао встал и забрал большой темный пакет на вешалке. — Твой пиджак из химчистки принесли. Чистенький. Ифань помнил, что последний раз он видел этот пиджак на трясущихся от плача хрупких плечах. Он медленно повернул голову и посмотрел на младшего. Цзытао же прочитал его взгляд по-своему. — Я заметил его на земле, когда мы тебя забирали, и взял его, — он пожал плечами и повесил вешалку на крючок на стене. — Мне нужно выйти ещё и подписать документы на твою выписку. Ты же хочешь домой? Он очень сильно переживал за него, Ифань понимал это, ему очень хотелось поддержать младшего, поэтому он кивнул и слабо улыбнулся ему. Когда за Цзытао закрылась дверь, Ву решил, что пора вставать и собираться, всё-таки надо уже ехать домой, в Китай. Он свесил ноги с кровати и сел не её край, обвёл взглядом палату, которая служила его пристанищем эти два дня, всё те же белые стены, только они уже не едут, а стоят на месте, белая мебель, стол, стул, тумбочка. Внимание привлекла вырезка из газеты, которую Цзытао оставил как раз на ней. Ифань потянулся за куском пожелтевшей бумаги, сложенной вдвое, и очень осторожно взял его двумя пальцами, чтобы, не дай Бог, не порвать. С ветхого листочка на него смотрели еле уловимые из-за выцветшей краски прищуренные от улыбки глаза, над которыми виднелись высокие надбровные дуги, аккуратный вздёрнутые носик, по-детски припухлые щёчки, розовые губы и небольшой, еле заметный шрам на нижней, и безупречный овал лица, заканчивающийся острым подбородком. — О, ты уже готов собираться, отлично! — сказал Цзытао, неся в руках выписки из больницы, а увидев, как Ифань рассматривает фотографию, подошёл и заглянул в клочок бумаги. — Ужасно, да? Ему всего четырнадцать было, можешь себе представить? Это что должно произойти, чтоб так кончить в таком возрасте. Он, конечно, жил в деревне, но… — Его довели, — тихо, почти неслышно, шёпотом. Цзытао присел рядом с ним и крепко обнял за плечи. — Я очень рад, что я нашёл тебя, родной. Ты не представляешь, как я испугался, что потерял тебя. В этот момент я понял, что мне нет жизни без тебя. Я очень тебя люблю. Ифань обнял его одной рукой за талию, притянув поближе к себе, и продолжал рассматривать счастливую улыбку на фотографии, поглаживая её большим пальцем нежно и с большим трепетом. — Я тоже тебя люблю.