При свете солнца

Он не лгал, когда говорил, что не помнит точно, сколько ему лет. Когда он родился, летосчисление еще не изобрели. Как не изобрели письменность. И даже рисование, красиво именуемое ныне наскальной живописью, еще едва-едва возникло. Он появился на свет из солнечного света и шороха тростника. И было это — на заре. Дня. Эпохи. Цивилизации. Его никто не нарекал — имя себе он выбрал сам. Из самых ярких красок и самых шумных звуков. И, конечно же, из тишины — той самой, из которой все приходит и в которую возвращается. Впервые встретив себе подобного, он не понял этого. Правду о себе он осознал много позже. А тогда он лишь радовался каждому новому рассвету и закату. Он научился учиться — на своих ошибках, и в следующий раз был осторожнее. Его знали как воина. Милостивого правителя. Жестокого убийцу. Смерть. Он лгал, как лжет солнце во время затмения — прячась за темными масками. А потом он встретил Кроноса. — Кто ты? — спросил он. — Я — начало всего, — сказано было ему в ответ. — Я — конец всего. Я — само Время. Он знал, что это не так. Сайлас и Каспиан были другими, хотя и могли когда-нибудь стать кем-то большим. Он все равно любил их — как младших братьев. И любил Кроноса — как равного. Как близнеца. Люди познавали мир, приносили жертвы своим богам. И он в ответ любил и их тоже. Однажды его любовь к людям стала сильнее любви к братьям — и тогда он ушел. Заперев Кроноса в ловушку. Когда по Европе прокатилась волна чумы, он понял, что Кронос наконец-то вышел на свободу. Но ему к тому времени было уже все равно. Мир менялся: перекраивались границы государств, исчезали старые цивилизации, возникали новые, вымирали целые народы. Кое-что оставалось неизменным. Солнце по-прежнему каждый день всходило на востоке, а садилось на западе. "Кто ты такой и что ты такое?" Он не ведал. Мудрым был человеком — тот монах: знал, о чем спрашивать. И знал, что не стоит ждать ответов. В какой-то момент он перестал понимать, зачем живет. Он просто плыл по течению. Смотрел в глаза — живым и мертвым. И иногда — в небо. Он был добр. И к нему тянулись, как тянутся растения к солнцу. Он был жесток. И смерть от его рук была не легче той, что принимали путники, заплутавшие в знойной пустыне. Он был. Но, вопреки распространенному мнению, бессмертным он все-таки не являлся. Ему суждено было прожить долгую, очень долгую жизнь. Но он был смертен. И точно знал, когда настанет его час. В тот самый миг, когда перестанет светить солнце. Дункан МакЛауд был чем-то похож на него в давние времена — юный, еще не знающий всего о самом себе. "Живи, Горец, набирайся сил. Сражаться будешь потом".