Пчелатыч

Темно. И холодно. Но он не чувствует боли. Не чувствует ничего кроме желания. Почувствовать кровь, прикоснуться, огладить словно маленького ребенка впиться подобно изголодавшемуся охотнику, в кусок сочной говяжьей вырезки. Но он не может. Ему не позволят. И он будет страдать, умолять, до алеющих костей сгрызая когти на огрубевших от убийства лапах, унижаясь, ползать на коленях, словно больное дикое животное, пойманное в колючую сеть, и, тихо вздыхая, слизывать вязкий воск с шершавого, покрытого сотнями острейших заноз, пола, пока его господин, его великий господин, не смилостивится над ним. Позволит прикоснуться, попробовать сладкие тягучие капли верескового меда с полосатой шерсти, огладить тонкие жилистые крылья… Господин любит играть с ним, даровать наивысшую милость, причиняя сильнейшую боль. И Господин, его прелестный Господин, невероятно, безумно любит и наслаждается, когда Копатыч причиняет ее другим. Копатыч всегда, всю свою сознательную жизнь был один. С тех пор как в его душе разверзся хаос и вокруг него прелестной чайной розой вокруг раскинулся безумный, всепоглощающий, отчаянный огонь. Медведь находил утешение в огромных сочных тыквах, в пестрой зелени травы, борьбой с назойливыми насекомыми и ядовитыми сорняками. Но он никогда не пытался и по настоящему не хотел искоренить собственных бесов и вырастить в себе нечто прекрасное и ценное, то что было в остальных, но то, чего он с рождения был лишен. Сколько копатыч себя помнил, внутри он не находил ничего —ничего кроме яростной боли, глубокой внутренней пустоты и… желания. О да! Оно было горячим как магма, быстрым как ветер и ненасытным как самый глубокий и самый древний во всей вселенной океан. Копатыч и правда пытался утолить свой бездумный голод, выращивая множество продуктов, съедобных и не очень, пытаясь насытится так же, как и остальные смешарики, но знал что все это ему уже не поможет. Лишь дразнит, распаляет аппетит, зовет, ласкает, но не дает даже попробовать себя на вкус, на ощупь, на запах… И тогда он сломался, перестал бороться с самим собой, дал волю самым потаенным и далеким желаниям своего страждущего сердца и измученной души: он познал жизнь во всей красе, красе ее конца. Первой была Совунья. Она крепко уснула, напившись снотворного со сладким горячим чаем. Ах, она была так мила! Клюв был слегка приоткрыт, а смешная полосатая шапочка упала с подушки, ведомая страстным желанием слиться с теплым ворсом ковра. О, все хотят любви. Жара, что пылает в венах вязким огнем. Копатыч тоже хотел. Хотел до одури. И смог получить. С этого дня, закапывая порядком подгнившие ноги Совуньи за оградой, он принимал как должное что конца не избежать даже ему. И раз так, он будет вершить свой собственный финал. Каждый день он притворялся добрым старичком, что угощает парой сытных баранок за кружкой домашнего чая. Но на самом деле он выбирал, изучал, планировал, тщательно просчитывал вкусы и привычки каждой своей добычи. После смерти Нюши, Кар Карыч явно стал что-то подозревать. Каждый день он приходил к медведю и долго, долго — долго — долго, бесконечно долго рассматривал вещи Копатыча, с опаской смотрел на самовар, будто что-то чуя, водил клювом и пару раз заглянув в банки со специями, уходил, недоверчиво помахивая крыльями. Копатычу следовало быть куда осторожнее. »