***
Ничего подобного в своей солдатской, грубой и несладкой жизни он не встречал до того дня. Самоуверенный, обученный военной теории, но ни разу не бывавший на поле боя юноша должен был вызвать у Отелло презрение, насмешку или недоверие. Однако стоило ему едва взглянуть в чистые и безмятежные голубые глаза, взирающие на него так наивно, так невинно, так восторженно, что-то в груди сурового полководца дрогнуло. Он принял Микеле — по имени он звал его редко, как будто дорожил им и прятал от недоброго колдовства — и сразу приблизил к себе, и долго не мог поверить в любовь, в которой Кассио один раз поклялся дрожащими губами. Отелло понял, что губы эти уже имели немалый опыт, в отличие от рук, не стёртых пока до крови и мозолей, хоть и умеющих держать меч. Но поцелуи Кассио были так свежи и горячи, так чисты и страстны, что думать хоть малость о дурном Отелло не желал — он желал лишь вечно обнимать и осыпать грубыми ласками мужественно-стройное тело, видеть, как скользят его чёрные руки по коже, гладкой и белой, точно мрамор, но совсем не такой холодной и твёрдой. Его неизменно манили золотистые кудри Кассио, его красивая речь и звонкий, но сильный голос, его улыбки, полные веселья, и взгляды, напоённые нежностью. В то время Отелло не думал, что в изрубцованном воинском сердце отыщется место для кого-то ещё. Но любовь и свобода, которые вдохнул в него раскрепощённый флорентинец, не захотели знать границ. Любовь Кассио начиналась с восхищения; любовь этой девочки, хрупкой и прекрасной, проистекала из сострадания. Отелло знал, как много поклонников было у Дездемоны, какой завидной во всех отношениях невестой она была, но для него важно было только одно: он чувствовал, что Дездемона — его, и сам готов был отдаться ей всей душой и телом. Ни единого зерна сомнения не заронилось тогда в нём, Отелло видел вокруг себя лишь свет: он полюбил Дездемону, она его, а преданный Кассио никогда не выказывал ни обиды, ни ревности. Напротив, он так искренне готов был служить посредником в любви благородного мавра и дочери сенатора, что Отелло назначил Кассио своим лейтенантом, пускай венецианские вельможи твердили генералу, что по опыту и по заслугам следовало произвести в лейтенанты Яго. О честный, честный Яго, неужели он прав в своих подозрениях? Неужели всё это время подлую мерзость Кассио скрывало его же ловкое притворство, неужели и Дездемона никогда не была так невинна, как казалась всякому, кто знал её? Эта изворотливая девчонка обманула родного отца, бесстыдно сбежала из дома в чёрные объятия Отелло, хотя, вероятно, ещё раньше в похотливой жажде отдавалась этому бесчувственному, развратному подлецу, хвастливому пьянице, который теперь — когда Отелло узнал всё, когда он видел платок своей матери, свадебный подарок Дездемоне, в руках у Кассио — ещё и насмехается над ней. У Отелло темнело в глазах, когда он представлял, что эти два белокурых, голубоглазых, белокожих ангела могли лежать в объятиях друг друга, что их тела блестели капельками пота от неуёмной страсти, что они, погрязнув в звериной похоти, никак не могли остановиться и, может быть, зло смеялись над ним или проклинали, прерывая свои грязные поцелуи. Яго обещал взять убийство Кассио на себя. И это хорошо. Отелло не выдержал бы, если б ему пришлось разом расправиться с обеими обольстительными змеями, которых он пригрел на своей могучей чёрной груди.***
Тьма и холод опутывают Отелло — адский огонь, клокотавший в нём, сжигавший изнутри, затихает и уступает ледяному мраку ночи. На неподвижную Дездемону падает широкая дорожка лунного света, придавая ещё больше белизны её рукам, её босым ногам, её застывшему лицу, с которого уже смыт румянец жизни. Чуть поодаль от юной госпожи лежит Эмилия, она словно продолжает оплакивать свою белокурую бедняжку; пятна крови почти незаметны на её тёмном платье, только на кружево попало несколько багровых капель. Мужа Эмилии крепко держит пара стражников, хоть он больше и не пытается убежать — по лицу Яго блуждает нечеловеческая глумливая ухмылка, лишь иногда он кривится и сгибается, пронзаемый болью от раны, нанесённой рукой Отелло. О, тот хочет, всё ещё хочет добить Яго, проткнуть его насквозь мечом, увидеть, как с бурлением кровь потечёт из пасти этого мерзкого пса, кровь такая же грязная, как его клевета. Но Отелло не бросается больше на Яго, лишь окидывает спальню опустевшим, усталым взглядом. На лицах Лодовико и Монтано читаются ужас и непонимание из-за всех преступлений, свершившихся за одну ночь; пожилой Грациано смотрит на хладное тело несчастной племянницы и держится за сердце. Только один взгляд Отелло ещё страшится поймать, но всё равно встречается с ним: светлые голубые глаза полны боли, испуга, потрясения. Кассио, которого принесли сюда раненым, сидит и не может подняться, его нога рассечена — стараниями доброго друга Яго. Отелло попросил прощения у Кассио. Но какое может быть прощение для него у неба, когда эта бедная возлюбленная девочка, родившаяся под злою звездою, лежит перед ним без дыханья, лежит, убитая им? Он видит слёзы Кассио и понимает, что хотя бы одна живая душа будет молиться о нём, не только о Дездемоне, которая заслуживает всех слёз и молитв вселенной. И Отелло наверняка знает, что делать. Продолжая говорить, он достаёт припрятанный кинжал и, пока никто не успевает опомниться, вонзает его в себя. Кассио будто беззвучно кричит в этот миг, он подаётся вперёд всем телом, хочет подбежать к Отелло, но, прикованный к месту увечьем, лишь сотрясается, теперь в его глазах — бессилие и неподдельное горе. — Поцелуй… ещё поцелуй… ещё один поцелуй, — слышится тяжёлое, умоляющее и угасающее бормотание мавра. Смятенные возгласы замирают на устах присутствующих. Никто, кроме самого Отелло, не замечает, как Кассио подносит свои пальцы к губам, целует их и делает слабый прощальный взмах рукой. Лишь после этого Отелло падает, прижимаясь тёмным телом к ослепительно бледному телу Дездемоны. — Я боялся этого, — раздаётся неожиданно тихий голос Кассио. — Но я думал, что у него нет оружия. Он был великий сердцем… Отворачиваясь к стене, Кассио больше не сдерживает рыданий. Яго мечтает не только замолчать отныне, но и заткнуть уши. Он может лишь закрыть глаза.