Я готов стать шарфом Его Светлости, а как стану шарфом - удавлю. (Том Мириам, “Вассальская преданность”) ..пока преданный не простит предательство. (Наталья Васильева, «Черная книга Арды»)
* * *
Молодому лорду скучно. Он изо всех сил старается не упустить нить разговора, но, судя по тому, как он начинает невпопад соглашаться или ожидающе молчать в ответ на заданный вопрос, смысл от него ускользает. Он упрямо наклоняет рогатую голову и, похоже, еле удерживается, чтобы не встряхнуться по-собачьи и тем самым вернуть себе ясность мысли. Но он все равно тонет в потоке тоски, скуки и политики и мечтает избавиться от этого побыстрее. Когда молодой лорд в очередной раз украдкой косится на дверь и его зеленые глаза делаются совершенно несчастными, капитан Квинн сворачивает разговор. — Благодарю, мой лорд, — говорит он. — Разрешите вернуться к своим обязанностям? — Конечно! — торопливо выдыхает тот, кого капитан даже в мыслях называет «молодым лордом», а не по имени: кажется, он сейчас согласился бы на что угодно, лишь бы оказаться подальше от скучных разговоров. Лорд не менее быстро благодарит, разворачивается, картинно взмахнув плащом, и исчезает за дверью рубки. Квинн смотрит ему вслед, отчаянно не понимая, зачем Дарт Барас приказал ему тратить свою жизнь на «Ярость», на команду, достойную разве что посудины контрабандиста, и на этого ситха, у которого между рогов свистит ветер альдераанских гор. Впрочем, это лучше Балморры. Все, что угодно, лучше Балморры. Впрочем, порой капитан думает, что проще было остаться и ждать другого шанса — годами, десятилетиями, быть может, всю жизнь. Единожды не выполнив приказ Дарта Бараса, можно было поставить крест на своем будущем так же легко, как шлепнуть голографическую печать на очередной штабной документ. Но когда он в сотый, тысячный раз видит на мостике Ветт, наглую рабыню-тви’лекку, закидывающую ноги на приборную панель, когда в сотый и тысячный раз докладывает молодому лорду о недопустимых нарушениях корабельной дисциплины, а в ответ получает смущенную улыбку и ничего не значащие слова, сводящиеся к банальному «я с ней сплю, ей можно», — тогда он с тоской вспоминает о внезапно кончившейся ссылке. Ветт его бесит. Она лезет не в свое дело, слоняется по кораблю, раздражая одним своим видом, задает глупые вопросы и все время ухмыляется, глядя на него. Она как будто специально старается почаще попадаться на пути, поэтому порой ему кажется, что Ветт следит за ним так же, как он — за молодым лордом. Скорее всего, это так и есть. Иногда тви’лекка смотрит на него слишком пристально, и в ее взгляде, остром, как лезвие виброножа, читается недвусмысленное: «Только тронь его, и я...» Капитан отводит глаза, делая вид, что ничего не замечает.* * *
Молодому лорду тоскливо. Когда он возвращается с Хатты, в его глазах клубится желтый ядовитый туман, клочья отравленного дыма стелются за его плащом, и он шагает медленно и тяжело, будто несет на плечах бетонную плиту. Он почти ни с кем не говорит, его губы кривятся в больной усмешке, он смотрит в пол и хмурит брови. Можно подумать, что он не победил врага только что, а похоронил друга... да что там, прямо сейчас стоит у погребального костра. Дарт Барас излучает неподдельную радость, видную даже сквозь нечеткую голограмму. Молодой лорд смотрит на него так, будто хочет испепелить взглядом. Не менее мрачные взгляды он бросает на свою недавно обретенную ученицу. Кажется, то, что должно было стать достойным поводом для гордости, причиняет ему одну только боль — и с этим ничего нельзя сделать. Лорд совсем перестает слушать, когда капитан заговаривает с ним о военных делах, он безразлично кивает в ответ на сообщения о состоянии корабля, и остается только бросить это бессмысленное занятие и вернуться к своим прямым обязанностям. Сперва капитан Квинн подозревает, что ученица молодого лорда будет вести себя так же отвратительно, как и его любовница. Но нет. Джейса носит белое, длинное, струящееся, Джейса ходит медленно и плавно, качая бедрами, Джейса опускает глаза при разговоре. Она вся мягкая, округлая, тихая, таких женщин называют идеальными женами, оставляют их дома хранить очаг и растить детей, а не таскают за собой по самым опасным местам галактики. И с каждым днем молодой лорд заметно оттаивает, глядя на нее. Предсказуемо, что со временем между ними начинают проскакивать искры, способные спалить «Ярость» дотла. Джейса краснеет, когда учитель смотрит на нее горящими глазами, она отводит взгляд, трепеща ресницами, и становится ясно — долго она не выдержит. Но молодой лорд вежлив, осторожен, спокойная забота сквозит в каждом его движении. Он подает ученице руку, распахивает перед ней двери, наклоняется и касается губами пальцев, отчего она то вспыхивает, то бледнеет. Выясняется, что она умеет играть на скрипке, и при первой возможности лорд дарит ей старинный инструмент, который он — совершенно случайно! — отыскал у торговца антиквариатом. Теперь они играют вдвоем. Арфа поет, скрипка плачет, и от этих переливов сердце будто окатывает кипятком, а потом стискивает огромной призрачной ладонью. Их музыку нельзя слушать долго — она не для простых смертных, нет, они переговариваются о чем-то своем, и становится дурно от невозможности понять чужой красивый язык и от зависти к тем, кому под силу такое, что тебе и во сне не приснится. Нет, не приснится. Во сне звучит музыка, во сне звучит голос, который наутро нельзя вспомнить. Во сне капитан видит искореженную землю Балморры, затянутое красной сеткой небо, вспышки выстрелов, бесконечную штабную тоску, низкую кровавую луну. Во сне молодой лорд поднимает руку, затянутую в белую перчатку, и на его ладонь сыплются сбитые с небосклона звезды. Он оборачивается, улыбается и вспыхивает изнутри слепящим огнем. И наступает бесконечная темнота.* * *
Молодой лорд в растерянности. Слишком много всего сваливается на его голову в последние дни — это не считая самого что ни на есть реального обвала в пещере-ловушке. Он машинально трет обломанный рог, он хмурит брови и не понимает, что делать. Не то что бы кого-то удивила попытка наставника избавиться от слишком талантливого ученика, но... Но никто не думал, что это случится так скоро. Капитан Квинн тоже не понимает, что ему делать. Дарт Барас уверен, что его ученик вместе с маленькой Джейсой мертвы, погребены в каменной пещере на Квэше, а судьба всей остальной команды, естественно, пока его не волнует. Но если бы он узнал, что молодой лорд жив, если бы... Капитан смотрит на свое расплывающееся отражение в стенах корабельных переходов, отполированных до блеска старательным дроидом, и ему чудится еле слышный шепот. — Ты обещал, — шелестит металлический голос двойника. — Ты обещал. Чего стоят твои слова, офицер? «Я обещал двоим, — мысленно отзывается он, стараясь не думать о том, что сходит с ума и говорит с тем, кого нет. — Им обоим.» — Так выбери, кого ты предашь, — ухмыляется отражение и добавляет совсем тихо, — первым. На «Ярости» висит настороженная тишина, будто сам корабль ждет чего-то, прислушиваясь и готовясь. Ветт, не скрываясь, носит на поясе бластеры и при встрече с капитаном выразительно кладет ладони на рукояти. Пирс не расстается со своей любимой винтовкой. Даже тихая Джейса пристально и осторожно смотрит из-под густых ресниц, всегда готовая броситься вперед, подставиться под удар, заслонив учителя собой. Все знают, все понимают, все догадываются. Капитан уверен, что Ветт уже несколько раз предлагала молодому лорду «выбросить эту дрянь в шлюз», — и на ее месте он сказал бы то же самое. Слишком велики ставки, слишком реальна опасность. Он оставляет бластер в каюте. Он все понимает. Молодой лорд приходит к нему в один из длинных и пустых вечеров. Он теперь носит белое, и это почему-то наводит на мысли о крови на снегу. Белое, красное, черное... Он безотчетно трет рога и, судя по всему, не понимает, с чего начать. — Я так не могу, — говорит он наконец. — Не могу, и все. Нам нужно поговорить. — Как пожелаете, мой лорд, — отвечает Квинн, борясь с желанием отвести взгляд. — Оставьте это, капитан, — он безнадежно машет рукой. — Не надо. Я просто хочу, чтоб вы знали. Я не буду вас удерживать здесь, если вдруг вы решите вернуться к... туда, куда вас зовет долг. «Я не могу ждать, когда ты ударишь мне в спину, — слышится капитану за этими вежливыми и сдержанными словами, — когда ты меня сдашь, когда ты изменишь курс так, чтобы „Ярость“ не вышла из гиперпрыжка, когда ты, когда ты, когда...» Зеленые глаза, обведенные алым по кругу, смотрят внимательно, и кажется, будто в них теплится странная надежда. «Будь что будет,» — думает капитан, набирая воздуха в грудь, будто перед шагом с обрыва. — Я верен вам, мой лорд, — говорит он вслух. — Только вам. Если вы не возражаете, я останусь здесь. Молодой лорд улыбается — будто солнечный луч пробивает серые облака. Эта ясная улыбка, кажется, стоит очередной лжи. Хотя... может, это и не ложь. Может быть, все обойдется. Может быть... — Это хорошо, капитан, — лорд наклоняет голову. — Я скажу остальным, чтобы они... Неважно. Только обещайте мне. Обещайте мне одно. «Все, что угодно,» — собирается было сказать капитан, но ему становится совсем тошно. Он кивает и ожидающе смотрит, радуясь, что рядом нет маленькой Джейсы, которая умеет читать в людских сердцах. Она бы убила его — и правильно сделала. — Если вдруг наста... Дарт Барас попытается до вас дотянуться, — медленно произносит молодой лорд, — скажите мне. Сразу. Обещаете? — Обещаю, — отвечает капитан, будучи абсолютно уверенным, что никогда этого не сделает. В эту ночь ему ничего не снится.* * *
Молодому лорду больно. Он с трудом держится на ногах, он изо всех сил сжимает пальцы, чтоб не выронить мечи — и не упасть вслед за ними в мелкие цветы Белсависа, похожие на капли запекшейся крови. Его красная кожа быстро — проклятье, слишком быстро! — становится серо-розовой, черные линии татуировок на лице кажутся глубокими резаными ранами. Доспех молодого лорда пробит в нескольких местах, черные дыры с искореженными краями выглядят жутко и притягательно одновременно. Они отступают, огрызаясь бластерным огнем, оставляя за собой трупы своих и чужих, но до имперских позиций еще далеко. Каждый лишний шаг дается молодому лорду слишком тяжело. Обычный человек давно бы потерял сознание, но он держится — до тех пор, пока они не остаются вдвоем. И вот тогда силы покидают его. — Уходите, капитан, — говорит молодой лорд, тяжело опускаясь на колени в высокую траву, — оставьте меня. — Вы с ума сошли? — светским тоном интересуется капитан, одновременно пытаясь рассчитать в уме, за какое время к ним прибудет подмога. Расчеты не радуют. Но и это лучше, чем ничего. — Нет, — он упрямо качает головой, — это приказ. Я справлюсь. Один. Уходите к форпосту, запросите помощь. Все. «Как же просто, — думает капитан Квинн, глядя на стремительно белеющее лицо молодого лорда. — Выполнить приказ. Немного задержаться, и... Если его не добьют республиканцы, он умрет от потери крови, будь он хоть сто раз ситхом. И все. Можно возвращаться, первым доложить Дарту Барасу о настоящей смерти его ученика, получить награду за верность и забыть, забыть, ничего не помнить. » Лорд кашляет, захлебываясь, он зажимает рот рукой, и на белой — точнее, уже грязно-серой — перчатке остаются алые следы. Эти бесконечно тянущиеся секунды — из тех, что потом возвращаются ночными кошмарами и длятся до самого пробуждения, выпивая силы, оставляя после себя мутную, тоскливую боль. И капитан знает, что можно будет выбросить из головы что угодно, со временем он забудет и взгляд, и голос, но не окровавленную перчатку. Только не ее. — Простите, мой лорд, но я склонен нарушать приказы, — говорит капитан Квинн, понимая, что в который раз делает шаг по пути к пропасти. — Вы же знаете. — Не будьте идиотом, — его голос становится совсем тихим, жутким, похожим на шелест сухой травы. — Вас прикончат. — Разве есть что-то достойнее, чем смерть во славу Империи? — капитан позволяет себе коротко усмехнуться. — А кто же тогда будет любить родину? — в унисон отзывается молодой лорд. Он пытается улыбнуться, вместо этого его лицо искажает гримаса, и он снова сгибается в приступе кашля. Отдышавшись, он добавляет: — Квинн, да вы умеете шутить. Никогда бы не подумал. — А вы умеете болтать, истекая кровью, — отвечает капитан. У него не получается улыбнуться еще раз. — Не скажу, что я удивлен. Лорд корчит по-детски обиженную рожу, и на посеревшем лице это выглядит устрашающе. Сквозь листву разлапистого местного дерева косо падают солнечные лучи, расчерчивая кожу новыми шрамами. — У вас есть план? — интересуется лорд, тяжело опираясь на подставленное плечо. Капитан на секунду задумывается, не переоценил ли он себя. Ситх в полном доспехе весит чуть меньше здоровенной банты — так кажется, по крайней мере. — У меня нет плана, — говорит он в ответ. Молодой лорд пытается рассмеяться, в который раз закашливаясь кровью. Дорога кажется бесконечной. Шаг, шаг, укрытие, выстрелы, снова шаг, два, три — повторять, пока не надоест. Заросли, расцвеченные всеми цветами радуги, позволяют прятаться, переводить дыхание — но точно так же они скрывают и преследователей. Белсавису все равно, для него нет своих и чужих с того самого времени, как раката оставили его. Здесь нет затаенной злобы Коррибана, настороженности Дромунд Кааса, неразборчивости Нар-Шаддаа — есть только равнодушие, раскрашенное в яркие цвета. Эта земля впитывает воду, кровь и слезы, на ней поднимаются высокие деревья, рассыпаются мелкие цветы, тянутся к небу извилистые стебли травы. «А ведь это лучшее место для тюрьмы, — неожиданно сам для себя думает капитан. — Здесь всем...» Ему не удается довести мысль до конца — звучат выстрелы, из зарослей вываливается донельзя довольный Пирс со штурмовиками, и становится не до размышлений о тюрьмах. — Оно того стоило, — шепчет лорд перед тем, как окончательно потерять сознание, и капитан не успевает уточнить, что он имеет в виду. Вызов по секретной линии звучит тогда, когда молодой лорд несколько часов плавает в ванне с бактой, а время идет к местной полуночи. На миг капитану Квинну кажется, что все это — дурной сон, что он сейчас проснется, и коммуникатор тут же перестанет требовательно пищать. Мигающие огоньки кажутся глазами каких-то опасных тварей, попробуй тронь — вцепятся в руку острыми зубами. «Пре-да-тель, — звенит настойчивый сигнал, — пре-да-тель...» Собравшись с мыслями, он отвечает на вызов. Лицо Дарта Бараса, как всегда, скрыто маской — но даже на ее серебристой гладкой поверхности легко читается то, о чем он сейчас думает. Он в бешенстве, он безумен, он ненавидит и хочет мести. А еще он боится, и от осознания этого пробирает дрожь. Он же боится своего ученика — и жаждет отомстить ему и за этот страх тоже. — Выполняйте свой долг, капитан, — глухо говорит Дарт Барас, Голос Императора и член Темного Совета. — Он должен умереть. — Простите, мой лорд, — отвечает он, стараясь не отводить взгляд. — Я всего лишь человек. Вы требуете невозможного. Лорд Гнев слишком силен... Серебряная маска, кажется, кривится от злобы. Голограмма плывет, дергается, идет полосами. «Пусть он разнесет коммуникатор молнией, а?» — мелькает в голове у капитана. Но это было бы слишком просто. — Я не желаю ничего слышать, — медленно, почти по слогам выговаривает Дарт Барас. — Действуйте, капитан. Вы же не откажете человеку, который всегда заботился о вас... И, выдержав паузу, он негромко продолжает: — И о вашей семье? — Нет, мой лорд, — капитан наклоняет голову, отчаянно сожалея о том, что не остался лежать там, в зарослях, уткнувшись лицом в траву. Так было бы проще. Так было бы лучше. Так было бы... — Я жду, — говорит Дарт Барас, и связь прерывается. «Скажите мне, — негромкий голос звучит в его голове, и от этого сжимается горло, будто бы его стискивает невидимая рука. — Сразу. Обещаете?» — Обещаю, — шепчет капитан и смеется, как сумасшедший, закрывая лицо ладонями.* * *
Молодой лорд в бешенстве. Голос, который мог вытянуть самые сложные оперные ноты, голос, который мог перекрыть грохот боя, выстрелы турелей, крики умирающих — этот яростный голос, полный горя и обиды, бьется сейчас под высоким потолком станции, расшатывает стены, корежит гладкий металлический пол. Кажется, еще немного, и звуковая волна выбьет запертую дверь. Вот только слова, которые он произносит, далеки от высокого слога. Капитан морщится, в очередной раз услышав затейливые хаттские ругательства, а в его голове неумолимо и размеренно тикает счетчик — по-ра, по-ра, по-ра. Нельзя медлить. Нельзя ждать. Иначе можно не удержаться, сломаться, нарушить слово. — Простите, мой лорд, — говорит капитан, будто бы это что-то значит. Какой дурак простит такое? Какой дурак оставит в живых того, кто клялся в верности, а потом попытался воткнуть нож в спину? «Я говорил, что это невозможно, — думает капитан, глядя на то, как в глазах молодого лорда разгорается безжалостное алое пламя. — Я предупреждал, что не справлюсь. Простите, мой лорд. Я всего лишь человек». Молодой лорд сжимает рукоять лайтсабера так, будто его руку сводит судорогой. Он смотрит, то ли упрямо, то ли угрожающе наклонив рогатую голову, он задает вопросы, на которые нет ответов, он все еще не верит, что его в очередной раз предали. Он не слушает, не хочет слышать все то, что капитан уже сотню раз проговаривал в своей голове. Эта убедительная, разумная, достоверная речь никому не нужна. Уже ничего никому не нужно. — Простите, мой лорд, — повторяет капитан Квинн, опуская глаза. Боевые дроиды за его спиной скрипят, будто переминаются с ноги на ногу, нетерпеливые, как выдрессированные псы в ожидании команды. Становится даже на секунду жаль их — молодой лорд легко справится с ними, как справлялся с многими сотнями таких же металлических болванок. Он превратит их в две груды металлолома, а потом — или в процессе — убьет предателя, исполнявшего свой долг перед всеми сразу, и уйдет, и все будет так, как нужно. Капитан медленно, недопустимо медленно поднимает бластер. Он стреляет, не глядя, не целясь, чувствуя, как с каждым выстрелом стремительно заканчивается его собственная жизнь. Молодой лорд с привычной легкостью прыгает, кружится, танцует среди смертельно опасных вспышек, два клинка сверкают и вертятся, все сливается в единую сумасшедшую круговерть, из которой никак не выйти живым. Когда оба дроида замирают, напоследок плюясь искрами и скрежеща по полу конечностями, как большие умирающие звери, капитан из последних сил делает шаг вперед — туда, где светится острие клинка, направленное ему в грудь. С еле слышным шипением сине-золотое лезвие гаснет. — Я не могу, — говорит молодой лорд, опуская меч. Капитан хочет спросить: «Почему?», но не может выговорить ни слова. В глазах темнеет, мысли путаются, потолок станции обрушивается на голову, и становится темно, пусто, спокойно. Он приходит в себя в медотсеке «Ярости». От осознания того, что он все-таки жив, хочется взвыть, но он смотрит в потолок и молчит до тех пор, пока на пороге не появляется молодой лорд. — Как ваше здоровье? — интересуется тот, старательно глядя в сторону. — Благодарю, почти в порядке, — говорит капитан, не сводя взгляда с потолка. Эти игры в вежливость настолько тошнотворны, что от них мутит по-настоящему. «Зачем? — хочется кричать ему. — Зачем? Почему ты меня не убил, дурак рогатый? Чего ты еще ждешь?» — Вы спасли мне жизнь, капитан, — тихо говорит молодой лорд. — Считайте, что я вернул вам долг. Возвращайтесь к своим обязанностям, когда сможете. — Вы даже не выбросите меня в шлюз? — вежливо интересуется он, по-прежнему глядя мимо собеседника. — Ветт этого не переживет. — Ветт ничего не знает, — лорд качает головой. — Иначе бы она точно голосовала за шлюз. Поговорим после, хорошо? И он уходит, не дождавшись ответа.* * *
Капитан ждет. Каждую минуту, сам не отдавая себе отчета, не осознавая до конца, он ждет наказания. Покушение на жизнь вышестоящего лица, дезинформация — все это в военное время означает даже не трибунал, а расстрел на месте. Молодой лорд ни разу об этом не заговаривает, он ведет себя так, будто ничего не случилось — да что там, они оба ведут себя так, будто ничего не случилось! — и от этого становится еще хуже. Капитан чувствует себя так, словно идет по ненадежному мосту над пропастью, внизу ревет вода, и с каждым шагом опора под ногами шатается все больше, все сильнее, и как ни надейся — удержаться не получится. «Ты не можешь верить мне, как раньше,» — думает он, когда молодой лорд приходит посоветоваться, обсудить, поговорить. Он надеется, что его мысли никому не слышны. Джейса сейчас не прислушивается к тому, что происходит на корабле, она занята чем-то другим, она подолгу отсутствует и возвращается мрачная, печальная, молчаливая. А остальные... что говорить об остальных? Тревожный сигнал звенит, когда у него не выходит связаться с матерью. «Ты не можешь верить мне, как раньше, — повторяет он про себя, пока идет по коридорам, стараясь не смотреть на искаженные отражения, — вот ты и не веришь. И правильно делаешь». Удивительно, но молодой лорд обнаруживается у себя в каюте — и в полном одиночестве. Он сидит за столом и крутит в руках голокрон, то ли задумавшись, то ли не торопясь его открывать. — Мой лорд, разрешите задать вопрос, — капитан говорит торопливо, пытаясь успеть до того, как горло сведет позорным спазмом. — Моя семья... Молодой лорд поднимает усталые глаза — тусклая посеревшая зелень, трава под пеплом, красный ободок по краю зрачка горит огнем. Теперь он такой всегда — вымотанный, выпитый почти досуха. Таким он возвращается с войны, с переговоров, даже от своей девки с Нар-Шаддаа. Кажется, будто что-то выжигает его изнутри. Это месть, боль, неспокойная совесть — какая разница? Лорд хмурит брови, словно пытается что-то вспомнить, потом криво улыбается уголком рта. — Не волнуйтесь, капитан, — его голос звучит глухо и надтреснуто, как у старика. — Ваши близкие под защитой моей семьи, как и вы — под моей. Я не могу позволить, чтобы... — Чтобы я предал вас еще раз? — ровным голосом уточняет капитан. Ему нельзя так говорить с будущим Гневом, но единственный раз в жизни он думает уже после того, как слова прозвучали. Молодой лорд шипит что-то неразборчивое на хаттском, потирая виски, потом замолкает и смотрит в упор, не мигая. — А вы собирались? — неожиданно спокойно интересуется он. — Я полагаю, нет. Я ошибаюсь? — Простите, мой лорд, — капитан отводит взгляд, не в силах смотреть в эти усталые, больные, незнакомые глаза. — Больше не повторится, мой лорд. Разрешите идти? В каюте повисает тишина, неприятная и тяжелая, она давит на виски, стискивает обручем голову, от нее хочется побыстрее освободиться. Молодой лорд мог хотя бы махнуть рукой, что означало бы «идите, капитан», но он не делает и этого. Он вообще не шевелится, будто и не дышит, не моргает. Еще год назад ему самому бы стало тяжело от такой тишины, он бы передразнил, глупо пошутил, сказал что-нибудь бессмысленное, нужное лишь затем, чтобы вокруг перестало быть настолько тихо. Но не сейчас. Чем дальше, тем больше он меняется, перестает быть собой, переплавляясь, становясь настоящим Гневом Императора — не человеком, но карающим мечом без имени, без памяти, без собственной воли... — Вы забыли добавить «мой лорд», — в голосе молодого лорда звенит отзвук прежнего, знакомого смеха, и тишина рассыпается на части. Он трет ладонью лоб, встряхивается, будто его только что окатили водой, глаза начинают отливать прежней зеленью. Можно представить себе, что сейчас он снова начнет тоскливо коситься на дверь, кивать невпопад и виновато улыбаться — как раньше. Капитан ждет. Он не может угадать, что будет дальше. Впервые в жизни он не может даже предположить, что сейчас сделает будущий Гнев Императора — извинится, промолчит или придушит его. Что угодно, в общем-то — и ничего из этого не будет удивительным. — Я просто идиот, — внезапно и просто говорит молодой лорд, и это вовсе ни на что не похоже. — Даже не знаю, что еще сказать в свое оправдание. Наста... Дарт Барас бы одобрил, если б узнал. Его методы, да? Он не произносит вслух очевидного — это и так ясно им обоим. Лорд прямо и открыто смотрит на своего капитана — помощника, соратника, предателя — и все то, что не сказано вслух, легко читается в долгом взгляде. «Ты считаешь, что я взял заложников, — говорят зеленые глаза, снова начавшие подергиваться серым пеплом. — Более того, ты уверен, что это правильно. Сейчас я должен быть уверен в преданности каждого из вас, и только тебе я не верю настолько, чтобы... На войне все средства хороши, верно?» — Нельзя не признать эффективность методов вашего бывшего наставника, — медленно выговаривает капитан, борясь с желанием снова отвести взгляд. — Было бы странно, если бы вы не воспользовались... — Дурак, — тем же спокойным тоном припечатывает молодой лорд. — Простите, что? — севшим голосом переспрашивает тот. — Ничего, — лорд прикусывает губу, замолкает, потом договаривает усталым голосом, — я могу сказать что угодно, только вы мне все равно не поверите. Да и какая разница? Можете идти, капитан. С вашими близкими ничего не случится, даже если вы сейчас достанете бластер и разнесете мне башку. Даю слово. Впрочем, если вы решите этого не делать, они не пострадают тоже. И пусть кое-кто подавится своими эффективными методами. Капитан коротко кланяется и уходит, с трудом удержавшись от того, чтобы обернуться. Дверь закрывается с еле слышным шорохом. «Ярость» медленно плывет среди звезд, как альдераанская транта. Кажется, даже корабельный дроид дремлет, привалившись к стене. В этой сонной ленивой тишине хочется молчать и ни о чем не думать. Он и не думает. Во сне к нему приходит бесконечный дождь, стирающий имена и лица, и в этом сером ливне растворяется и память, и жизнь. Молодой лорд показывается из своей каюты через сутки. К тому времени на корабль возвращается Ветт, выполнявшая на планете какое-то поручение. Она, как обычно, ведет себя шумно, бесцеремонно и совершенно отвратительно. Кажется, будто она может находиться в нескольких местах одновременно, ее пронзительный голос слышен везде, он отражается от зеркальных стен, противно звенит в голове. Но лорд улыбается ей, и ради этого можно смириться даже с ее существованием. — Я со всем разобралась, — радостно выпаливает она, повисая у лорда на шее. — Отдала приказы, разогнала всех заниматься делом. И главное! Главное! Сделала так, чтоб ни один из этих бездельников не смел тебя беспокоить! Лорд обнимает ее, утыкаясь носом в синие лекки. У него необычно-светлые глаза, наконец переставшие гореть злым усталым огнем, у него почти прежняя улыбка. Короткое время, проведенное наедине с собой, явно пошло ему на пользу. Или нет? Можно ли будущему Гневу становиться просто человеком? Кому под силу ответить на этот вопрос? Ветт проходит мимо капитана, нарочно задевая его локтем, и фыркает: — Чего уставился? — и прежде чем он успевает ответить, добавляет. — Никогда его выспавшимся не видел, что ли?* * *
Над Кореллией — настолько яркое небо, что слезятся глаза. Кореллия пахнет гарью, жаром и пеплом. Яркие рекламные вывески на небоскребах, испещренные следами от выстрелов, выглядят так нелепо, что хочется стереть их, оставить только желто-черные здания, серые линии дорог и синее небо. «Да эта планета скоро станет вторым Тарисом,» — кривится Ветт, стоит ей выйти из космопорта, и в этом с ней трудно поспорить. Джейса просто молчит, но по ее исказившемуся лицу понятно, что она тоже видит не города, по которым ползут колонны танков и маршируют солдаты, а развалины, между которых рычат и жрут друг друга одни ракгулы. Молодой лорд щурится на недоброе местное солнце и тоже не произносит ни слова. Кореллия не похожа на Восс, полный странного волшебства, и на Хот, застывший в своем ледяном спокойствии. Кореллия — живая, шумная, простая, она говорит множеством знакомых голосов, она дает устойчивую почву под ногами, пусть ее и часто трясет от взрывов. Эта война не требует думать, она требует действовать. Это легко. От одной операции — к другой, от одного боя — к другому. Молодой лорд больше не похож на тень себя самого. Капитан думает, глядя на него, что под этим слепящим солнцем все становится настоящим. Безликий Гнев Императора обретает имя и жизнь. Он становится выстрелом, направленным в цель, голосом, отдающим приказы. Истинный Гнев носит ослепительно-белое — к нему не липнет черная гарь, на нем не остается следов крови. Он наклоняет рогатую голову, будто увенчанную короной, и капитан вспоминает древние храмовые статуи — точно такие же, застывшие в вечной угрозе. Безжалостное солнце мегаполиса высушивает кожу, асфальтовая пыль горчит на губах, волосы пахнут гарью и горячим ветром. У всех — у Пирса, у Ветт, даже у нежной круглолицей Джейсы — заостряются черты, в глазах появляется выжидающий блеск — так сверкают на солнце начищенные бластеры. Лорд улыбается яростно, светло и говорит: «Мы победим». В эту минуту за него хочется умереть. Именно на Кореллии в сознании начинает стучать невидимый таймер. Он отсчитывает секунды, одну за одной, мерно и неотвратимо. Капитан поднимает голову и улыбается бесконечному синему небу, которое обещает ему легкую смерть в бою. — С именем твоим, — беззвучно шепчет он, глядя, как за плечами лорда бьется белый плащ, — и во имя твое. — С именем твоим, — по слогам выговаривает он, а потом отдает приказ, и над его головой небо расчерчивают огненные стрелы, — и во имя твое. «С именем твоим, — успевает подумать он, понимая, что не успеет увернуться от очередного бластерного заряда, — с именем...» Перед глазами вспыхивают и рассыпаются искры. Синее небо Кореллии опрокидывается, рушится, накрывает его с головой. Металл скрежещет о металл, каменные обломки с грохотом летят вниз, тяжело скрипят боевые машины, кричат люди. Капитан смотрит, как по небу плывет одно-единственное медленное ленивое облако. Он не слышит, как смолкает шум боя, он видит только синее, белое, далекое. В груди уже почти не жжет, боль уходит, уплывая вслед за облаком. Ладонь в горячей кожаной перчатке ложится ему на лоб. — Во имя твое и во славу твою, — пытается сказать он, но губы не слушаются. Небо над головой темнеет, подплывает кровью, но он не закрывает глаза. Ему кажется, что если цепляться за эту ускользающую синеву, будет легче. — Я рядом, — тает на грани сознания далекий знакомый голос. Стены и потолок качаются, причудливо выгибаются, плывут в мутной пелене. Капитан приходит в себя долго и мучительно, ему снятся кошмары, где умирают живые и оживают мертвые. Небо над Кореллией становится черным, его наискось рассекают плети огненного дождя, планета дрожит и раскалывается пополам. Он возвращается к жизни так тяжело, будто смерть, уже отсчитавшая ему срок, не желает признавать свою ошибку. «Я рядом, — слышит он сквозь беспросветный кошмар. — Я рядом». Он идет на голос по длинному извилистому коридору. Он делает шаг за шагом — до тех пор, пока перед глазами не вспыхивает неяркий свет ламп в медблоке. Дроид сосредоточенно фиксирует состояние пациента, за столом с чем-то возится Джейса, а молодой лорд, почти что Гнев Императора и несомненный герой операции на Кореллии, стоит по ту сторону двери, по-детски прижимая нос к маленькому окошку. Он замечает взгляд, расплывается в счастливой улыбке и машет рукой. Джейса оборачивается, притворно хмурит брови и грозит ему кулаком. Капитан закрывает глаза. В его голове пусто, звонко и тихо. Вокруг «Ярости», взявшей курс на Коррибан, медленно кружатся тревожные звезды.