“Следует ли женщине, как мужу, одеваться? Следует ли женщине тратить в битвах дни?” (“Месса Кошона”, рок-опера “Жанна”) “А хорошее место Дискордией не назовут.” (Скади, “Дискордия”)
* * *
Ей снились кошмары. Во сне она бежала по зимнему лесу, проваливалась по колено в снег, теряла равновесие и падала, ощущая всем телом, как дрожит заледеневшая земля. Останавливаться было нельзя, ни на минуту нельзя, и она поднималась, не чувствуя ног, и бежала дальше, задыхаясь, а неизбежная смерть шла за ней по пятам, и холодное дыхание обжигало затылок. В какой-то момент она снова падала, нелепо раскинув руки, и, пытаясь подняться, обнаруживала, что вместо привычной формы на ней надето пышное свадебное платье — нежный шелк, тонкий муслин, россыпь кремовых цветов по подолу, на руки натянуты длинные перчатки по локоть, испачканные чем-то темно-красным. Она путалась в шлейфе, туфли скользили по снегу, тонкая ткань платья жалобно всхлипывала и рвалась, мокрая вуаль закрывала лицо, липла к коже, и от мерзкого ощущения безысходности хотелось кричать. Она пыталась, но голоса не было, и земля вздрагивала под ней мерно и угрожающе до тех пор, пока не трескалась пополам — и она падала, падала в бездонную пропасть, полную огня и ужаса. Иногда к ней, запутавшейся в шелковом коконе платья, приходили мертвые. Они стояли вокруг, смотрели, и даже с закрытыми глазами она чувствовала их взгляды. Те, кого она помнила, те, кого она никогда не знала — все они появлялись в снежном лесу ее сна и молчали, каждый о своем, а потом срывались в огненную пропасть вместе с ней. Она никогда не слышала криков — только хруст снега под ногами, скрип деревьев, глухие стоны земли. Иногда она, подняв голову и кое-как содрав с головы вуаль, видела отца. Он был среди мертвых, просто стоял, наклонив голову, и говорил, не размыкая губ, и его голос звучал в ее голове: «Ты мне не дочь». Он никогда бы не сказал такого наяву, но во сне все было проще. Она хотела просить прощения, протягивала к нему руки в изодранных окровавленных перчатках, но пропасть неумолимо открывала горящую пасть, и отец исчезал вместе с остальными, и она падала в огонь, раскрывая рот в бессмысленном и беззвучном крике. Бренда просыпалась в середине ночи, слепо протягивала руку, чтоб погладить Милли, и каждый раз опасалась наткнуться на холодную пустоту или нащупать снег, корень дерева, жесткую мертвую ладонь — что угодно. Кошка вопросительно взмуркивала сквозь сон, женщина зарывалась пальцами в короткую плюшевую шерсть и задремывала, ощущая под рукой живое тепло. До самого утра она не видела кошмаров — или просто не помнила их. Каждое утро со дня гибели (про себя она говорила: «смерти») Старкиллера генерал Бренда Хакс просыпалась с головной болью. Она задумывалась о том, чтобы получить у медицинского дроида успокоительное посильнее, которое позволило бы спать и не видеть снов, но обрывала саму себя — какая разница, скоро все кончится. Корабль долетит до конечной точки маршрута (надо ж было забраться в такую задницу Внешнего кольца!), и там Верховный Лидер спустит с нее шкуру и набьет лохматое рыжее чучело. Ну, или отправит на отдаленную базу. Лейтенантом. И хрена с два она оттуда когда-нибудь выберется. Бренда думала об этом — и ей хотелось застрелиться из личного бластера прямо сейчас. Впрочем, эта возможность всегда оставалась. Она ловила себя на том, что желание разнести себе голову возникает в последнее время слишком часто. Это было глупо, бессмысленно, но казалось страшно притягательным. Мертвые не видят кошмаров. К мертвым не приходят другие мертвые. Мертвые не задыхаются в липких и душных объятиях белого шелка. Мертвые не ждут приказа, ломающего всю жизнь — смешно звучит, правда? И мертвым не приходится смотреть на магистра ордена Рен, шатающегося по кораблю, как тень самого себя. Бренда старалась не сталкиваться с ним лишний раз. В глубине души ей хотелось обвинить его в гибели базы — но она слишком хорошо понимала, что он виноват в проигрыше меньше ее самой. Их не спасла бы Сила. Их не спас бы даже Верховный Лидер — если бы он мог, он бы это сделал, ведь правда? «Разве ему мог быть нужен проигрыш? — думала она, лежа на постели и глядя в серый потолок. — Так не бывает. Он просто не смог бы...» Она столько раз перестраивала стратегию, отменяла и заново отдавала приказы, перевоевывала эту войну внутри своей головы, что ей начинало казаться: она сходит с ума. Проще было объявить все это фатальным стечением обстоятельств, но мысли упрямо возвращались к одному и тому же — что было не так? Что они все сделали не так? Ответа у нее не было. А тем временем корабль петлял, запутывал следы, как дикий зверь, почуявший охотников. Бренда была почти уверена, что Сопротивлению неоткуда знать об их передвижениях — по крайней мере, сейчас, — но курс задавала не она и даже не магистр Рен, а прямой приказ Верховного Лидера. Остановки на забытых всеми станциях, выжидание, прыжки через гиперпространство на другой конец Галактики и обратно — все это выматывало, утомляло, лишало последних сил. Бренда часами не выходила из своей каюты, валялась на постели и тоскливо жалела о том, что не имеет привычки пить. В алкогольном дурмане было бы легче. Кажется, ее настроение передавалось всей команде, и только неунывающая Милли сохраняла боевой дух. Кошка, как обычно, бодро выпрашивала еду, терлась об ноги, мурлыкала, ночами сопела на подушке — по крайней мере, в те ночи, когда не уходила к своему обожаемому магистру. «Ну, может быть, он наконец захлебнется соплями, — мстительно думала Бренда, в который раз обнаруживая отсутствие Милли в каюте. — Кошки любят аллергиков, вот и пусть залюбит его до смерти. От насморка. Предательница...» Раньше — казалось, что в какой-то другой жизни — магистр Рен каждый раз возвращал ей кошку, если та забредала к нему и задерживалась слишком надолго. Он появлялся перед дверью генеральской каюты, неся повисшую тряпочкой Милли на вытянутых руках. Бренда смотрела на экран видеонаблюдения и не могла удержаться от смеха. «Так тебе и надо, — думала она, глядя, как магистр перехватывает кошку поудобнее, чтоб нажать на кнопку звонка хотя бы локтем, а Милли пытается уминать все, что попадется под когти, и при этом мурлычет с громкостью корабельной турбины, — в следующий раз не будешь...» Она смотрела и ждала, пока запищит звонок, а потом неторопливо шла открывать дверь. — Генерал, будьте любезны забрать ваше животное, — в нос говорил магистр и протягивал ей недовольную Милли, которая хотела любви и ласки, а не болтать лапами в воздухе. Бренда забирала кошку и еле удерживалась, чтоб не передразнить, но вместо этого говорила дежурное «спасибо» сквозь зубы и захлопывала дверь. Теперь он не приходил. Возможно, ему не хотелось видеть ее настолько же, насколько ей — его. Милли возвращалась сама, если хотела, и Бренда жалела, что ее нельзя расспросить, как женщины в романах расспрашивают старых подруг — чем он там занят, как выглядит и что говорит. Конечно, это было не ее дело, но она ничего не могла поделать с дурацким бессмысленным любопытством. Тем более что заняться все равно было нечем.* * *
Когда Бренде доложили, что корабль готов прибыть в пункт назначения, она ощутила странное облегчение — будто бы она была приговоренным преступником, которому наконец-то назвали дату казни. Название планеты не говорило ей ровным счетом ничего. Она запросила информацию с бортового голокомма, но от скудных данных ясности не прибавилось. Официальное наименование, самоназвание, климат... О, климат заслуживал отдельного упоминания. Больше всего эта планетка походила на Хот, хоть и ощутимо уступала ему в размерах. Вечная зима, ледяные кристаллы в пещерах, белая пустыня до самого горизонта, редкие поселения аборигенов, умирающая звезда в яростно-синем небе... Бренда поежилась и сделала было мысленную заметку «Одеться потеплее», но вдруг подумала — а зачем? Кто сказал, что ее не ждет дорога в один конец? Она потерла виски, отгоняя навязчивые мысли, выключила голокомм и легла в постель, укрывшись одеялом с головой. Во сне она бежала сквозь метель по бесконечной равнине и звала кого-то по имени, но никто не откликался. Утром она, как ни пыталась, так и не смогла вспомнить, кого и зачем искала в белом мареве, но тупую боль в висках и тянущее мерзкое беспокойство сон ей все-таки обеспечил. Бренда полчаса стояла под горячим душем и никак не могла выбросить кошмар из головы. Она расчесывалась перед зеркалом, стараясь не вглядываться в бледное существо с синяками под глазами, которое маячило по ту сторону стекла. Волосы за время полета успели отрасти и торчали во все стороны, не желая укладываться. «Надо бы подстричься, — подумала Бренда, проводя ладонью по голове, — это же никуда не годится... » Отражение гадко ухмыльнулось. «Ты уверена? — свистяще прошептал внутренний голос. — Уйдешь, не вернешься, какая разница, хоть косу заплетай.» За дверью возмущенно замяукала Милли. Бренда встряхнулась, прогоняя остатки ночных кошмаров. — Иду-иду, — отозвалась она, отворачиваясь от зеркала. Ей почему-то казалось, что если она взглянет туда еще раз, отражение начнет кривляться и корчить рожи — и продолжится тот же самый бесконечный сон со снежной равниной, с гибнущим Старкиллером, с проклятым свадебным платьем, со взглядами мертвых. Но Милли никогда не приходила в сны и поэтому совершенно точно была настоящей. И мяукала под дверью она тоже по-настоящему. Это было хорошо. «Сегодня,» — думала Бренда, доставая из гардероба парадный мундир и разглаживая ладонями несуществующие складки на рукавах. «Сегодня,» — про себя произносила она, застегивая пуговицы на белой, как погребальный саван, рубашке. — Сегодня, — вслух сказала она, глядя в зеркало на незнакомую рыжую женщину в черном мундире. — Даже почти сейчас. Но сначала кофе. Когда Бренда дремала над третьей чашкой, разглядывая, как пена складывается в очертания человеческих лиц и звериных морд, а Милли сосредоточенно вылизывала заднюю ногу, голокомм проснулся и противно запищал. Это означало только одно — казнь близилась, по коридору за приговоренным уже шагал, стуча сапогами, конвой, и в тюремной камере лязгал замок. Ей было и страшно, и легко, и... Она не знала, как это назвать. Дрожащие пальцы на секунду застыли над кнопкой вызова, но медлить было нельзя. Отец в таких случаях морщился и говорил: «Рубить собаке хвост по частям негуманно». Ей показалось, что она на самом деле слышит его негромкий голос, заглушаемый настойчивым писком голокомма, и она с трудом подавила в себе желание обернуться, посмотреть, поздороваться. Нет. Его здесь не было, и не могло быть. Голограмма засветилась голубоватым светом, и лейтенант вытянулся перед ней, старательно демонстрируя отличную выправку и верность присяге. Еще месяц назад она бы сделала мысленную заметку «запомнить и поощрить при случае». Был ли в этом смысл — сейчас? Нет. Поэтому она просто выслушала торопливый рапорт — «здравия-желаю-магистр-приказал-передать-что-вы-отправляетесь-через-час-да-есть-так-точно-служу-Империи», поблагодарила, отключила голокомм и уставилась в одну точку, думая о том, что этот проклятый час надо чем-то занять. Секунды и минуты тянулись медленно, бесконечно и тяжело. Бренда в сотый раз проверила, правильно ли поняли ее распоряжение насчет Милли (мать вряд ли будет в восторге, но вариантов было немного), в тысячный раз посмотрела в зеркало (рыжая женщина оставалась все такой же незнакомой), а потом упала на застеленную постель прямо в выглаженном мундире и блаженно вытянула ноги. Милли выразительно покосилась на нее со своей мягкой лежанки. — Осуждаешь? — спросила Бренда. Кошка закрыла желтые глаза и, как обычно, ничего не ответила. Она дремала, дергая ухом, видела свои кошачьи сны и не очень-то волновалась за судьбу глупого двуногого. — Потому что кошки не умеют го-во-рить, — сказала Бренда в пустоту и хрипло засмеялась. Она закрыла глаза и пролежала так до того момента, когда заверещал таймер.* * *
Планета встретила их пронизывающим ветром и колючими снежинками в лицо. Бренда подняла воротник шинели повыше, борясь с желанием спрятать в него покрасневший нос, сунула руки в карманы. Тонкие перчатки практически не согревали, холод пробирал до костей, и ей казалось, что она дрожит настолько заметно, что на нее выразительно косятся штурмовики сопровождения. Она шмыгнула носом и выпрямилась, демонстрируя, что никакой мороз ей не страшен. Невыносимо хотелось растереть ладонями щеки, попрыгать на месте и вообще побыстрее оказаться за гермоворотами базы. Правда, не было никакой гарантии, что там будет намного теплее. Метель усилилась, ветер с удвоенной силой принялся хлестать по щекам, и Бренда в первый раз в жизни позавидовала магистру. Точнее, его уродливому шлему. Она была готова надеть на голову и не такое, лишь бы спрятать лицо от ветра и холода. Увы, шлем ей не полагался. База ее удивила. Обледеневшие потолки, сосульки, крохотные помещения, узкие коридоры и полтора землекопа обслуживающего персонала. И это забытое всеми место — резиденция Верховного Лидера? Место, куда вампы приходят умирать? Место, куда ссылают тех, кому чуть-чуть не хватило до трибунала? Тут ее прошило осознанием, будто электрическим разрядом, и она чуть не споткнулась. Все просто. Ее оставят здесь. Перед ними, как обычно, появится голограмма и отдаст приказ. Лейтенант Бренда Хакс останется здесь, вот на этой самой базе, и рано или поздно вмерзнет в здешний лед, или сопьется, или сойдет с ума. Невероятные, просто невероятные перспективы. Она пожалела, что все-таки не застрелилась из табельного бластера — до позора, который маячил буквально в двух шагах. Рука легла на ее плечо так неожиданно, что она чуть не вскрикнула. А потом она увидела, что впереди чернеет провал, до которого остались те самые два шага. И если бы не... Да твою ж мать. — Благодарю, магистр, — Бренда раздраженно дернула плечом, сбрасывая руку. — Я... задумалась. — Постарайтесь, чтобы ваши мысли не мешали вам смотреть под ноги, генерал, — его голос звучал так, будто он, вопреки обыкновению, не язвил, а предупреждал. — Дальше будет хуже. «Куда уж хуже?» — хотела спросить она, но передумала. Она почему-то была уверена, что он ответит. И ответ ей не понравится. Поэтому она промолчала, переминаясь с ноги на ногу. — Я рад, что вы учтете мой совет, — негромко сказал магистр. — Дальше мы пойдем вдвоем, и я могу не отследить ваши... передвижения. А теперь позвольте вашу руку. Мне не хотелось бы, чтоб вы сорвались в шахту. По крайней мере, прямо сейчас. Не дожидаясь ответа, он взял ее под локоть — обманчиво легко, но она чувствовала, что при случае вырваться получится, только сломав кости — и уверенно шагнул в темноту. Сердце заколотилось, сорвалось в пропасть и замерло, на секунду перестав биться. Но под ногами оказался не бездонный провал, а что-то ровное и твердое, и Бренда с запозданием поняла — это платформа. Всего лишь платформа, твою мать, следовало же догадаться. Они медленно опускались в темноту, и единственным, за что можно было уцепиться в этом непроглядном мраке, была сильная рука, все так же поддерживающая ее под локоть. Вокруг что-то шелестело, шептало, поскрипывало, и она могла поклясться, что различает в этом тихом гуле голоса. Мертвые голоса. Бренда подавила трусливое желание зажмуриться и вцепиться в живого человека, кем бы он ни был. Она постаралась вернуться к своим невеселым мыслям о заледеневшей базе, но голоса звучали все громче, все ближе, все страшнее. Она пыталась их заглушить — хотя бы чем-то. «Раз, два, три, — считала она про себя, цепляясь за простенький ритм, — четыре, пять, вышла банта погулять...» Но голоса стали повторять за ней, перевирая, издеваясь. Ей невыносимо захотелось закрыть голову руками, зажать уши, чтоб никогда не слышать этих шорохов и перешептываний, а лучше — высвободиться, шагнуть вниз, падать, падать прямо в холодные мертвые руки... «Внисссс или вверхххх? — шелестели сухие невесомые слова. — Вниссссс или...» — Генерал, вы боитесь темноты? Бренда никогда не думала, что будет так рада услышать этот глухой голос. Это значило — она не одна. Рядом есть хотя бы один живой человек, и, значит, бояться нечего. — Нет, я... — она помедлила, подумала и все-таки договорила, — я слышу голоса. — Я тоже, — отозвался он. — И кого вы слышите, генерал? — Не знаю, — честно ответила она. — Я их не узнаю. — Повезло, — коротко сказал он и замолчал. Она не рискнула спросить о чем-то еще. Шорохи смолкли, и вокруг повисла настороженная опасная тишина. Бренда подобралась, сосредоточилась, рука сама собой потянулась к бластеру, хоть она и понимала, что он здесь бесполезен. И она не сразу заметила, что вокруг начал медленно разгораться голубоватый свет. Глаза заслезились, она сощурилась, оглядываясь по сторонам, — и ей немедленно захотелось, чтоб свет погас вновь. Из стен действительно торчали руки. Нет, не мертвые и тем более не живые. Руки были каменными, выточенными грубо и неумело. Ей почему-то не хотелось знать, кому пришло в голову сделать такое. — Не бойтесь, — все так же ровно сказал магистр, наконец отпуская ее. — Они уже не опасны. Там, в переходах, часто встречается что-то подобное. Постарайтесь ничего не трогать. Бренда кивнула, стараясь не смотреть на искореженные каменные пальцы. В стенах широких коридоров ровным светом горели голубые кристаллы. Внутри они переливались, вспыхивали крохотными искрами, белое пламя дрожало, как на ветру. Хотелось остановиться, вглядеться в глубину, дотронуться до живого огня. Мертвые голоса смолкли, и теперь тишину подземелий нарушали только шаги двоих живых. С каждой минутой беспокойство уходило, дышать становилось легче, и даже холод ощущался совсем не так, как на поверхности. «Не так уж и страшно, — думала Бренда, еле успевая за широким шагом спутника. — Померещится же...» А подземелья становились все красивее. Разноцветные искры плясали по обледеневшим стенам — и казалось, что за коркой льда не камень, а прозрачный воздух, и в нем качаются призрачные серебряные тени. Бренда подняла голову, увидела, что с потолка свисают бритвенно-острые сосульки, но совсем не испугалась. Здесь, среди ледяных радуг и горящих кристаллов, хотелось петь и смеяться, а не дрожать от страха. «Чего я боялась? — спрашивала она саму себя, оглядываясь по сторонам, да что там — вертя головой, как девчонка. — Зачем я боялась?» Она видела, как в стенах медленно проступали лица. Они смеялись, кричали, ужасались и радовались, их глаза горели, как драгоценные камни, и больше всего на свете Бренде хотелось вглядеться в каждое из них — хоть ненадолго. — Не отставайте, генерал, — бросил магистр через плечо. — Здесь легко заблудиться. — Разве? — удивилась она, зацепившись взглядом за очередную танцующую тень. — Это же прямой коридор. — Да? — он остановился, медленно повернулся к ней, обвел рукой ледяные стены. — А если посмотреть повнимательнее? Бренда сощурилась, сморгнула навернувшиеся слезы, зажмурилась, а когда открыла глаза, свет померк. Коридор заполнился полумраком, кристаллы в стенах почти потухли, их ясный голубой свет превратился в ядовито-желтый. Тени за переливающимся стеклом еле слышно зашипели, ниши подо льдом почернели, прозрачные преграды растаяли, открыв черные норы в рост человека. Теперь она видела, что проходы разбегаются в разные стороны и что свернуть в какой-то из них, сбившись с основной дороги, легче легкого. По каменным стенам ползли наросты белесого ноздреватого льда. Лед покрывал лица, искаженные страданием, а не смехом. Глазницы существ, застывших в камне, были пусты и голодны. И было холодно. Очень холодно. — Здесь все не то, чем кажется, — пожал плечами магистр. — И здесь не место для таких, как вы, генерал. Поменьше смотрите по сторонам и побольше — под ноги. Верховный Лидер хочет видеть вас, а не то, что от вас останется, если вы свернете не в тот коридор. Впрочем, в таком случае это не увидит вообще никто. Какое-то время Бренда честно смотрела только под ноги, на выщербленные камни, серый лед, на начищенные до зеркального блеска носки своих форменных сапог — до тех пор, пока не наткнулась на два высохших трупа, лежащих посреди коридора. — Смотреть под ноги, да? — ядовито поинтересовалась она у магистра. — Именно, — тот переступил через тела, даже не взглянув на них. Бренда всмотрелась — и пожалела об этом. Один труп лежал лицом вниз, зато второй.... Высушенное лицо, обтянутое серой кожей, было искажено гримасой такого страдания, что не хотелось и думать, что случилось с этим несчастным — и умер ли он хотя бы быстро. — Кто это был? — спросила Бренда, подавив в себе желание обернуться. — Местные, — отозвался магистр. — Не отвлекайтесь, генерал. Коридор вился, петлял, потолок то поднимался, то опускался, черные дыры переходов притягивали взгляд. Здесь каменные стены были покрыты грубоватыми узорами, в глубоких темных нишах стояли статуи — уродливые, прекрасные, странные. Когда одна из таких статуй вздрогнула и зашевелилась, Бренда подумала, что сейчас умрет от страха. Когда она увидела это еще раз, и еще, и еще — она просто прошла мимо, решив, что подумает об этом потом. В конце концов, видела же она сверкающий ледяной дворец вместо унылых серых стен? Кто сказал, что статуи двигаются на самом деле? «Галлюциногенный газ, — подумала она, когда очередной истукан, трехногий и трехрукий, открыл рот в беззвучном крике. — Пещеры... Конечно, так и есть. Если выйти отсюда на свежий воздух, все пройдет. Главное, под действием этой дряни не свалиться в какую-нибудь шахту...» Когда коридор в который раз резко вильнул в сторону, Бренда задержалась — ей хотелось вглядеться в узор на стене, тонкий, детальный, так отличающийся от прочих. Сначала она видела ломаные линии, текучие изгибы, но стоило наклониться, всмотреться, напрягая зрение — и из хаоса соткалось лицо. Искаженное, страдающее, живое. Из-под плотно зажмуренных век текли кровавые слезы. Губы кривились в гримасе такой муки, что не снилась людям. Создание — Бренда не знала, как еще назвать это искореженное, умирающее существо — сипло, прерывисто вздохнуло и приоткрыло почерневший рот. — Дитя, — еле слышно просвистело оно. — Помоги мне, дитя... Бренда отшатнулась. — Не уходи, — зашептало создание. — Не оставляй меня во мраке, дитя... Столько веков... столько... Прошу тебя, не уходи. Мне больно здесь... Лицо кривилось, плыло, растекалось и собиралось снова. Теперь было понятно, что несчастное существо каким-то немыслимым образом вплавилось в ледяную стену. Можно было различить плечо, выступающее из камня, слипшиеся пряди волос, вплетенные в узор. Человек стал камнем, камень — человеком, и все это жило, дышало, шептало, мучилось. Как это вообще было возможно? Кому под силу было сотворить такое? — Помоги мне, — существо открыло глаза — пустые, стеклянные, слепые. — Дай мне руку. Спаси меня, дитя. Тихий шепот обволакивал сознание, убаюкивал, тянул на недостижимое дно. «Дотронься до меня, дитя, — шелестел он, — позволь выбраться, и я исполню все твои желания. Хочешь, я обращу время вспять, дитя? Мне это под силу. Только освободи меня...» Бренда, как зачарованная, протянула руку, чтобы коснуться искаженного лица. Существо потянулось к ней, высунуло длинный черный язык. На камни капнула кровавая слюна. «Ближе, ближе, дитя...» «Мы будем править вместе, дитя...» «Я подарю тебе весь мир, дитя...» «Ну же...» — Генерал! Что-то сильное, жесткое схватило Бренду за запястье, стиснуло, дернуло к себе, и она вскрикнула от боли. Создание злобно зашипело, клацнуло зубами, попыталось дернуться, но не смогло — камень держал крепко. А руку Бренды не менее крепко держал магистр, и неизвестно, что было хуже. Она смотрела, как существо, вплавленное в стену, скалит острые зубы, шипит что-то на неизвестном языке, и у нее подгибались колени. Бренда закрыла глаза, помотала головой, повторяя про себя: «Этого не бывает. Этого не может быть, потому что не может быть никогда». Но тварь не исчезала. Она плевалась темной кровью и проклятиями, она корчила рожи и пыталась вырваться из объятий камня, она была реальна настолько же, насколько сама Бренда. Или нет? Или да? Или создание в стене — кусок того же сна про гибнущий, стонущий от боли Старкиллер и мокрое от крови свадебное платье? «Мать твою, — устало подумала она. — Руку больно». — Отпустите меня, магистр, — вслух сказала Бренда. — Незачем так оберегать меня от моих галлюцинаций. Он медленно разжал пальцы. Она потерла запястье и подумала — останутся синяки. — Еще немного, и ваша галлюцинация выпотрошила бы вас, — глухой голос магистра звучал безразлично, будто он зачитывал ей корабельную инструкцию по технике безопасности. — Сожрала душу, а потом влезла в пустую оболочку. Она заперта здесь так долго, что успела проголодаться и затосковать по былым подвигам. — Я не верю, — проговорила Бренда, косясь на создание, которое все еще показывало ей окровавленные зубы. — Это не... — Мы почти на месте, генерал, — видимо, он решил ей не отвечать. — Постарайтесь все-таки добраться до Верховного Лидера целой. Она шагала и совершенно точно знала, что существо из стены смотрит ей вслед и недобро усмехается, облизывая черные губы. Впрочем, лабиринту с его чудовищами и мертвецами нужно было сказать спасибо хотя бы за то, что мысли о наказании, трибунале и разжаловании не лезли в голову. Когда она вслед за магистром вышла в огромный гулкий зал, потолки которого плыли и терялись в тумане, а стены тонули в непроглядной темноте, когда перед ними замерцала привычная голограмма, она ничего не почувствовала — будто бы ее страх сожрал кто-то невидимый в темных переходах. Это было хорошо. Бренда поклонилась, как положено, потом выпрямилась и вскинула голову. Она не чувствовала страха, а только странный азарт вперемешку с волнением и дрожью. Верховный Лидер молчал, изучающе глядя на них обоих. Здешнюю тишину не нарушали голоса мертвых, здешние статуи не говорили и не шевелились. «Мелкие хищники не охотятся в логове крупного», — прозвучало в ее голове. Она постаралась отогнать эти мысли. Она никогда не верила в то, что Верховный Лидер может заглянуть в чужое сознание, но... «Но рисковать не стоит», — подумала она и еле удержалась, чтоб не фыркнуть. Почему-то это показалось ей ужасно смешным. Она закусила губу до боли. Если она начнет глупо хихикать прямо здесь, ее спишут не на обледеневшую базу, а куда-нибудь подальше. Там она будет сидеть за бронированной дверью, беседовать с тварями из стен и чувствовать себя просто великолепно. От надвигающихся перспектив смеяться хотелось еще больше. — Рад видеть вас обоих в добром здравии, — голос Верховного Лидера был негромким и спокойным, но казалось, будто он громом раскатился под потолком пустого зала. Наверное, нужно было испугаться. Бренде почему-то опять хотелось смеяться. Истерика подступала волнами, накатывала, накрывала с головой, и казалось, что вот-вот она не выдержит и расхохочется в голос. — Позвольте выразить вам свои соболезнования, генерал, — мягко произнес Верховный Лидер. Бренде показалось, что на нее рухнула стальная плита. «Почему, зачем?» — хотела спросить она, но губы не слушались. Она вдруг почувствовала, как болят руки, как подгибаются ноги, как вздрагивает тело. В зале было холодно. Дыхание превращалось в пар, на воротнике оседала мелкая ледяная взвесь. Бренда попыталась шевельнуться — и не смогла. Слова доносились до нее, как сквозь вату, — обрывочно, неясно, запутанно. Она вслушивалась, теряла смысл, беспомощно моргала и снова пыталась напрячь слух. «В связи с кончиной... генерал Брендол... заслуги перед Империей и Первым Порядком...» Ей хотелось зажать руками уши, провалиться сквозь обледеневшие плиты, умереть самой — лишь бы... Но все это было бессмысленно. Отец услышал об ее позоре — и не выдержал. Не смог. Это было единственное, что нужно знать. Она убила не только Старкиллер, но и собственного отца. Ей что-то говорили. Она отвечала. Кивала головой, как механическая кукла, соглашалась, не возражала, благодарила. Холод обнимал ее, стискивал в объятиях, и голоса мертвых снова что-то нашептывали, убаюкивали, уговаривали. Она не шевелилась, стояла, как статуя из темной ниши, вмерзала в лед и превращалась в камень. Наверное, она должна была плакать, но слезы застывали в глазах, покрывая их тонкой прозрачной коркой. Холодно. Ей было очень холодно. Ничего. Она знала, что еще немного — и станет тепло. Голограмма замерцала и растаяла. Бренда стояла, смотрела перед собой и не понимала, что происходит вокруг. Ее бы не удивило, если б она осталась здесь одна и заняла место среди молчаливых статуй. Светильники гасли, один за одним, мрак затапливал зал черной водой, мрак подбирался все ближе и ближе, пытался облизать сапоги вытянутым черным языком. — Нам не стоит здесь задерживаться, — сказала темнота знакомым голосом. — Скоро сюда сползутся тени, и лучше бы не дразнить их попусту. — Но разве?.. — просипела она севшим скрипучим голосом. — Это... это все? — Для вас да. Мне еще придется сюда вернуться. Потом. Ей показалось, что магистр пошатнулся и с трудом устоял на ногах. Но, скорее всего, это был обман усталого зрения. Бренда с трудом подняла руку, потерла лоб, попробовала сделать шаг. Ноги были как чужие, они не слушались, двигались медленно, будто привычные сапоги налились свинцом. «Я не могу, — думала она, переставляя ноги, как старуха, шаркая подошвами по камням, — я больше не могу.» Сил не было, в глазах мутилось, плыло, статуи плясали, тянули к ней руки, хохотали, скалили зубы. Кристаллы в стенах почти не светились, и Бренда с трудом различала дорогу. Темнота и холод, холод и темнота — ничего больше не было в этом подземелье. «Я не дойду, — думала она, закусывая губы и не чувствуя боли, — я упаду». Когда ей под сапог подвернулся камень, она потеряла равновесие. Ей показалось, что левая нога выгнулась назад, хрустнула — но больно не было. Она впечаталась рукой в стену, разодрав перчатку об острый камень, оставив кровавый след, не удержалась, соскользнула и рухнула на колени. Перед глазами все почернело, будто налилось кровью. Бренда не закричала — захрипела еле слышно, попыталась встать — и не смогла. Кто-то поднял ее, удержал, обнял за плечи. Кто это был? Мертвый, живой? Или это была сама темнота? Какая разница? Главное — ее не бросили здесь одну. — Обопритесь на меня, генерал, — ее держали крепко. — Еще немного... Немного. Немного. Если делать по одному шагу — будет проще. Бренда шла осторожно, до боли в глазах вглядываясь в каменный пол — есть ли там опора для ног, которых она не чувствовала? Не сорвется ли она в черный провал? «Вверхххх или вниссссс? — зашептали мертвые голоса, когда платформа начала медленно подниматься. — Вверхххх или внисссссс?» Бренда чувствовала, как холодные каменные руки касаются ее, тянутся к лицу, к волосам. Странно, но ей казалось, что жуткое оцепенение, охватившее ее там, в подземелье, проходит, и к ней возвращается жизнь. А мертвых рук она не боялась. С платформы она сошла сама. Ноги слушались плохо, но хотя бы не пытались подломиться. И хорошо — не хватало еще рухнуть на землю прямо на глазах изумленных солдат. Она дышала холодным воздухом и не могла надышаться. Голова кружилась, но она надеялась, что они смогут добраться до шаттла, а там... А там будет проще. В глаза ударило солнце. Бренда пошатнулась — и вспомнила. Все то, что говорил Верховный Лидер, снова зазвучало в ее голове, и ей захотелось взвыть. Ноги подкосились, Бренда обессиленно села на обледеневшие ступени, уставилась прямо перед собой невидящим взглядом, будто не замечая, как обжигает холод. — У меня отец умер, — зачем-то сказала она ледяной пустоте, медленно падающему снегу и остывающему местному солнцу. — Понимаешь? — У меня тоже, — отозвался глуховатый, но живой голос. Она подняла глаза, недоуменно взглянула на высокую нескладную фигуру в черном, поймала себя на том, что бессмысленно пытается увидеть выражение его глаз сквозь маску. Отец? У него вообще были родители? Настоящие, живые, которые могут вот так просто умереть? С ума сойти. В другой раз и кому-то другому она сказала бы: «Простите, я не хотела» или «Я сочувствую». Сейчас слова казались не ценнее падающих снежинок, они так же таяли на губах, исчезая без следа. Она не могла извиняться или сочувствовать. Она могла только сидеть, глядя на белое марево, и молчать. Холод пробирался под мундир, сводил судорогой руки, и ей казалось, что еще немного — и она все-таки станет одной из сотен подземных статуй. «Генерал, поднимайтесь, — слышала она сквозь размеренный шум в ушах. — Не засыпайте, проклятье, не смейте засыпать!» Она закрыла глаза. Кажется, до шаттла ее несли на руках. Она не знала, кто. Ей было то холодно, то жарко, ей казалось, что к ней тянутся статуи из подземелий, что черный горячий язык создания облизывает ей пальцы, она дрожала, прижималась к теплому живому телу, теряла сознание, приходила в себя, и так снова и снова, и это было бесконечно. «Жизнь, — шептал кто-то ей на ухо. — Много жизни. Много пищи. Тебе повезло, девочка, что тебя не выпили целиком. Ты зачем-то нужна... Не хочешь понять, зачем?»* * *
Сознание возвращалось к Бренде тяжело и мутно. Она с трудом открыла глаза, сощурилась на свет, пытаясь понять, где она и что с ней. Все тело ломило, руки и ноги ныли, и она с запозданием поняла — к ним вернулась чувствительность. Сейчас она ощущала боль в разодранной ладони, боль в замерзших ступнях и в ладонях, и от этого хотелось выть. А еще хотелось выть от боли в сердце, и вот от этого ей никогда не удалось бы избавиться. Она зажмурилась. В щеку ткнулся маленький мокрый нос. Милли вопросительно мяукнула, принюхалась, чихнула и замурлыкала. «Я рада, — сообщала она. — Рада. Где была? Чем странным пахнешь?» Бренда сипло засмеялась и потянулась погладить кошку. Это был кошмар, всего лишь кошмар, такое бывает, когда после сна чувствуешь себя совершенно разбитым. Ей приснилось, что отец умер, что она бежала по лесу в свадебном платье, что существо, впечатанное в стену, хотело выпить ее душу. Глупый долгий сон. Она просто заснула в своей каюте, и ей снилась всякая дрянь. Бренда чесала довольную Милли между ушей и улыбалась. Под теплым одеялом было уютно, боль постепенно отступала, только слабость не желала уходить. С шорохом открылась дверь, и Бренда приподнялась на постели. Она никого не ждала — и тем более не ожидала увидеть магистра собственной персоной. Без маски он выглядел еще более жутким — может, из-за свежего шрама, пересекающего лицо, может, из-за странного, тяжелого взгляда. — Как вы себя чувствуете, генерал? — спросил он, продолжая смотреть на нее с каким-то непонятным выражением. — Благодарю, паршиво, — она попыталась улыбнуться, но вышло не очень. Она помедлила и зачем-то договорила, — мне снился кошмар. — Это был не кошмар, — он покачал головой. И взглянул на нее — с сочувствием? Бренда почувствовала, как ее снова начала пробирать холодная мерзкая дрожь. Не кошмар. Это был не кошмар. Она закрыла лицо руками, больше всего желая уснуть и не просыпаться. — Вам все еще холодно, — сказал он, не то спрашивая, не то утверждая. — Надо согреться. Наставнику не стоило позволять вам спускаться в подземелья. Бренда не ответила. Ей не хотелось говорить и согреваться, хотелось молчать и замерзнуть навсегда. Реальность снова поплыла, закачалась, стала размываться и исчезать. Слова доносились до нее смутно, почти неразличимо. В голове тихо звучал шелестящий голос, но она не могла разобрать, что он говорит. Она плыла в белом тумане, выныривала из него и снова опускалась в густое холодное марево, не чувствуя собственного тела. — Холодно, — беззвучно выговаривала она, и перед ее глазами качалась бесконечная снежная равнина. — Холодно... Как же мне хо-лод-но... Вместо привычных стен каюты она видела сверкающий лед, из потолка прорастали острые сосульки, они тянулись, царапали кожу до крови, угрожали проткнуть сердце насквозь. Снежные статуи выходили из метели, тяжело шагая по насту, приближались, смыкали кольцо. На груди каждого истукана медленно проступали мертвые лица, они щурили остекленевшие глаза, корчили рожи, показывали языки. Зеленовато-фиолетовые пятна ползли по коже, превращались в серый лишайник, и все становилось камнем, покрывалось льдом. Бренде хотелось кричать, но голоса не было. Она смотрела на свои руки — и видела, что они каменеют тоже. Ноги врастали в землю, их пронзала невыносимая боль — и тут же отпускала, и возвращалась опять. Когда каменная кожа доползла до шеи, зацепила щеку, Бренда почувствовала, что ей на лоб легла чья-то ладонь. Камень посыпался мелкой крошкой, ледяная пещера начала таять, растекаться горячей водой, почти кипятком. Замерзшее тело немедленно взвыло от боли, и она застонала сквозь зубы. Кажется, ей что-то говорили, ее успокаивали, но она не разбирала слов. Она прижималась к живому, теплому, настоящему, она пыталась что-то говорить, но губы не слушались. Боль постепенно отпускала, дрожь утихала, и белая пелена перед глазами растворялась, таяла. В каюте становилось так жарко, будто бы системы обогрева заработали на полную мощь. Но это было хорошо. Холод уходил, сознание возвращалось. Но пока что мысли в голове были простые и короткие: «Тепло. Не больно. Живая. Рядом живое. Хорошо. Милли здесь. Хорошо». У нее не было сил удивляться тому, что магистр возится с ней лично. Мог бы вызвать медицинского дроида, кого угодно еще, но... Ей не хотелось думать. «Потом, — медленно плыло в ее голове, как бегущая строка на табло космопорта. — Все потом...» Реальность почему-то рассыпалась на десятки осколков, деталей, никак не связанных, и пока что ей было не под силу сложить эту мозаику. Кажется, на ней сейчас не было никакой одежды, кроме большого полотенца, кажется, она прижималась к чужому боку, как кошка. «И плевать, — почти по слогам говорила она про себя. — И пле-вать... Главное — теп-ло.» Бренда пила что-то обжигающе горячее из чашки, вложенной ей прямо в руки. Огонь растекался по телу, прогонял холод и озноб, в голове мутилось еще больше. Она отставила чашку, обхватила себя руками за плечи. Тяжелая рука обняла ее, притянула к себе, и она не стала сопротивляться. Мир закружился, закачался, она зажмурилась и почувствовала, как по щекам потекли горячие слезы — будто бы в ее глазах растаял тот же вечный лед. Воздуха не хватало, она кашляла, захлебываясь горем, отчаянием и страхом, утыкалась в жесткую черную ткань. Когда слезы утихли, Бренда вытерла лицо ладонью и подняла голову, глядя прямо в изуродованное лицо. В его глазах плыла та самая непроглядная темнота, которая клубилась вокруг них в подземелье. Но сейчас она не боялась. — Потом мне будет стыдно, — хрипло выговорила она. — Возможно, вы даже захотите меня убить, — кивнул магистр, не размыкая рук. — Верно? «Конечно, — хотела сказать Бренда, — конечно, ранкор тебя сожри, потому что именно ты видел меня в соплях, слезах и в одном полотенце на голое тело». Но она подумала, что сейчас он разожмет руки и уйдет, и она останется одна со своими кошмарами, тоской, виной, болью — и ей стало дурно. Нет. Нет. Не сейчас. Ни за что. И никто другой не заменит того, кто спускался вместе с ней в подземелье, видел ожившие статуи и лица в стенах. — Я подумаю об этом потом, — сказала она, обнимая его за шею. — Не уходи... те. Не сейчас. Он медленно и серьезно кивнул, не отрывая от нее темного пугающего взгляда. Она закрыла глаза. «Какая разница, — мелькнуло в ее голове. — Рано или поздно, так или иначе. Одной страшно. Так — не страшно. Так — хорошо». От жары кружилась голова. Бренда чувствовала чужое горячее дыхание, облизывала губы, задыхалась, отчаянно хватая ртом воздух. Руки, крепко держащие ее за плечи, заметно дрожали. — Холодно? — еле слышно спросила она, прижимаясь к нему всем телом. — Нет, — так же тихо ответил он. — Сейчас нет. «Хорошо», — хотела сказать она, но не успела. Он поцеловал ее — быстро, коротко, чуть прикусив нижнюю губу, он стиснул ее в объятиях с такой силой, что она охнула. Наверное, ей надо было испугаться — или что там положено делать неопытной девице тридцати лет от роду? Не сдаваться без боя? Потребовать жениться на ней прямо сейчас? Бренда истерически засмеялась, кусая губы — тем самым смехом, который так легко переходит в плач, а потом решительно сбросила дурацкое мешающее полотенце. Ей не было страшно. Ей было жарко и весело. — Почему ты смеешься? — спросил он, и в его темных глазах она увидела тень странной тревоги. — Надо запереть Милли, — невпопад ответила она. — Вдруг она прыгнет вам... тебе на спину, когда, ну... — Она часто так делает? — поинтересовался он. — Нет, я... — начала было она, собираясь возмутиться и высказать все о том, кто смеет... Но подумала, что будет выглядеть, как полная идиотка. — Да какая разница? Может же... Милли, свернувшаяся клубком на своей лежанке, даже ухом не повела. — Наши глупые занятия ее не интересуют, — улыбнулся он. — У тебя поднимется рука ее разбудить? Бренда снова засмеялась, потом закашлялась, закрывая рот рукой. Они были здесь, вдвоем, в двух шагах от постели, полотенце валялось на полу, они говорили о кошке — нормальными живыми голосами. Все мертвое, холодное, пустое осталось за порогом, за пределами корабля, под промерзшей землей. Это было хорошо. Она поймала себя на глупой внезапной мысли — почему у него не начинается приступ очередного насморка, ведь шерсть Милли здесь просто повсюду, да и она сама?... «К лучшему, — подумала она, обнимая его, чувствуя, как он осторожно дышит ей в макушку. — Иначе было бы совсем смешно... Мы и так...» Но она предпочла выбросить из головы все ненужные мысли. Так было проще — сидеть на кровати, скрестив ноги, забыв про стыд, смотреть, как он раздевается, стараясь не пялиться на него совсем уж откровенно. — Знаешь, — сказала она, закидывая руки за голову и намертво сцепляя пальцы в замок, чтоб не возникало трусливого соблазна прикрыть грудь, — сколько человек завтра получит законный выигрыш? — Ммм? — невнятно поинтересовался он. Кажется, в этот самый момент он запутался в рубашке. — Да как тебе сказать, — она была готова поспорить, что он не притворялся, а правда не понимал, в чем дело. Как можно быть таким слепым и глухим? — Насчет нас спорят уже давно, и ставки, кажется, уже просто невероятные. Утром ты выйдешь из моей каюты, и через пять минут об этом будет знать весь корабль и половина флота. И кому-то очень, очень, очень повезет. Ей хотелось нести чушь — каждое слово, глупое, простое, настоящее, отдаляло ее от ледяных подземелий. Кошка, дурацкие споры, жар и духота — все это заполняло мир, делало его реальным, живым, заставляло забыть, не думать, ни о чем не думать, не бояться, не умирать от боли в груди, не замерзать насмерть. «Потом, потом», — шептала она про себя, не сводя глаз с его бледной кожи, с уродливого багрового шрама, пересекающего плечо и ползущего по руке, с затянувшейся раны в боку. Она догадывалась, что заинтересованной женщине стоило бы смотреть совсем на другое — да и вообще перестать его разглядывать, как статую в музее. — Бренда? — спросил он, наклоняя голову набок. Казалось, что темнота заливает его глаза целиком, что из ран сочится кровь, тонкими ручейками течет по телу, капает на пол. Он протянул к ней окровавленные, почерневшие руки. Прежняя Бренда, которая осталась под землей, которая сорвалась в шахту, которую сожрала тварь из стены, которая замерзла в пустом зале, закричала бы от ужаса. — Кайло, — сказала настоящая Бренда, в первый раз в жизни называя его по имени. — Я не боюсь. Иди ко мне. Она откинулась на спину, и он шагнул, приблизился, медленно, медленно наклонился, прижал ее к постели всем весом. Его лицо тоже было расчерчено темными потеками, кровь тяжелыми черными каплями падала на постель, стекала по ее груди, животу, по рукам. Она дотронулась до его плеча, размазала по коже темное и липкое. В кошмарных снах у нее были перчатки, испачканные кровью, и сейчас ей казалось, что еще немного — и они появятся, не белые, даже никогда не бывшие белыми, а темно-красные, как... И платье у нее тоже будет темно-красное. Мясом наружу. — Что это? — спросила она, поднося к губам испачканные пальцы. — Сила, — ответил он. Больше она ни о чем не спрашивала. Он целовал ее, больно и жадно, он оставлял на ее коже следы злых укусов, она задыхалась, кричала, стискивала его еще крепче, не думая о том, какую боль ему причиняют такие объятия. Кровь текла, заливала пол, поднималась, плескала темными волнами. «Я схожу с ума», — думала она и вцеплялась в него еще крепче, стараясь удержаться за живые, настоящие ощущения. Реальность снова разбивалась, оставляя ей россыпь разноцветных стеклышек, острых льдинок, из которых уже никогда ничего не сложится. Плечо под пальцами. Горячие соленые губы. Он. Она. Его рука, сжавшая ее грудь. Зубы, прикусывающие кожу. Жар. Духота. Его ласкающие пальцы между ног. Просто, все просто. Его член внутри нее. Больно. Горячо. Душно. Крик застревал у нее в горле, не давая дышать. Она изо всех сил зажмуривала глаза, чтобы не видеть, как его лицо обращается в камень, искажается, навсегда вплавляется в стену пещеры. — Этого не будет, — выдохнул он, склоняясь к ней совсем близко, касаясь губами лба. — Никогда не будет. И начал двигаться — резко, грубо, безжалостно, коротко выдыхая, вцепляясь зубами в ее плечи. Она кричала — от боли, от страха, от удовольствия, накатывающего волнами. Темнота медленно опускалась на них, окутывала плотным душным коконом, и когда он глухо вскрикнул и тяжело навалился на нее, свет померк совсем. Она уткнулась взмокшим лбом в его плечо, почувствовала, как его рука ложится на живот, и рухнула в черную пропасть сна без сновидений.* * *
Когда она проснулась, рядом никого не было — только Милли спала на смятой подушке. Кошка приоткрыла глаз, мяукнула и перекатилась на бок, потягиваясь, подставляя живот. «Гладь, глупая, — намекала она. — Что смотришь. Гладь». Бренда села на постели, скрестив ноги, потерла виски. Голова разламывалась, тело ныло, между ног тянуло колючей болью. Хотелось думать, что вчерашний день был одним долгим кошмарным сном — но простыни, залитые кровью, слишком уж явно свидетельствовали об обратном. — Твою мать, — простонала Бренда. — Твою. Ебаную. Мать. — Мррр? — поинтересовалась кошка. — Тебе рано знать такие слова, — буркнула женщина. Она сползла с кровати и, спотыкаясь, побрела в душ. Хотелось утопиться. Жалко, что их корабль не был оборудован бассейном для таких целей. Она долго отмывалась под струей воды, пытаясь содрать с себя кожу, чтобы на ней не осталось ни единого следа вчерашней ночи. Увы — синяки и кровоподтеки цвели и смываться не собирались. Из зеркала снова смотрели чужие глаза. Бренда подавила в себе желание разбить мерзкое стекло. Это было бы глупо — и очень уж похоже на... Интересно, желание разносить имущество в щепки передается половым путем? Она хрипло захихикала — и ей показалось, что смеются двое. Она снова взглянула в зеркало, но из него смотрела только одна женщина. Наверное, вторая, стоящая за ее плечом, успела отойти в сторону... Нет. — Ты бредишь, — сказала она отражению и показала язык. Отражение дисциплинированно повторило за ней. — То-то же, — она погрозила пальцем и отвернулась. Женщина в зеркале помедлила и тоже высунула язык. Длинный и черный. Но Бренда по эту сторону стекла ничего не заметила. Она выбросила в утилизатор испорченные простыни, расчесала спутанные волосы, погладила между ушами Милли, которая крутилась под ногами, зачем-то вызвала по голокомму дежурного лейтенанта и запросила у него немедленный отчет по состоянию дел на текущий момент. Если честно, прежде чем выходить из каюты, ей хотелось понимать, насколько успели расползтись сплетни. Подчиненный старательно смотрел в сторону, и это означало ровно одно — все заметили, обсудили и наконец-то закончили старое пари. — Происшествий нет, потерь среди личного состава нет, — отрапортовал лейтенант. — Магистр отбыл на базу. Доклад закончен, генерал. — Суки, — сказала Бренда в пустоту, отключив голокомм. Она и сама толком не знала, кого имеет в виду. Милли, свернувшаяся клубком у нее на коленях, дернула задней лапой во сне. Магистр не появлялся на корабле уже двое суток. Бренда старалась не думать о том, что с ним происходит в ледяных подземных пещерах. — Это же его ученик, — говорила она Милли, — он ничего ему не сделает. Правда? Ей все время казалось, что за спиной тихо-тихо шелестит чужой голос. Сейчас он ответил: «Нет». Бренда терла виски, мотала головой, прогоняя галлюцинации, но они возвращались снова и снова. Кто-то ходил за ней следом, дышал холодом над ухом, ночами сидел возле постели и смотрел, смотрел, не отрывая пустого взгляда. Почему-то ей было совсем не страшно. В первую ночь ей не снилось ничего. Во вторую она видела рыжую женщину в имперской форме, которая спотыкалась в пустом ледяном коридоре, раздирала руку до крови об острые камни, и темные капли текли по стене, и длинный черный язык, высунувшийся наружу, торопливо слизывал их и исчезал. В третью ночь она долго не могла уснуть, потом наконец провалилась в мутный тяжелый сон, но даже сквозь него чувствовала чей-то пристальный взгляд. Она открыла глаза в бесконечной темноте и увидела белую фигуру у своей постели. Существо — мужчина? женщина? — стояло неподвижно, протягивая к ней худую руку с крючковатыми пальцами, и силилось что-то выговорить черными узкими губами. Бренда хотела спросить: «Кто ты?» — но язык не слушался. Оставалось только смотреть, как существо открывает рот, как пялится горящими глазами, как водит руками по воздуху, будто хочет нащупать что-то. «Тыыыы, — наконец просипело оно, — тыыыыы. Кровь, жизнь, пища. Бойся. Ты слишком. Слишком много. Он тоже. Голод. Выпьют. Бойся». Бренду разбудило отчаянное мяукание Милли. Кошка скребла когтями, бросалась на дверь, оборачивалась к человеку, будто искала помощи. — Что ты? — сонно спросила Бренда, пытаясь сбросить остатки дурного сна. — Что случилось? Она встала, подошла к двери, открыла ее, чуть не промахнувшись мимо кнопки. Милли встала на пороге и снова мяукнула, длинно и надрывно. — Ты чего? — Бренда потерла сонные глаза. — Мне пойти с тобой? Кошка вышла в коридор, обернулась — да, мол, пойдем, что ж ты глупая такая. «Это сон, — с облегчением подумала Бренда. — Опять». И она пошла за Милли, в сорочке и босиком, совершенно забыв о том, что кто-то может увидеть ее в неподобающем виде. Во сне это не имело никакого значения. Ноги, правда, мерзли, как наяву, но она уже привыкла к снам, в которых все было почти по-настоящему. Милли привела ее к двери, села и выразительно посмотрела. Бренда медленно подняла руку, чтоб позвонить, но дверь бесшумно открылась сама. Кошка переступила порог и нырнула в полумрак, женщина последовала за ней. В приглушенном свете ламп она увидела, что на кровати в углу комнаты лежит изломанная, искореженная кукла в человеческий рост. Или... или это был человек? Он застонал, шевельнулся, попытался поднять вывернутую руку. Милли подбежала, вспрыгнула на кровать, к его лицу, мяукнула вопросительно. По спине Бренды потек ледяной пот. Она поняла. — Кайло? — позвала она еле слышно. Ей было страшно подойти, посмотреть, дотронуться. Изломанное существо могло быть кем и чем угодно, только не... Он вздрогнул всем телом, дернулся — и начал подниматься. Теперь она видела, что он обнажен до пояса, и там, где раньше кровоточили раны, тускло блестит холодный металл — от шеи, по плечу, до локтя. Сталь вплавилась, вросла в кожу, будто бы ее, жидкую, лили на живое тело, и она застывала причудливыми узорами. А потом он поднял голову и посмотрел на нее. Его глаза были абсолютно черными, как у жуткого насекомого — ни белков, ни радужки, только темнота. Он улыбнулся, открывая зубы, и сделал шаг. Бренда прижалась спиной к двери, не отрывая от него взгляда. «Сейчас он выйдет, — бестолково металось в ее голове, — и пойдет. По кораблю. Там люди. Нельзя. Я...» Да что она. У нее даже бластера нет. Существо — нет, оно не было человеком, оно было чем-то другим, непонятным, страшным! — шагнуло еще раз, остановилось перед ней, поскрипывая металлическим плечом. Черные глаза по-прежнему смотрели на нее, и от ужаса она забыла, как дышать. За спиной возмущенно зашипела Милли. Существо медленно обернулось, взглянуло на кошку, потом на женщину, качнуло головой. — А, — сказало оно почти знакомым голосом, добрело до кровати, тяжело переставляя ноги, и рухнуло лицом вниз. Милли вспрыгнула на подушку, принюхалась, легла рядом с встрепанной головой, свернувшись в клубок. Бренда сползла по двери. Ее не держали ноги. — Не бойся, — его голос звучал устало и глухо, но это был голос человека, а не жуткой твари. — Наставник говорит, так должно быть. Это Сила. Настоящая Сила. И добавил еле слышно: — Холодно. Иди ко мне. Он говорит: «Я буду сильнее всех». Он говорит: «Я буду жить вечно. Один древний ситх знал такую тайну...» Она спрашивает: «И где он сейчас, твой бессмертный ситх?» Он отмахивается: «Ты не понимаешь. Даже если я проживу сто, двести лет — я смогу привести Первый Орден к победе. Разве этого мало?» Она не знает. Она слишком много думает. Под ее глазами ложатся темные тени. «Мы проиграли, — говорит она ему. — Почему нас не наказали?» Он бледно улыбается. «Мы ему нужны, — отзывается он. — Ты, я, рыцари Рен». Призрак из подземелий, бледный, с черными губами и языком, приходит к ней каждую ночь. Кайло спит и стонет во сне, а Бренда говорит с древним созданием, которое знает вкус ее крови. Оно показывает ей бесконечные снежные равнины, людей с сияющими мечами, идущих сквозь метель, оно тычет кривым костлявым пальцем и скалит острые зубы, оно смеется каркающим смехом. «Глупая, — шепчет оно, — и ты глупая, и он глупый. Знаешь, сколько у него силы, там, в подземельях? Знаешь? Зачем ему вы?» «Думай, — оно дышит холодом. — Думай, думай, иначе...» Бренда закрывает глаза и возвращается в зимний лес своих кошмаров.