Кресло для коммандера

Утро, если это можно было назвать таковым, началось для коммандера Филиппа Орлеанского по звонку будильника. Проблема была в том, что в космосе было вовсе нецелесообразно говорить о таких понятиях, как утро, день и вечер — экипаж засыпал и просыпался по часам, которые отводило им командование, и никак иначе. В любом случае, близилось время его смены, и потому коммандер встал, привел себя в порядок, оделся. Разумеется, даже оправдание «Мы же в космосе!» не было для него достаточно приемлемым, чтобы проигнорировать, например, чуть спутавшиеся из-за сна длинные иссиня-черные волосы, и собственное отношение к подобному казалось Филиппу единственным правильным. Его место было, конечно, на мостике, но первым делом он отправился в медотсек. За что и поплатился. — Карантин означает карантин, коммандер, — твердо произнесла Клодин. Пусть в голосе ее и слышалось глубокое уважение, менять свое решение она явно не собиралась. — Я не могу пустить вас к капитану. Простите. — Но… — попытался возразить Филипп, да только бесполезно это было. Начальница медицинской службы была тверда и уверена в своих решениях — всегда, и переубедить ее было невозможно. Филипп решил все-таки попытаться. — Я просто хочу увидеться с братом. — Я боюсь, что инфекции безразлично, кем вы приходитесь друг другу. Сейчас вы нужны «Конституции», подумайте, что станет с кораблем, если в карантине окажутся и капитан, и его первый помощник? — вздохнув, отринула последние сомнения Филиппа Клодин, а потом голос ее стал чуть тише. — Скоро начинается ваша смена, поторопитесь, — добавила она. На этом их диалог прервался. «Значит… Значит, Людовик и сегодня не появится на мостике?» — промелькнуло в голове у Орлеанского, и он поджал губы, а потом быстрым шагом направился обратно в свою каюту. Вот уже четыре дня Людовик, капитан корабля USS Constitution NCC-1718, был тяжело болен и заключен в карантин. Все связи с ним были оборваны; Клодин лично следила за этим, и все, что мог знать замещающий его на мостике Филипп, — то, что Людовик в порядке и его лечение идет по плану. Увы, ему требовалось месяца полтора для полного физического и психического восстановления, а до тех пор Филипп Орлеанский оставался главой судна. Нельзя было сказать, что ему это не нравилось, скорее, даже наоборот. Впервые в жизни ему, уже носящему звание коммандера в свои двадцать семь, выдался шанс проявить себя — и шанс этот Филипп собирался использовать по полной. В детстве ему хотелось иметь свою маленькую армию. Теперь его армией стали люди на этом корабле — буквально его армией, потому что именно Филипп оказывался тем, кто весьма вовремя подключался к ведению боевых действий и исправлял ошибки своего брата, который мог вести переговоры, но никак не воевать с клингонами. Из-за чего казалось, что тяжелой болезни капитана экипаж даже немного… рад?.. Людям явно больше нравилось служить под началом у Филиппа, чем у Людовика, и как же приятно первому было это осознавать!.. А еще — понимать, что все-таки Людовик вновь долго не сможет наседать на его мозг, пилить, читать нотации и ограничивать. С такими мыслями Филипп и добрался до своей каюты, в которой тут же стянул с себя форменную голубую рубашку. Посмотрел на себя в зеркало. Его тело было не слишком мужским, не слишком женским; Филипп считал себя красивым, и ныне был прекрасный час, чтобы об этом вспомнить. Бросив взгляд на часы, Филипп удостоверился, что у него есть еще полчаса до начала альфа-смены, а всего через пятнадцать минут он уже выходил из турболифта, обращая на себя внимание всех, кто присутствовал при нем. — Здравствуйте… коммандер, — чуть осип голос Генриетты, связистки, и она поспешно отвернулась к своей приборной панели. Остальные члены команды тоже опешили, но попытались этого не показывать. Лишь юноша-рулевой улыбнулся, словно ему дико нравилось то, в каком виде Филипп появился на мостике. Вполне возможно, что его эмоции не врали коммандеру, но это все было не особо важно, потому что сегодня, именно сегодня, благодаря стечению множества обстоятельств он смог нарядиться в женскую форму и заявиться так прямо на месте службы. Если это была не мечта, то Филипп Орлеанский вовсе мечтать был не способен. — И вам доброго дня, — отозвался он, повернувшись к девушке. Та, видимо, не желала обращать на него более внимания, впрочем, это чувство было взаимно, потому что все мысли коммандера переключились на человека, который вальяжно сидел в капитанском кресле, куда по уставу садиться просто права не имел. За такую дерзость он мог крепко получить, но именно это и нравилось Филиппу в мистере де Лоррене. Коммандер прикусил губу и, оправив края платья тонкими пальцами, прошествовал к своему — на ближайший месяц с небольшим — креслу, а, оказавшись сбоку и поймав на себе крайне заинтересованный взгляд, совершенно без зазрения совести сел на колени к своему любовнику, ноги на подлокотник закинув. Другой подлокотник упирался коммандеру в спину, но его все устраивало. — Всего четыре дня прошло с тех пор, как мой брат перестал выходить на смены, но ты уже настолько беспечен? — игриво протянул Филипп, по давней любимой привычке запуская пальцы в светлые волосы де Лоррена. Тот улыбнулся лукаво и, поведя бровями, опустил руку на бедро капитана, сжимая его. — Сейчас мой капитан — ты. Впрочем, как и всегда… для меня, — посмотрел он на коммандера словно насквозь, и тот выдохнул, тыльной стороной ладони мягко проводя по шее молодого навигатора. — Вижу, — продолжил уже чуть тише де Лоррен, — ты все же исполнил свой замысел. Тебе очень идет это платье, — провел прямо по самому краю его рукой он, — верь мне. — Я знаю, но мне приятны твои комплименты, — Филипп едва подавил в груди своей рваный вздох, когда прикосновения де Лоррена стали более нежными, нежели щекотливыми… А ведь каков был соблазн. Ведь у них оставалось еще десять минут до начала смены, и предыдущий экипаж спокойно заканчивал свою работу — за исключением, разумеется, Генриетты, которая нет-да-нет поглядывала на коммандера и навигатора. Наверняка потом пожалуется Людовику, мрачно подумалось Филиппу. И не забудет же за полтора месяца, конечно же. Эта женщина, казалось, и не желала Филиппу зла, но умудрялась причинять неприятности; что же, в ближайшем будущем она не могла стать помехой, а во всем, что касалось любовных дел, коммандер привык не заглядывать далеко. Слишком уж часто такие заглядывания не сбывались. У них оставалось еще несколько минут, и Филипп понимал, что коммандеру не пристало так сидеть в капитанском кресле: закинув ноги на подлокотник, на коленях у энсина, с его дыханием на своих губах, — но он просто ничего не мог поделать. Его профессиональные качества не вызывали вопросов ни у кого из экипажа — кроме редких единиц, — и потому люди не спешили делать замечания, и понимать это было приятно. Ведь не столь хороша власть в руках, сколько знание, что дозволено тебе с этой властью делать. И Филипп Орлеанский знал: он может дозволить себе несколько поцелуев прямо на этом месте, потому что он заслужил… И потому что сегодня за это ничего ему не будет. Улыбаясь мягко, он потянулся к губам де Лоррена — от него пахло мягко и нежно, но сильно, и коммандер про себя запомнил, что потом, когда они после смены останутся вдвоем, нужно будет напомнить любовнику об уставе, — и с упоением втянул его в поцелуй. Оставалось лишь надеяться, что он не слишком пошл. Пальцы Филиппа упорно хватались за светлые волосы де Лоррена, тот же лишь придерживал его, не давая скатиться на пол. Каким бы большим ни было капитанское кресло, для двоих места на нем было мало. С привычным шорохом открылась дверь турболифта, и новая смена зашла на мостик. Мимо льнущих друг к другу коммандера и энсина прошла де Монтеспан, глянула, с удовольствием подмигнула Филиппу: — День добрый, — и быстро прогнала уже со своего места Генриетту, которая, казалось, была рада удалиться. Филипп на миг оторвался от губ де Лоррена, но взгляд его все еще оставался на хитрых глазах мужчины. Он просто не мог оторваться, вот и все. — Добрый, — поздоровался он и улыбнулся почти счастливо. Де Лоррен взял его лицо в руки и ласково снова раскрыл губы Филиппа, уже дольше и сдержаннее, но куда бережливее. Но в какой-то момент Филипп осознал, что их время кончилось, и, отстранившись, мягко провел косточками, выпирающими на его ладони, по щеке де Лоррена. — Займи свое место, будь добр, — склонил голову он, а потом склонился к энсину и уже строже прошептал на ухо: — И не смей повторять то, что ты выкинул вчера. — А то ты меня накажешь? — недоверчиво и со смешком протянул тот, и Филипп только горячее прижался к его шее губами, дыханием обжигая: — Именно. С хитрецой в глазах де Лоррен отправился на свое место, которое теперь освободилось, а коммандер Орлеанский, поправив низ платья, уселся на кресло капитана. Теперь оно было теплое, но казалось холодным, но долг был превыше всего — в любом случае. И, как оказалось, его не подвели ни часы, ни чутье. Уже через двадцать минут «Конституция» оказалась на орбите Ацетернии, типичной планеты класса «М». Сюда крейсер шел более двух суток, и теперь появилась возможность наконец-то выполнить то, зачем они сюда, собственно, и направлялись. Долго ждать звонка не пришлось. — Коммандер, входящий сигнал с Ацетернии, это министр Рекли, — объявила де Монтеспан, с интересом разглядывая Филиппа со своего места. Тот улыбнулся ей украдкой и кивнул привычно: — Выводите изображение на экран, — и поправил изящно пряди своих длинных, спадавших на плечи и дальше волос, мягких и прекрасных. Министра Рекли Филипп еще ни разу не видел, но был он похож на обычного мужчину. Разве что у него не было бровей — и он явно немного нервничал, но, судя по всему, был готов исполнять свои обязанности. — Приветствую, коммандер Орлеа… — открыл было рот министр, но изображение замерло. Филипп любопытно проследил за тем, как изумленно изменилось лицо мужчины, а потом опустились его глаза к бумагам, которые он держал в руке. — Простите великодушно, мисс, мне сообщили, что я буду говорить с коммандером. Улыбка Филиппа стала шире, и он с удовольствием объявил: — Я — коммандер Орлеанский. Добрый день, министр, — склонил он голову вежливо, едва не давая тихому смеху сорваться со своих губ. — Д-да, но… Мыслительные процессы на лице министра выражались достаточно ярко, а Филипп прекрасно понимал его замешательство, ведь его платье было с имитацией женской груди, небольшой, но похожей на настоящую. Специально, чтобы смущать мужских особ. В любом случае, именно в нем коммандеру Филиппу предстояло проводить переговоры о поставках редкого лекарства с Ацетернии в соседнюю систему, и его это ничуть не смущало. Чего нельзя было, конечно, сказать о бедном министре Рекли, но то была уже совсем другая история.