***
— Выпустите его, — требует Наруто тут же, как Цунаде входит в палату. Болит все, что может болеть, кости трещат, чакра на нуле, а дыхание Курамы едва слышно на самом дне подсознания. Наруто и в себя-то пришел пару часов назад, но внутри уже разгорается холодная бешеная ярость. И страх. — Немедленно выпустите. — Наруто… — тяжело вздыхает Цунаде и присаживается рядом с кроватью. — Ты должен понять… — Я ничего не хочу понимать, — прерывает ее Наруто и силится подняться. — Выпустите его, или я разнесу тюрьму по кирпичику. Я смогу, баа-чан. Ты знаешь, что я смогу. — Лежи, дурак! — прикрикивает Цунаде и пытается уложить его обратно. Наруто скидывает ее руку и почти падает в обморок от резкой боли. — Лежи! Вот же неугомонный, а! — Выпустите его! — рявкает Наруто и сам слышит в своем голосе далекие отголоски нечеловеческого рева. — Он же ранен! Как вы посмели его запереть, он же всех вас спас! Он же помог мне! Баа-чан! — У меня не было выбора! Ляг и послушай, черт бы тебя побрал, глупый щенок! — выходит из себя Пятая. — Если я его выпущу, Совет и Каге всех Деревень тут же потребуют отдать его под Трибунал! Пока не вынесен приговор, ему безопаснее всего находиться в тюрьме, под нашей охраной! Если мы хотим, чтобы с него сняли все обвинения, он должен показать, что готов подчиняться! И он, в отличие от тебя, прекрасно это понимает! — Приговор?.. — едва слышно переспрашивает Наруто, и теперь перед глазами темнеет куда сильнее, чем от боли. — Какой еще приговор? Баа-чан, ты о чем? Цунаде смотрит на него — и молчит. Наруто кажется, что в этом взгляде неприкрытая жалость. Неприкрытая, пугающая, ужасающая жалость. Так страшно. Великие боги, никогда еще ему не было так чудовищно страшно.***
— Пустите меня к нему! Ибики молчит. Наруто, сбежавший из больницы, как только ноги стали слушаться, и успешно ускользнувший от двух отрядов АНБУ, стискивает зубы и повторяет: — Пустите. Меня. К нему. Он готов драться. Он готов… О, он на многое готов! Сознание Саске впереди светится едва ощущаемым спасательным маячком, и Наруто готов на все, лишь бы оказаться рядом. Не для того он столько лет пытался вернуть его в Коноху. Не для того он клялся, убеждал, грозился, жизнь свою отдавал — честно и без условий, не для того… Наруто понимает. Правда понимает, он же не полный идиот. Ему объяснили — Цунаде и Какаши-сенсей — говорили какие-то пустые слова про долг и законы, про шиноби и военное время, про невозможность для ниндзя нарушить начерканное чернилами на жалких бумажках, про ответственность и про суд. Наруто понимает. Честно. Ему просто надо быть рядом с Саске. Прямо сейчас. Несмотря на понимание, законы и невозможности. — Пустите, — просит Наруто и улыбается, склоняя голову на бок. В этом есть что-то истерическое, но на какое-то мгновение он очень четко понимает, что если Ибики сейчас не пропустит, под Трибунал они с Саске пойдут вместе. Кажется, Ибики это тоже понимает. Потому что вздрагивает едва заметно и отступает чуть в сторону. Наруто проходит мимо. Ему нет дела до чужого страха. Ему ни до чего, кроме Саске, дела нет.***
Саске закутан в какую-то тряпку, на глазах плотная повязка из не пропускающей чакру ткани, а на руке и ногах чакроподавители. В камере воняет затхлостью и отчаянием, Наруто почти чувствует боль всех тех предателей, что попадали сюда раньше. Саске не предатель. Не предатель. Нет-нет-нет… Наруто кидается к нему, словно за нитку дернули. Опускается рядом на колени, протягивает руку к затянутому в маску лицу и замирает, не в силах ни прикоснуться, ни выдавить хоть слово. Внутренности сжимаются в обжигающий комок, позорно перехватывает дыхание, и на какое-то мгновение мелькает задушенная мысль, что это его, Наруто, вина. Его вина — Трибунал, жестокие, бездушные старики из Совета и их неукоснительный и не поддающийся обсуждению приговор… — Рефлексируешь, идиот? — кривит губы Саске и едва заметно склоняется к протянутой руке. И Наруто мгновенно вырывается из сковавшего оцепенения, кидается навстречу, порывисто обнимает и тут же отстраняется. — Саске-теме, они не посмеют! Я не позволю! Я прямо сейчас вытащу тебя отсюда! — горячо говорит он и кивает, забывая, что Саске не может его видеть. — Я сейчас сниму с тебя эту фигню, подожди, даттебае, сейчас!.. — Добе, — Саске качает головой и едва заметно отстраняется. Наруто как привязанный тянется следом. — Не надо. — Что значит не надо? Саске-теме, ты чего? Я!.. — Не надо, — повторяет Саске, и на этот раз Наруто замолкает, с силой кусая и без того разбитые губы. Саске молчит, и Наруто тоже молчит, отчаянно разглядывая закутанную в ограничители фигуру. В этой камере даже стены поглощают чакру, а Саске сидит прямо и независимо, словно не его приковали и заперли, словно не Наруто в этом виноват. — Я знал, что так будет, — едва заметно пожимает плечами Учиха, отвечая на мысли. — Даттебае, почему ты тогда!.. — восклицает Наруто и осекается, потому что Саске кривит губы в усмешке, а его сознание, как на ладони — с болью, с надеждами, с отчаянием и верой, с воспоминанием о тьме и свете, о бездонном голубом небе и рассветном солнце в чужих, покрытых пылью и кровью волосах. — Ты ведь знаешь, болван, — неловко пожимает плечами Саске и молчит. Не прячется и не пытается закрыться — ему нечего скрывать, а Наруто такой беспросветный, такой ужасающий, такой непроходимый идиот… — Саске, — хрипит Наруто, а потом не выдерживает и утыкается лбом в его лоб, с силой сжимает веки, пряча злые, отчаянные слезы. И рука, зарывающаяся в чужие волосы, дрожит. — Саске, я… — Молчи, — просит Учиха и едва заметно подается навстречу — насколько позволяют цепи. И Наруто молчит.***
В этом есть что-то запредельное — сидеть рядом с Саске и обсуждать его возможную смерть. …Вжиматься плечом в плечо и слушать чужое дыхание, ловя себя на частящем сердце и ноющем солнечном сплетении. На обносящем голову понимании… — Даттебае, я все равно тебя вытащу! Даже если эти болваны из Совета вынесут тебе приговор, я вытащу тебя, Саске! …Изо всех сил сопротивляться желанию вжаться лбом в висок и обнять за покрытую шрамами шею… — Идиот. — Они не посмеют, слышишь! Они не посмеют осудить тебя, мы же спасли их проклятые задницы и все это знают! За тебя будут бороться, слышишь, и Сакура-чан, и Какаши-сенсей, и остальные!.. Я не позволю им, даттебае! …До невозможности хотеть сорвать чертову повязку и взглянуть в беспросветную темноту радужки… — Ты главное помалкивай, уссуратонкачи. Чем больше ты будешь обо мне орать, тем меньше шансов, что они вынесут оправдательный приговор. — Они вынесут. И нечего усмехаться, даттебае! Я никому не позволю причинить тебе вред. …Ловить его усмешки и, не отрываясь, следить, как кривятся тонкие губы… — Я и не мечтал, что ты наконец от меня отстанешь. — Заткнись, ублюдок. И что же мне делать, даттебае? …Слушать его голос и верить, что теперь все будет правильно. Знать, что так и будет… — Не думай об этом. И ни с кем обо мне не говори. И веди себя, как всегда. — Это как же? Не толкай меня, я не шучу. — Убери этот трагизм из голоса, добе, он смешон. …Стискивать зубы, подавляя желание схватить его и сбежать, разрушив тюрьму до основания… — Заткнись, теме. …Не выдержав, обнимать, сжимая рукой талию и пряча лицо в изгибе шеи… — Ты сейчас задушишь меня. — Заткнись. …Обмирая от собственной смелости, едва ощутимо прикасаться губами к терпко пахнущей коже… — Просто улыбайся, уссуратонкачи. Пообещай мне, что будешь улыбаться. — Саске… …Не плакать. Главное, не плакать… — Обещай. …И не бояться. Им нечего бояться… — Ладно. Я обещаю.***
Наруто ведет себя, как и всегда. Кивает, носится туда-сюда, строит из себя идиота. И улыбается. Ему есть, ради кого улыбаться.