Чёрная работа

— Как он, Егор Кириллович? — Удивительно, просто удивительно! — вскрикивает Егор Кириллович. Уже поздно, но на нём всё ещё лабораторный халат. Гриша думает, что он, видимо, и спит в своей лаборатории, словно летучая мышь. Тут, должно быть, удобнее, чем в коммуналке. — Имплантат приживается. Я подумал… — Егор Кириллович привстаёт на носках: эта мысль приводит его в восторг. — Мы должны и ногу заменить на металлическую. Гриша недоволен, но не удивлён. Он уже давно подозревал, что это голубая мечта Егора: разобрать человека по частям, заменяя их металлом. Вот будет сюрприз, когда Егор заменит мозг на металлический и обнаружит, что его железный человек перестал работать. — Забудь об этом, — отвечает Гриша. — Только представь, что можно узнать, Григорий Михайлович! Может, мы поймём, как вживить имплантаты и другим солдатам! Гриша в этом сомневается. Ничего не получится, пока у руля Егор Кириллович. — Это я его к тебе привёл, — напоминает Гриша. — Не делай пока ничего. Лаборатория находится в самом центре здания. Направляясь к палате, Гриша замечает доносящийся с улицы приглушённый грохот салюта победы. Иногда, посещая Солдата, Гриша берёт с собой красиво иллюстрированную книгу сказок, которую читал и своему сыну Коле. Ему не хочется, чтобы словарный запас русского у Солдата ограничивался больничными словечками, а книга полна медведей, печей и самоваров. Но сегодня он приносит только «Правду» с броскими заголовками, воспевающими победу в Берлине. Солдат захочет это узнать. Ему нравятся статьи о боях, об отважных подвигах советских летчиков — Сталинских соколов, как их называют, — о самом Сталине. Со слезами на глазах он слушает сентиментальные стихи, превозносящие советских матерей, а новости сельского хозяйства навевают смертельную скуку. Несмотря на поздний час, к приходу Гриши в отделении шумно: салют в честь победы не даёт никому уснуть. Даже испуганные подопечные, всё ещё ждущие своих имплантатов, улыбаются. Они знают — видят, как это происходит с другими, — что их тела отвергнут металлические конечности Егора Кирилловича, что они будут лежать, бледные, больные и потные, в ожидании повторной операции; и если им не повезёт — если Егор впадёт в одну из своих периодических истерик из-за ограниченных возможностей человеческого тела, которое отказывается без осложнений сливаться с этими прекрасными машинами, — они умрут раньше, чем имплантат удалят. Пока что прижился только один: у американского солдата. Гриша одергивает себя. О таком даже думать опасно. Что, если Сталин узнает? Американский солдат в сверхсекретной советской лаборатории — разумеется, шпион, и всякий, кто покрывает его, тоже шпион, и их всех сошлют в лагеря. Гриша должен был пристрелить его и оставить на горном склоне, вогнав для верности кол в сердце. Так было бы безопаснее для всех. Кровать Солдата пуста. Гриша замирает, его сердце сжимается. Солдата забрал СМЕРШ*? Или Егор Кириллович без предупреждения увёз его на операцию? Не похоже на него. — Он у окна, — говорит солдат, лежащий на соседней кровати. Он неуютно ерзает, отторжение конечностей опустошило его. Металлические ноги выглядывают из-под одеяла. — Счастливчик, — в его голосе наравне с любовью слышится зависть. Солдат — любимец отделения. Он не разговаривает: Гриша заставил Егора Кирилловича рассечь ему голосовые связки во время операции по присоединению руки — незачем рисковать, вдруг он заговорит по-английски. Но Солдат всё время улыбается. Даже в самом начале — он смеялся, если смеялись остальные, странным беззвучным смехом с широкой улыбкой и открытым ртом. Медсёстры думают, он дурачок. — Умственно отсталые часто добродушные и милые, — объяснила Грише Маруся Петровна. Но Грише виднее. За последние два месяца он не раз замечал проблеск понимания в глазах Солдата: тот внимательно слушает своих товарищей-пациентов, сказки и газетные статьи, указывает на изображения вещей, которых не знает, и склоняет голову к Грише, глядя вопросительно, ожидая названия. Умственно отсталые не выучивают новый язык за три месяца нахождения на больничной койке. Нет. Солдат улыбается всё время, потому что он не советский гражданин, он не провёл последние двенадцать лет в смертельном страхе за свою жизнь. «Американец», — думает Гриша, подавляя дрожь. Улыбка Солдата, как и его рука, не должна существовать. Кресло Егора Кирилловича убило почти всех, кто садился в него. — Что с ними не так? — простонал как-то Егор Грише, хватаясь руками за голову. Считать, что проблема в людях, а не в его машинах, в его стиле. — Следующим крупным шагом в перевоспитании станет стирание памяти! Ещё бы они умирать перестали! У тех немногих, кто выжил, глаза пусты, из углов рта течёт слюна, и самостоятельно они могут только есть — если медсестра сидит рядом и говорит, что делать. Они не смеются шуткам. Солдат сидит на подоконнике, на его лице отражается красно-синий свет салюта. Когда Гриша подходит, он поворачивается и, улыбаясь, вскидывает руки с раскрытыми ладонями, изображая вспышки. — Салют, — соглашается Гриша. — В честь нашего вступления в Берлин. Красиво, да? Солдат кивает и с надеждой тянется к газете, которую принёс Гриша. В прошлый раз он выхватил затёртую книгу сказок прямо из его рук, раскрыл на своей любимой истории и указал на неё Грише с озорной улыбкой ребёнка, знающего, что он слишком любим, чтобы быть наказанным. И Гриша прочитал ему сказку о Снегурочке — как тот и хотел. Но сейчас Гриша прячет газету за спину. — Ты знаешь, что это значит, Солдатик? — спрашивает он. — Победа, — бормочет Солдат. Гриша уже двадцать лет как умеет скрывать эмоции за маской вежливой улыбки, он даже не вздрагивает, разве что по лицу пробегает тень, когда Солдат — это невозможно! — заговаривает. Невозможно? Солдат выжил после падения с железнодорожных путей, которое должно было убить его, он пережил кресло Егора, его металлическая конечность прижилась. Неудивительно, что голосовые связки восстановились. Гриша надеялся, что ему ещё долго не придётся выбирать, но то, что Солдат заговорил, не даёт больше откладывать этот вопрос. Либо он оставляет Солдата здесь и надеется, что тот не заговорит по-английски, прежде чем эксперименты Егора Кирилловича убьют его — а Гриша не сомневается, что это рано или поздно случится, — либо... — Ты можешь говорить? — спрашивает Гриша с удовольствием в голосе. Солдат кивает. — Да, — шепчет он. Голос грубый, но без намёка на акцент. Правой рукой он хватается за шею. — У меня болит горло. — Болит? Тогда пока помолчи, — говорит Гриша. ...либо Гриша может забрать Солдата с собой, спрятать его от людей, которые могут услышать английскую речь, и тренировать, обучить его управляться с металлической рукой, превратив Солдата в оружие во славу Родины и коммунизма. — Солдат, — говорит Гриша, и его голос настолько серьёзный, что Солдат отворачивается от салюта и внимательно смотрит ему в лицо. — Ты прав. Мы одержали победу. Великая Отечественная Война окончена. Но Родине всё ещё нужны защитники. Нацисты пали перед лицом отважной Красной Армии, но они разбудили силы контрреволюции по всей Восточной Европе. И наши бывшие союзники, англичане и... — Произносить следующее слово рискованно, но необходимо... — Американцы, теперь, когда нацисты повержены, обратят своё оружие против нас. Мы можем позволить себе небольшую передышку, пока они воюют с японцами, но скоро, Солдатик, они придут за нами, не выдержав зрелища рабочего класса, живущего свободно и счастливо при коммунизме, когда их собственный рабочий класс стонет от тирании капитализма. Лицо Солдата сияет. Его глаза отражают яркие искры салюта. — Пойми, Солдат, я не предлагаю тебе такую славу, — Гриша указывает на окно, за которым во всю празднуется победа. — В нашу честь салюта и парадов не будет. Чёрная работа** для партии — работа хорошая и необходимая, но из тех, которые делают, скрываясь в тени. Нас не станут чествовать, мы умрём безвестными. Даже если эта работа не убьёт нас сразу, то, что мы будем делать и видеть, станет преследовать нас до самой смерти. Мы пожертвуем собой, чтобы создать прекрасное коммунистическое будущее, мир, в котором дети родятся свободными от нужды и страха и вырастут здоровыми и сильными, как дубы в свете солнца. Солдат разглядывает лицо Гриши: его глаза наполнились слезами, он почти не дышит. Вспышки салюта заполняют небо. — Твоя работа? — спрашивает Солдат. Гриша с досадой отмечает неформальное ты. Нужно будет научить Солдата хорошим манерам. — Наша, — отвечает он. — Если согласишься. Солдат кивает. — Я с тобой. Ответ должен ему нравиться, но вместо этого Гришу накрывает какое-то нехорошее предчувствие. — Не так, — говорит он мягко. — Отвечай мне как пионер. Всегда готов! — Всегда готов! — эхом откликается Солдат и рукой хватается за горло, беззвучно смеясь с раскрытым ртом. — Всегда готов! — соглашается Гриша. — Всегда готов служить Родине. Всегда готов служить Революции. — Он берёт Солдата за руку, металл неприятно обжигает холодом. — Идём. Солдат вопросительно склоняет голову, бросает взгляд на других пациентов, на парня с металлическими ногами, что лежит на соседней кровати. — Мы должны уйти сейчас, — говорит Гриша. Бессмысленно оставлять Солдата в пределах досягаемости скальпеля беспокойного Егора Кирилловича. — Прощайся с ними. Нам нужно идти. Будущее зовёт. Солдат подходит ближе, чтобы попрощаться, Гриша отворачивается к окну, давая ему немного личного пространства. Салют закончился, в тёмном небе медленно тает дым. *СМЕРШ (сокращение от «Смерть шпионам!») — название ряда независимых друг от друга контрразведывательных организаций в Советском Союзе во время Второй мировой войны. **Чёрной работой партии Сталин называл работу тайной полиции: убийства, аресты, пытки и т.д. (прим. автора)