Покой нам только снится...

Последний из использованных сегодня костюмов повешен на плечики и убран в шкаф, сброшена последняя маска, осталось стереть грим и всё. Наконец-то я могу быть свободен. Хотя бы на эту ночь, но свободен. - Расскажи, Снегурочка, где была? Расскажи-ка, милая, как дела?... Нежный шепот родился где-то в моей, нечёсаной пока еще, шевелюре за левым ухом. Горячее дыхание обжигало шею и заставляло возбужденно топорщиться волоски на руках, едва не выронивших ватку и пузырек с косметическим молочком. А шаловливые ладони моего неугомонного и бессменного напарника и друга уже пробрались под халат и поглаживали обнаженную кожу. Я весь превратился в оголенный нерв, воспринимая лишь скользящие по мне руки, да горячее дыхание. Он уткнулся холодным носом мне в ухо и смешно и немного сосредоточенно посапывал, прижимаясь теперь уже всем телом. - За тобою бегала, Дед Мороз. Пролила немало я горьких слез… Давно отработанный до автоматизма ответ. Всё по сценарию, ничего нового, ничего своего. Правда, в данном случае набившая оскомину песенка как нельзя лучше отображала мои мысли и действия. Обычно такие нежные руки с силой крутанули меня, и я очутился нос к носу с ним. Моим разъяренным сокровищем. - Это я сегодня чуть не сбился на банальную истерику! Как ты посмел вытворять такое? Как ты мог? Вот это да! За столько лет я ни разу не видел его в такой ярости. А он, оказывается, рычать умеет! Как ни странно, от его вспышки моё плохое настроение улучшилось, а усталость начала проходить. Волнение и забота, которые светились в голубых глазах моего малыша, целебным бальзамом омыли мою душу. - Заинька, ну что ты? Всё же обошлось. Я цел и невредим. Всё нормально, успокойся. Я осторожно привлек его хрупкое тело к себе и обнял, уткнувшись носом в шелковистые светлые волосы на макушке. Сколько лет мы уже вместе, а я всё никак не привыкну, что он мой. Что я имею право обнимать его, слушать стук беспокойного сердца, вдыхать аромат волос, чувствовать его заботу обо мне. Я никогда не верил в чудеса, но он заставил меня в них поверить. Однако не удивляться, я до сих пор не могу. - Цел и невредим! А если бы сорвался? Ведь ты же боишься высоты, зачем полез по этому чертову тросу без страховки? Он тряс меня за грудки, яростно шипя каждое слово и сверкая глазами, но потом не выдержал и, жалобно всхлипнув, уткнулся мне в грудь. Обнаженной кожей я чувствовал его горячие слезы. - Ну прости меня, малыш! Не плачь, не надо. Я просто замешкался и не успел прицепить эту дурацкую страховку. Да и нет ее в сценарии, ты же знаешь. - Сценарий! Будь он проклят, этот сценарий! Я каждый день с ума схожу от всех этих трюков, что тебе приходится делать. Не детский мультфильм, а триллер какой-то. Полу жалобный, полу сердитый шепот раздавался где-то в отворотах моего халата, потому что мой Зайка так и стоял, вцепившись в меня руками и спрятав лицо на моей груди. - Обещай мне, нет, клянись! Клянись, что будешь осторожен. Клянись, что будешь думать не об этом чертовом сценарии, а о своей безопасности! Клянись, что никогда не оставишь меня! Он поднял голову и теперь прожигал меня яростным и каким-то отчаянным пламенем синих глаз. - Да, маленький, я клянусь тебе, что буду беречься и не покину тебя. По своей воле – никогда! Вот уж не думал, что моя сегодняшняя оплошность там, на подъемнике, когда я должен был, вися над пропастью, на одних руках добраться от своего сиденья до его, так расстроит моего малыша. Можно подумать, впервые мы это проделываем! Сотни, наверное, миллионы раз цеплялся я окоченевшими пальцами за обледенелый трос и заставлял себя не смотреть в пропасть подо мной. А он, весело хохоча и пряча ото всех шалые от испуга глаза, незаметно отстегивал трос и щекотал меня, после чего я плюхался в почти мягкий сугроб. Всё как всегда. За исключением того, что сегодня весь путь над головокружительной бездной, в которой нет ни одного гостеприимного сугроба, я проделал без страховки. Не успел защелкнуть карабин. Видимо, старею, потому что с каждым разом всё труднее даются мне привычные трюки, всё больший страх вызывает высота, всё сильнее протестуют не успевшие отдохнуть за ночь мышцы натруженного тела. Но моему Зайчонку знать об этом не нужно, хватит с него забот. - Я так боюсь потерять тебя, мой Волк! Он приподнимается на цыпочки и едва уловимым касанием целует уголок моих губ. Скорее даже не прикосновение, а намек, целомудренное дуновение дыхания вместо шелковистой гладкости губ. Но мне и этого достаточно, чтобы замереть от мимолетного счастья. Я стою, не шевелясь, боясь спугнуть хрупкую радость совместного бытия неосторожным движением или словом. Потом все-таки обнимаю моего Зайку и нежно подталкиваю к выходу. - Пойдем, малыш, не стоит терять драгоценное время на пустое сожаление. Он жалобно всхлипывает и кивает. - Пойдем. Мы покидаем гримерку и выходим в огромный зал. Большую часть его занимает шикарно украшенная, благоухающая свежей хвоей и мандаринами Новогодняя Ель. А вокруг лесной красавицы в причудливом беспорядке расставлены столики, за которыми сидят все те, кто пришел сюда отдохнуть, расслабиться, снять маски и стереть грим. Так же как и мы с Зайкой. Вот сидят Пьеро и Винни-Пух, обсуждают достоинства и недостатки ямба и хорея, декламируют друг другу свои новые стихи, делятся творческими планами. Вот Шехерезада, сосредоточенно нахмурившись и покусывая гусиное перо, быстро строчит очередную главу своей диссертации на тему этики и психологии семейной жизни в условиях гарема. Вот Чиполлино проповедует какую-то новую теорию о бескровной революции всем жителям «Теремка». Вот Баба-Яга, изловив самоходный клубочек, ловко перебирает, постукивает спицами - вяжет носки для Ивана-Царевича. Торопится бабушка, старается успеть к утру, ведь прошлогодний подарок парень износил до дыр. Вот Карлсон и Паровозик из Ромашково обсуждают транспортную проблему мегаполисов и методы избегания дорожных пробок в часы-пик. Вот Соловей-разбойник обучает художественному свисту Бременских музыкантов, а Илья Муромец виртуозно аккомпанирует ему на ложках. Вот Златовласка, Василиса Прекрасная, Дюймовочка и Золушка увлеченно листают журналы по домоводству и кулинарии, делятся опытом семейной жизни. Вот Лиса Алиса и Кот Базилио пытаются в очередной раз втолковать Буратино основы бизнеса и экономическую теорию, проецируя их на современную действительность. Судя по костюмчику от «Армани» и «Лонжину» на запястье, ученик вполне оправдал надежды учителей. Вот Добрыня Никитич и Змей Горыныч разыгрывают очередной «эндшпиль» и так увлеклись шахматной партией, что не реагируют даже на танец Шамаханской царицы, которая обучает сестер Крошечки Хаврошечки и Золушки всяческим гаремным штучкам… Да кого здесь только нет! Сегодня особая ночь – Новогодняя. Ночь, когда даже придуманные персонажи обретают силу и возможности реальной жизни и могут быть такими, как им хочется, а не такими, как их нарисовали. Вот и пользуются сказочные герои возможностью, благо никто их не увидит и не услышит – Новогодняя Ель всех укроет своей сенью от нескромных глаз и любопытных ушей. Потому и придвинуты столики почти вплотную к ее ветвям, потому и ценится так эта красавица. Ведь она – залог свободы, пусть и на одну ночь. Друзья машут нам руками, отовсюду раздаются приглашения присесть и разделить праздник. Но нам хочется не только свободы, но еще и покоя. Хочется побыть наедине. И поэтому, поприветствовав друзей, я следом за моим Зайкой, ныряю под тяжелые нижние ветви Ели. Там, в самой чаще находится наше убежище. Весело пляшут языки пламени в камине. Пушистый плед расстелен у самого очага, а поверх него – несколько маленьких подушек. Тишина. И ощущение безграничного счастья оттого, что рядом со мной на этом импровизированном ложе он, мой Зайка. Доверчиво прильнул к моему боку, обвил руками и ногами, жарко дышит в шею, щекочет расползающимися в робкой улыбке губами. - Волк… Волченька… мой Волченька! Он трется щекой о мою грудь и как-то судорожно стискивает хрупкими с виду, но такими сильными руками. - Я люблю тебя, мой Волк! Шалый и от этого еще более беззащитный взгляд рушит остатки моего самообладания. Единственное чего я никогда не мог вынести – это страдания моего Зайки. Мгновенно перевернувшись и подмяв его под себя, я пытаюсь успокоить моего ненаглядного единственно доступным мне способом – лаской и нежностью. Шепчу заведомо лживые слова о том, что всё будет хорошо и поцелуями заглушаю его всхлипы и недовольное ворчание собственной совести. Я знаю, что у нас ничего хорошего быть не может. Априори. Мы – нарисованные персонажи детского мультфильма. Нас создали для развлечения толпы. Наши боль, страх, набитые шишки и расквашенные носы вызывают всегда одинаковую реакцию – смех. Мы – вечные Арлекины, для которых этот смех должен быть единственной наградой и смыслом существования. Должен быть. Но, увы, всё обернулось по-другому, и мы оказались заложниками убогой фантазии своих создателей. Не знаю уж, какому капризу ветреной Судьбы мы обязаны столь щедрым подарком – душами и сердцами, наполненными любовью. Но вместе с подлинными чувствами пришла и настоящая боль. Боль и осознание безнадежности нашего положения. А когда я вижу страдание в глазах любимого и слышу его тихие всхлипы, то в моей душе просыпается еще и ненависть. Следом за которой приходят зависть ко всем живым и настоящим и обида на насмешницу Судьбу. И так по кругу день за днем, год за годом. Чувствовать, желать, любить – и не иметь на всё это права по прихоти создателей. И лишь одна-единственная ночь в году, когда не имеют силы никакие запреты, когда каждый тот, кто он есть на самом деле. Всего одна ночь для того, чтобы жить. Несколько часов, когда каждый миг ценнее столетия. Волшебное время, когда я могу безудержно пить медовую горечь всхлипывающих губ, сцеловывать хрупкие звездочки слезинок, запутавшихся в пушистых ресницах, внимать заполошному стуку дорогого сердца. И нет для меня никого важнее и нужнее этого существа, которое так сильно прильнуло сейчас ко мне, будто жаждет раствориться во мне, слить нас воедино. - Ш-ш-ш-ш… Я тоже люблю тебя, Заинька, не плачь. Всё будет хорошо… Каждый имеет право на надежду. Даже такие игрушки Судьбы как мы. Убаюканный поцелуями и нежными словами Зайка спит в моих руках. А я жаден - мне кажется невозможным тратить бесценные мгновения на сон, и я любуюсь им. Он такой красивый сейчас, когда его лицо умиротворенное, припухшие губы чуть улыбаются во сне, полукружия темных ресниц спокойно лежат на щеках. Его золотистые волосы разметались по моей руке, которую он использует вместо подушки, и щекочут, ласкают мою кожу. Я просто не могу отвести от него глаз, а он, похоже, не может не чувствовать меня рядом – его рука шарит, ищет меня, настойчиво требует хоть какого-нибудь контакта. А, найдя искомое – притягивает поближе и властно обнимает. Еще пара неосознанных движений, и Зайка принял свою излюбленную позу, улегшись мне на грудь и обвив меня руками и ногами. Вздох с облегчением подсказывает мне, что остаток ночи он спокойно и безмятежно проспит. А мне, как обычно, будет не до сна. Да и умильное созерцание становится затруднительным – единственное, что теперь находится в поле моего зрения, это выгоревшая на солнце до снежной белизны макушка. Зато теперь я могу его чувствовать. В полной мере ощущать присутствие любимого рядом со мной. И я медленными, осторожными движениями перебираю пряди пушистых волос, поглаживаю спину Зайки, скольжу пальцами по камушкам позвонков, по выступающим крылышкам лопаток… Мои прикосновения столь невесомы, что не побеспокоят малыша, не нарушат его сон, а мне останутся воспоминания, которые дадут сил прожить еще один год. Целый год. Триста шестьдесят пять дней и триста шестьдесят четыре ночи до следующего Нового Года. И я лежу, всем своим существом впитывая его близость и не сдерживая горьких слез, которые катятся у меня из глаз. Сейчас можно и поплакать. Сейчас, когда никто не увидит, и никто не узнает. Ведь слезы – это тоже признак жизни такой же, как и боль, любовь. Только живым, настоящим дано умение смеяться и плакать, радоваться и грустить. А нарисованным персонажам всё это недоступно, поэтому рано утром, покинув гостеприимное убежище, предоставленное нам Новогодней Елью, мы с Зайкой вновь станем теми, кого когда-то нарисовали художники и кто знаком миллионам людей: храбрым Зайцем, который с блеском выпутывается из любой ситуации, и злобным, недалеким Волком, который постоянно строит козни Зайцу. Но это всё утром. А сейчас мы еще живые, и потому я могу чувствовать объятия моего малыша и плакать от любви, проклиная ее и одновременно благословляя. Ибо любовь – единственная ценность этого мира. Любовь – это единственное, ради чего стоит жить. КОНЕЦ