Нотами под кожу

POV Герман — Твою мать, вырубите свет! — ору осипшим после концерта голосом. Я, блять, спать хочу, а они мало того, что свет врубили, так еще и шумят, и это, сука, в моей же квартире. Вчера я надрался, как последняя тварь, в ход шло не только бухло, там и травка была и вроде таблетки, благо до иглы не дошло, иначе продюсер точно выпер бы меня из группы, как и обещал. — Гера, вставай, у нас, вероятнее всего, будет интервью в два часа, плюс ко всему тебе надо в универе до обеда появиться и узнать, в какую ты, сука, группу попадешь. — Он что, серьезно меня на очное перевел? — в мгновение ока просыпаюсь. Я думал, он пугает, стебется, в конце концов, уж это сделать он способен, но вот так взять и в самом деле перевести меня на третьем курсе с заочки на очное обучение — по-моему, совершенный перебор. — А ты думал! Он грозился больше чем полгода назад это сделать, если ты за голову не возьмешься. — Прекрасно, мать твою. Встаю, скинув с себя плед, и плетусь на кухню. Беспредел, что творится по всей квартире, привычен, так же как и абсолютное отсутствие личного пространства. Дома один я не бываю никогда. Во-первых, потому что тут всегда моя группа тусуется. Во-вторых, это не просто квартира, я в свое время выкупил весь этаж, по правую сторону блок из двух квартир переделан под тату-салон, в котором я работаю частенько, либо же мои ребята, которых я нанял. Это скорее хобби, чем прибыльный заработок, это мой способ расслабиться от тяжелого графика концертов и съемок. С другой стороны находится еще один блок, только из трех квартир, полностью переделанный под одну жилую площадь. В будущем я планирую выкупить и верхний этаж, но это пока планы, ведь на деле мне и имеющегося хватает. Позавтракав хлопьями с подкисшим молоком и выкурив сигарету, я вываливаюсь из дома, направившись в ненавистный универ. Естественно, на улицах меня не узнают, да и не смогут, по-хорошему. Мало того, что я без привычного всем разукрашенного лица, так еще и в широковатой толстовке, свободных джинсах и капюшоне, скрывающем большую часть моего лица. Пирсинг я не снимаю, кольца с рук тоже, так что лишь самые ярые могут угадать и то скорее подумают, что я сошедший с ума фанат, чем настоящий Фил из известной рок-группы. — День добрый, — пафосно здороваюсь в приемной. — Я Филатенков. Пришел узнать по поводу группы и начала занятий. Меня вроде как на очное перевели, — надув огромный пузырь жвачки, хлопаю его с громким звуком. Ожидая ответа, утыкаюсь глазами в женщину средних лет, что глядит на меня в явном шоке, видимо, так с ней еще никто не разговаривал. Давлюсь смешком, конфликт мне не нужен, тем более продюсер по головке не погладит и так вон заставил волочиться пешкарусом сюда. Даже менеджеру приказал сидеть на месте ровно, мол, я не малое дитя, должен сам в своей жизни порядок наводить. И кому я плачу бабки, е-мое?! Если за меня даже элементарщину делать отказывается мой любимый, чтоб его, менеджер. Выйдя из ступора, тетка все же нашла мои документы, кивнула что-то там сама себе, прочитав фамилию, подняла украдкой глаза и, написав все подробно на каком-то бланке, всунула его поспешно мне. — С завтрашнего дня в группу №304, кабинет на третьем этаже, №142, но там вроде как перебор и так учащихся… — концовку пробурчала себе под нос и начала делать вид, что очень занята работой. Ну, мне же лучше, стоять тут целую вечность и слушать нудятину я не горел желанием. Неаккуратно сложив листок и засунув в карман джинсов, решаю, что надо бы наведаться в одно заветное место, так сказать, пометить. Хмыкнув и всунув в ухо наушник с ревом нашей группы, я шагаю вдоль по коридору, обычно где-то ближе к концу делают сортиры. Искомое место я быстро обнаруживаю и, резво зарулив в него, пинком открываю дверь и влетаю в блондинистого парня. — Сорри, чувак, занесло, — отмахнувшись, проскальзываю мимо и захожу в кабинку. Опорожнившись и подпевая себе под нос, иду к умывальнику, тщательно мою руки, мало ли что тут делают гребаные студентики. Вытираю руки салфеткой и поднимаю глаза. А за моей спиной чинно себе стоит, опираясь на кафель, тот самый светловолосый и рассматривает меня словно гориллу, блять, в клетке. Они тут что, дикие? Когда видят лицо незнакомое, стоят и таращатся? И что мне прикажете делать? Упасть замертво или поклон отвесить? — Че встал? — грубо спрашиваю, презрительно ухмыльнувшись. Я еще так-то после вчерашнего не отошел. Голова шумит, алкоголь присутствует в крови, да и накурка оставила след. Мне бы сейчас бутылку пива да сигаретку и, развалившись на кожаном диване, стонать от ласк грудастой бабы. А я тут стою в общественном туалете под взором неизвестного мне пацана. Кстати, о нем, выглядит он вполне себе внушительно. Золотистый блондин, их вроде так называют, виски выбриты, на затылке волосы собраны в хвост, по шее тату плетется, и, судя по всему, плечи да спина с руками у него тоже забиты. Глаза холодные, надменные, смотрит свысока, кривит полноватые губы. Рослый, выше меня на полголовы примерно, чуть шире в плечах, да и видно, что спортом он занимается. Были бы в школке, я решил бы, что он капитан местной сборной, но мы так-то в универе, а здесь по идее подобных тупорылых заморочек быть не должно. — Хамло, — равнодушно выдает, осмотрев меня с ног до головы. Зашибись. — Послушай, чувак… — Чувак — это кастрированный козел, — кривится он, склонив голову. Блять, бесит. — Ты кто такой? — Нынче поссать нельзя без допроса? — чуть тряхнув головой, чтобы челка слетела, и глаза открылись, смотрю на него нагло. Дожился — я, звезда, мать его, стою и терплю такое обращение. Пф-ф-ф… — Повторю вопрос: ты кто такой? — отлипает от стены, встав у двери. Я че, отчитываться этому кретину должен? Щаз… ага. — Конь в пальто, — меня это откровенно подбешивает, и я, оттолкнув его с прохода, вываливаюсь из туалета. Вразвалочку плетусь по коридору, скривившись от громкого звонка, а после, смешавшись с быстрорастущей толпой, и вовсе выхожу из здания. Надо Паше сказать, что я нахрен не хочу сюда ходить! Не хватало мне еще вот таких вот индивидуумов в группе. Придя домой, застаю картину маслом. Паша сидит верхом на Максе (ударник наш) и засасывает того по самые гланды. Я, офигевший неслабо, замираю на месте, хлопая глазами. Ключи аж из рук выпали, и дар речи пропал. Приехали. У меня в группе пидорасы, оказывается? Фу… Желудок, согласившись со мной, сворачивается, и я поспешно отвожу глаза от столь страстного поцелуя. Тянет взблевнуть и, желательно, на виновников. А после выгнать их и никогда не видеть и не слышать. — Вы че, ребят, ебу дали? — хрипло спрашиваю с начинающейся истерикой. Мне теперь нужно не только похмелиться, а как минимум нажраться, ибо ударника Колька (продюсер) наш менять не станет, он скорее меня выпрет. Менеджер-то хер с ним, но, бля, как я с пидором в одной группе буду? Пусть и другом… Да я же теперь шуганым стану, пусть только посмотрит в мою сторону лишний раз! Услышав меня, побледнели оба. Знают ведь мое отношение к секс-меньшинствам. Отпрыгнули друг от друга, чуть не пошлепавшись на задницы. Забавное, если честно, зрелище, но мне как-то не до смеха сейчас. — Гера… я все объясню, — первый отмирает Пашка. Нервно облизывает губы и классическим жестом проводит по короткому ершику волос. — Да что ты, это лишнее, мой голубой друг, я уже все, что надо, увидел, — с издевкой произношу. Пытаюсь совладать с собой, чтобы не размазать их обоих по паркету. Не, ну в моей квартире! Интересно, как часто они жарили друг друга тут? А может, еще и на моей кровати? — Гер… — опа, и Макс очнулся. Только вот он выглядит почти зеленым на фоне бледного Паши. — Вы что, суки, себе позволяете? В моей, блять, квартире! — Гера… — Что «Гера»? Если я узнаю, что вы, гандоны штопаные, на моей кровати… — Нет-нет-нет, — быстро стали мотать те головами. — Как давно? — Что как давно? — Как давно вы оба... сп… тр… ебете друг друга? — Это все так спонтанно… — Как давно? — Уже полгода почти. Я со стоном плюхаюсь в кресло. Мать моя женщина, я был слепым кротом все это время, а у меня под носом мои самые близкие друзья чпокают друг друга в зад. Злость клокочет в голове. Кровь шумит в ушах, сердце бьется о ребра, а руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Как? Как я мог не заметить? Как мог я позволить обвести меня вокруг пальца? Друзья называются… Блять, ну почему они? Почему не Леха (бас-гитарист)? Да кто угодно, менеджеры их, да хоть сам Коля (продюсер), но, бля, не Макс… не Паша. — Вы могли хотя бы мне признаться, — раздраженно выдыхаю. Мы ведь так близки были последние годы, они могли мне хотя бы сказать. Так нет же…. Пить, нет, не пить, бухать срочно! — Пива принесите, — кидаю обоим. Скидываю толстовку, треплю волосы, что прилизались после капюшона. Подумать только, в моей группе педики. Мысль не дает покоя. И я затрудняюсь ответить, почему точно. То ли из-за того, что я был не в курсе, то ли из-за того, что мне банально тошно и противно, что нормальные пацаны вроде них членососят. Это же аморально. Мерзко. Фу, да я как представлю, мне блевать охота сию секунду. — Мы бы сказали, честно, сказали бы. Но ты же такой ярый противник, ты лицо свое не видел, когда по телику показали целующихся парней. Я думал, тебя вывернет наизнанку, или ты, еще хуже, разъебешь плазму бутылкой из-под пива. — А кто об этом знает? — Все наши. Ответ как пуля в лоб. Чувствую себя преданным. Странная ядерная смесь внутри, обида и злость, презрение, мерзкое и противное, обволакивающее. Печаль, ведь я могу их потерять… Выхватив из рук друга бутылку, начинаю жадно пить ледяную жидкость. Горечь во рту не слишком приятна, я вообще пиво не особо люблю, если честно, это скорее закоренелая привычка в несколько лет, чем реальное удовольствие от вкуса. Закуриваю, молчу. Слов попросту нет, мой мир рушится, все вокруг меня так и грозится развалиться. Где моя беззаботная жизнь? Где? Ах да, она ушла вместе с матерью и братом… Ушла тем промозглым вечером 11 февраля, почти шесть лет назад. Мне было шестнадцать, как и моему близнецу, мы ехали с матерью с очередной вечерней прогулки, отец подарил ей тогда кабриолет, и мы как сумасшедшие днями напролет катались втроем. Ведь у него не было на нас времени. Это был отличный день, самый лучший мой день и самый худший, ведь тогда я их и потерял… Я не знаю, что спасло меня, ибо сидел я со стороны удара, я не понимаю, почему именно я выжил, а не Сеня… Я не понимаю и никогда не пойму, но я живу, а их нет. Отец тогда с катушек съехал, едва меня выписали из больницы, стал пить, орать, бить меня. Я с побоями не раз и даже не два оказывался в стационаре. Синяки стали моими спутниками, царапины и ссадины — товарищами. Я бы превратился в забитого, никому не нужного зверька, если бы не встретил Макса. Мы вместе учились в школе, правда, никогда особо не ладили. Точнее, не общались вообще. Он был звездой школы, богатый, симпатичный, из приличной семьи. Всегда при параде, с дорогими часами и в выглаженной рубашке. Он подошел ко мне сам и предложил сходить на вечерний сеанс кино в честь его дня рождения, сказал, что ему тошно общаться с большей частью людей, окружающих нас, что он понимает мою боль, одиночество и хочет стать моим другом. «Мы с тобой очень похожи, Герман, очень, так почему бы нам не стать друзьями?» Я не нашел тогда, что ему ответить, просто кивнул, а вечером, выскользнув в окно, под громкий пьяный храп отца, побежал к кинотеатру. Тот вечер удивил меня, мне было легко, я даже стал улыбаться. Я начал разговаривать, немного рассказал о себе, хотя я думаю, в нашей школе на каждом углу давно раструбили, что я потерял половину семьи, а теперь игрушка для битья свихнувшегося бывшего крупного бизнесмена. Он молча слушал, кивал, показывая, что понимает, моментами хлопал по плечу в поддержку, так мы и начали дружить. А сейчас я сижу и смотрю на него, на того, кто из ямы вытянул, смотрю на того, благодаря кому я стал солистом молодежной группы, стал звездой, заработал немало денег. Смотрю и мне противно, что он гребаный пидор. Как можно любить его и ненавидеть одновременно? Как? Он ведь столько для меня сделал… но три буквы «гей» рушат все. Но три буквы кромсают все светлое, что я чувствовал к нему, медленно, по крупицам разрушают прочную многолетнюю дружбу. Я так долго внушал себе, что это мерзко, я так страстно в это верил и верю, что не могу смириться с тем, что мой Макс, мой почти брат оказался увечным. Это ведь не может быть правдой. Может, это все розыгрыш? Что-то вроде шок-терапии для меня? — Макс, братиш, это ведь был прикол, да? Вы просто развели меня, скажи, что это гребаная тупая шутка, умоляю… Глаза напротив мрачные и виноватые, но полные решимости. Правда… Глаза напротив просят понять, принять, быть может, простить. Мой друг — пидор… Глаза напротив блестят от наступающих слез обиды, ведь в свое время он понял меня, он принял, он успокоил и обогрел как-то по-своему. Он вытянул меня из вязкого дерьма безысходности, он заставил двигаться вперед и научиться жить без семьи. Мой почти брат грязный аморальный урод… Глаза напротив напоминают о том, что я ему обязан всем, они корят и осуждают за то, что я такой поверхностный и слепо ненавидящий. А я не могу это принять…. Не могу…. По крайней мере, точно не сейчас, быть может, через время. — Идем, Макс, пусть он побудет один, — устало произносит Паша, потянув за руку ударника. Уводит его, тихо защелкнув на ключ входную дверь. Пусто… Остаток дня как в тумане. Телефон разрывался. Что домашний, что мобильный, а я тупо пил и курил, глядя в одну точку. Ведь воспоминания захватили и отказывались отпускать. Воспоминания царапали изнутри, как дикие кошки, вгрызались в уже зажившую душу. Рвали зарубцевавшиеся раны. Вся эта гребаная херня заставила вспомнить тот день, который превратил мою жизнь в ад полный дерьма.