Мой дом там, где ты

13 Октября 2016

      «Дорогой Джерард,       Отныне, начиная с этого самого дня, ничего не будет как прежде. Я больше не стану прежним.       Сидней — город снов, город грёз… Все привыкли так называть сверкающий Лос-Анджелес с его старым как мир Голливудом и роскошными пальмами, но для меня поистине райским уголком стало это уютное местечко на берегу океана. Однажды покорив меня своими песчаными пляжами и тёплым влажным климатом, Австралия накрепко засела в моём сердце. Не настолько прочно, в отличие от родной ньюджерской пыли (которая до самой моей смерти будет вентилироваться прокуренными лёгкими), но так уж получилось, что здесь мне крепче спится. Я наконец-то горд находиться в собственной коже — с чем можешь меня поздравить!       Здешняя публика преимущественно отличается от американской — спокойнее, веселее, душевнее. Все радуются вокруг, заливаются смехом даже в пасмурную погоду. Кстати, солнце здесь — нечастый гость. Обойдя полпарка, который по совместительству является главной достопримечательностью города, я невольно почувствовал, как мою голову наполняют мысли…       Помнишь, как мы в своё время исколесили полсвета на нашем стареньком тур-автобусе, хлипкая белая дверь которого была сплошь изрисована граффити? На ней не было живого места, и, если мне не изменяет память, мы с тобой активно приложили к этому руку. Помнишь, как, попивая кофе из жестяной банки и засыпая на узких двухъярусных кроватях с жёсткими матрасами, мы ощущали себя счастливчиками, поцелованными в лобик самой судьбой? Что я спрашиваю… Конечно помнишь! Ведь всё это время ты был рядом со мной. Обидно, что по истечении стольких лет воспоминания стираются подобно старой магнитной плёнке. Как бы я ни старался, я не могу удержать их в своей голове.       Но сейчас не об этом. Знаешь, Джи, до сегодняшнего дня я ещё никогда не ощущал себя настолько близко к смерти, буквально висящим на волоске от неё, словно пойманный таракан. Этот грёбаный автобус мог даже не оставить от меня мокрого места. В то время как два моих друга сейчас лежат по ту сторону стенки, потрёпанные и уставшие от навалившегося на них дерьма, я до сих пор не могу понять, каким чудом мне удалось избежать их участи. Врачи говорят, я родился в рубашке. Что же это единственное разумное объяснение случившемуся. Я даже не хочу представлять, что было бы со мной, сложись всё иначе… Скорее всего, я бы не сидел сейчас на выцветшем продырявленном диване и не писал тебе это письмо.       Мои руки до сих пор подрагивают от шока, а стаканчик с остывшим кофе то и дело трясётся у меня между пальцев. Заботливые медсёстры напичкали меня успокоительным, из-за чего остаточный страх, посеянный в моей душе, немного улёгся, и я снова чувствую, что могу соображать. Меньше всего ожидал, что боль может причинить именно то место, к которому ты привык. Дерьмовая ирония, согласись?»       Прерываю свою философскую писанину, которой, наверняка, позавидовал бы сам Ницше, после чего встаю с насиженного места. Двигаюсь к окну, попутно разминая — хвала небесам! — целые и невредимые кости.       Совсем потерял счёт времени. Мобильник разрядился, и я без понятия, который час. Судя по стемневшему виду, за окном глубокая ночь. Значит, мои ещё спят и даже не подозревают о случившемся. Могу только представить, что скажет Джамия, увидев сводку утренних новостей по центральным каналам… Что скажет Джерард… Боже, да он же с ума сойдёт, когда увидит моё помятое лицо по телевизору! Нужно срочно найти телефон.       Вспышки фотокамер заблестели где-то внизу на парковке. С высоты третьего этажа они кажутся мне светящимися точками. Чёрт бы побрал этих журналистов, которые с самого утра дежурят у входа в надежде поймать меня и срубить бабла на очередной сенсации! Ухожу в тень, скрываясь в длинном коридоре, где и нахожу одинокий синий аппарат, по которому мог бы связаться с близкими. Ко мне вот-вот должен подойти врач, чтобы поговорить о состоянии ребят. У меня есть несколько минут.       Просунув монетку в прорезь и совершенно не задумываясь, я набрал номер, который совсем недавно обосновался в моей телефонной книге, но который я уже успел выучить наизусть. Я так долго ждал, пока ты встретишь меня…       Сейчас в Лос-Анджелесе раннее утро, и мне ли не знать, как обычно Джерард крепко засыпает с первыми лучами солнца. Не хотелось нарушать его сон: Уэй и так был сам не свой в последнее время. Конференции, встречи с фанатами и работа над новым комиксом затрачивали немало сил, я это прекрасно понимал. Вот только мне со своим больным и отбитым плечом ещё не скоро быть в строю.       Нажимая на кнопку вызова, я мысленно извинялся перед Джи, вместе с тем осознавая, что будет лучше предупредить его о произошедшей трагедии заранее. Послышались гудки, после чего на том конце провода немедленно взяли трубку. В мой адрес посыпался целый ряд гневных упрёков — клянусь, я даже сначала опешил. — Чёрт побери, Фрэнк, неужели… — Уэй нервно сглотнул, не в силах закончить предложение.       Одной фразы с его стороны оказалось более чем достаточно, чтобы понять: Джерард давно обо всём знал и, наверняка, не ложился всю ночь, равно как и я. — Просто скажи, что ты, мать твою, в порядке! — голос мужчины буквально звенел от волнения и тревоги, как дребезжащее стекло. — Джи… — я попытался успокоить собеседника, хотя, с каждым разом слыша его беспокойный тембр, тоже начинал чувствовать себя как на иголках. — Милый, возьми себя в руки, всё хорошо, я почти не пострадал. Немного прихрамываю, но тебя не должно это волновать. Я приеду, и мы… — Не должно волновать?! — меня тут же оглушили криком на том конце провода. — Я битый час просматриваю обновления в Интернете, да что уж там — мой телевизор говорит по-австралийски! Я поставил на уши Линдси, Бэндит, а от тебя ни единого звонка! По-твоему, я не должен волноваться?!       В моей голове тут же возник образ суетливого Джерарда с заспанным лицом и взъерошенными волосами, который нервно мерил комнату шагами. В тот момент я понял, что не могу скучать по нему больше, чем сейчас. А все дни и ночи, проведённые в одиночестве, определённо стоили того, чтобы вновь услышать родной голос. Между нами были тысячи миль, но ещё никогда Джерард не был настолько близок ко мне. — Я жив и… — Слава Богу! — выпалили сквозь слабые помехи, и до моего слуха дошли едва сдерживаемые слёзы. — Детка… Эй, детка, тише, успокойся! Прошу тебя. Я в порядке и в данный момент нахожусь в больнице с ребятами. Меня ещё должны допросить копы. Чертовски устал в ожидании, когда это всё, наконец, закончится. — Ты звонил Джамии? — с осторожностью спросил мужчина, вместе с тем ощущая, что определённо ступает на скользкую дорожку. Тема семьи была болезненной для нас обоих. — Нет, — хрипло бросил я в ответ. — Пока нет.       Уэю понадобилось чуть больше секунды, чтобы увести разговор в другое русло, а меня на мгновение кольнула совесть за то, что в первую очередь я позвонил Джерарду, а не жене. — Когда ты вернёшься домой? — в простых словах теплилась нежность, от которой моё тело с ног до головы обдало мурашками. — Честно говоря, не знаю. Думаю, когда хоть что-нибудь прояснится насчёт этой грёбаной аварии. — Возвращайся скорее. Я безумно скучаю… — боже, как же я скучаю по тебе, Джи! — Хочешь, я вылечу к тебе первым же рейсом? — своей неуёмной заботой Уэй порой переходил все границы.       Чёрт возьми, в этом голосе столько любви, теперь я никогда не насыщусь ею! — У тебя завтра важная встреча с издательством. Не стоит жертвовать возможностями ради меня, я обещаю, что справлюсь… — Папа, папа! — детский возглас послышался сквозь телефонную трубку, после чего следом раздался нравоучительно-строгий, но, тем не менее, мягкий тон Джерарда: — Хэй, Пчёлка, тебе давно пора быть в кровати! Я же говорил тебе не смотреть мультики допоздна.       На секунду послышался невнятный девчачий лепет, от которого мне тут же захотелось рассмеяться. Мои дети наверняка мирно спали в своих кроватках. Как жаль, что я не могу быть рядом, чтобы поцеловать их упрямые лобики. — Прости, мне нужно идти, — на этот раз Уэй вновь обратился ко мне. — Би хочет, чтобы я опять показал ей тот мультик про Человека-паука. — Да-да, я слышал, как вы мило беседовали, — комментирую я, смеясь в ответ и чувствуя, как Джи улыбается мне своей кривоватой улыбкой. — Люблю тебя, — шепчет в трубку почти неслышно, словно какую-нибудь тайну. Мы оба знаем, что его слова неумолимо ведут к прощанию. — Как и я, — произношу, почти касаясь трубки губами, безумно желая, чтобы вместо синего пластика передо мной была щека Джерарда. Сжимаю аппарат крепче в здоровой руке. — Знаю, что любил тебя всю свою жизнь. Ты всё ещё часть меня, единственная часть, которую я люблю, и я всё ещё мечтаю о возможности стиснуть тебя в своих объятиях до посинения. — И это обязательно произойдёт, — твёрдо сообщает Уэй, а я в который раз вспоминаю о его волшебной способности вселять уверенность даже в самого отпетого нытика. Быть может, благодаря этому я до сих пор на плаву. — Доброй ночи, — напоследок шепчут мне чужие губы.       И я с таким же благоговейным «доброй ночи» кладу трубку обратно на рычаг.       Невыносимо клонит в сон, но я обязан ещё позвонить Джамии.       «Ты звонил ему?» — будут её первые слова после того, как жена узнает, что я жив и здоров.       Джамия уже изначально знала обо всём. А с недавних пор и вовсе настало время, когда я устал прятать Уэя от тех, кого люблю. Я понимал, что не могу делать это вечно. Нужно отдать моей подруге должное: как никто другой, она осознаёт, насколько нелегко мне мириться со сложившейся ситуацией. Было бы ещё хуже справляться со всем этим в одиночку. Отныне приходится расплачиваться за грехи, из-за которых в прошлом я наломал кучу дров.       Передо мной на коленях по-прежнему лежит исписанный убористым почерком лист в клетку. Мелкий текст доходит почти до края страницы, но письмо всё ещё не окончено. Когда-то несколько лет назад, когда я ещё верил в чудодейственную силу психотерапии, одна из моих тогдашних врачей посоветовала мне переносить свои тревожные мысли на бумагу. Что я, собственно, и делаю последние два года: пишу дерьмовые песни, которые заставляют меня чувствовать себя живым, слушаю самые грустные песни, притворяясь, что в порядке.       Ручка касается бумаги, продолжая вереницу высохших чернил:       «Знаешь, Австралия прекрасна со своими огнями и стеклянными высотками. Равно как и улицы Нью-Джерси, родная грязь которых намертво прилипла к моим подошвам, — куда бы я ни шёл, она всегда будет со мной. Ближе этого штата у меня нет ничего: в месте, где я однажды появился на свет, находится самое дорогое моему сердцу, и это семья. Трое замечательных ребятишек и красавица-жена.       Но есть кое-кто на другом конце материка, тот, к кому неумолимо зовёт душа и тянутся навстречу руки. Этот „кто-то“ не в Австралии и не в Нью-Джерси, но лишь его я называю своим вторым дыханием, своим Домом.       И сколько слёз бы мы ни пролили, сколько расстояний ни преодолели, каждый раз мы будем возрождаться вновь, словно фениксы из пепла. Возвращаться туда, откуда начали. И я ценю свою боль, потому что у меня никогда не было выбора. Это был ты или ничего.       Не так давно я понял одну вещь. Дом не там, где ты живёшь, не там, где находится твой адрес или почтовый ящик. Дом — там, где бьётся твоё сердце. Мой дом — ты, Джерард. И моё сердце всегда будет биться рядом с тобой».       Вновь перечитываю написанное и решаю в конечном итоге поставить завершающую жирную точку. В который раз вспоминаю о том, что было бы неплохо раздобыть зарядку для мобильника. Параллельно намереваюсь всё-таки позвонить жене с того самого стационара. Что, если Джамия, как и Джерард, уже обо всём знает и теперь переживает о моём здоровье? Я и так наделал много вещей, которыми не горжусь, что в этот раз не могу позволить себе играть на чувствах близкого мне человека.       Совершить задуманное мне не даёт внезапно открывшаяся дверь палаты. В проходе показалась рыжая макушка доктора. — Мистер Айеро, могу я переговорить с вами с глазу на глаз? — Да-да, конечно, — тотчас встаю с дивана, попутно выкидывая пустой стаканчик из-под кофе и размышляя о том, что с телефонным разговором придётся повременить.       Безымянный мужчина с едва заметной проседью в волосах ободряюще кладёт широкую ладонь мне на плечо, в то время как я своей перебинтованной рукой бережно складываю тетрадный лист, засовывая его в задний карман джинсов, чтобы при встрече отдать своему адресату.