Рядом со мной

Он ушел, не попрощавшись. Будто его здесь и не было, с мыслями, что проиграл. Вот он, конец, точка невозврата достигнута, обратного пути нет. Считая, что ему, маленькому –маленькому мальчику, коим тот давно не являлся, здесь уже нечего ловить. Подумаешь, какой-то Юри его победил, ведь же сам он и говорил, что нет места двум Юриям на льду. Но он тогда не знал, что именно ему и не будет места. Хотелось зарыдать, даже несмотря на то, что ты мужчина и, причем весьма эксцентричная личность. Но слезы так же упрямо не шли, а на душе кошки все больнее скреблись. Его променяли на свинку, которая только и умеет, что падать посреди важного выступления, а потом и плагиатить лучшего фигуриста России. Что только Виктор нашел в нем? Считает, что тот кое-как сделал пару оборотов и теперь всемогущ? Нытик он, да только и может, что ныть своей матери о том, какой он бездарь. Сейчас на двух языках назовут его рейс, он нервно схватится за ручку своего чемодана и такими же нервными шагами дойдет до своего самолета и сядет в него. Через несколько часов он окажется, наконец, дома, где ему будет глубоко наплевать на чертового Никифорова и на чертового Кацуки. Шаг, еще шаг – оставить всю боль позади; шаг, еще шаг – он ему не нужен; шаг, еще шаг – осознать, что ты его не любишь. Виктору, вроде как, нравилось изредка проводить с Юрием время, а тот лишь тихо радовался каждой встрече, подставляя свое тело умелым рукам. Раз за разом вводя его в исступление и дико разочаровываясь во всем, когда это заканчивалось. Хотелось побыть в его объятьях как можно дольше, хотелось умереть в них. Но для Виктора это всего лишь мимолетное развлечение, про которое он вскоре и не вспомнит, как и об обещании, данное им несколько лет назад. Вывод: Виктор слишком лицемерен, чтобы выполнять обещания, данные им же самим когда-то. Наверное, если бы тот умер, то было бы менее больно, чем сейчас. Прибыл самолет, пути назад нет. Они еще встретятся, да, но никогда не будут близки также, как и прежде. Ведь теперь есть Юри со своим кацудоном. Даже сейчас, ступая по грязной плитке, протоптанной сотнями людей, Юрий все еще слышит его голос. Будто тот и в самом деле здесь, будто тот и в самом деле пытается до него докричаться. Хорошая, однако, штука – это воображение. «Разум, — думает он, — решил окончательно его доконать, вот и посылает всякое». Когда сильные руки обнимают со спины Юрия, тот совсем не удивляется. — Возвращайся назад. Ты не нужен ему, твердит он сам себе. Он здесь просто из жалости, чтоб окончательно убедиться, что его домашняя зверюшка, изредка показывающая свои острые зубки, села в свой самолет и долетела до России. Юрий прячет в который раз свое лицо в волосах соломенного цвета, чтобы тот, упаси бог, не увидел его. Он вырывается из цепкой хватки Виктора, старается придать своим шагам больше уверенности и идет вперед. Никифоров сейчас пожмет плечами, хмыкнет в своей веселой манере и пойдет прочь, нарвавшись на парочку фанатов, а потом вернется обратно к Юри, и будет все так, как и должно. Но этого, почему-то, не произошло. В силу своего возраста и роста, Виктор перехватывает чуть ли не на бегу Юрия и до хруста костей прижимает к себе. Он что-то бормочет в изгиб шеи Плисецкого, но тот не разбирает из-за гула людей. Он пытается вырваться, залепить хорошую пощечину, даже пару раз умудрился лягнуть ногой в живот, а когда получается, то несколько секунд обдумывает свой поступок. Наверное, не редкость – наблюдать душераздирающие сцены в аэропорту. Парочка зевак остановились рядом с ними, чтобы просто понаблюдать за происходящим, чтобы помочь, в случае чего. Мало ли что каждому приходит на ум, наблюдая за мальчишкой, пытающегося вырваться из лап какого-никакого, а известного фигуриста. «Скажи, что любишь меня. Скажи, что никогда не бросишь меня. Поехали со мной. Скажи, и я все прощу». — Проваливай, черт возьми. Мешаешь, — «Обними меня и не отпускай, что бы я не сказал». Виктор перехватил тонкую юношескую ладонь и потащил куда-то прочь. Подальше от чужих глаз. Сил, чтобы вырываться, уже не осталось, так как Юрий был опустошен и морально, и физически. Если бы сейчас на их месте были другие люди, то охранник непременно разлепил бы этих двоих, но, видимо, слишком быстро в нем признали народного любимчика. Монохромные стены все сменялись и сменялись, Юрий давно уже перестал понимать, куда Виктор ведет его. — Зачем это тебе? — усмехнулся. Его рука все еще была зажата в руке Виктора, — зачем ты меня останавливаешь? — у Никифорова рука была холодной-холодной, а глаза грустные-грустные, в этой голубизне можно было утонуть, хотя Юрий давно уже это сделал. Ответ пришел так же быстро, как и проговоренный вопрос. Легким касанием Виктор прижался своими губами к его, не намереваясь ни углубить поцелуй, ни ворваться в личное пространство. Если он и в самом деле ему не нужен, тогда почему сейчас церемонится с ним? В этом мире столько противоречий… — Ты не понимаешь, да? — прошептал куда-то в губы Виктор, отстранившись лишь на несколько миллиметров, — ты меня забыл взять с собой. Целоваться с Виктором было приятно. Ощущать мягкость его волос под своими тонкими пальцами, делить одно дыханье на двоих. Юрий пропал в нем окончательно. — Я решил свалить, пока мой проигрыш не объявили публично. Что-что, а это я не люблю, — Юрий резко отстранился от него, врезаясь спиной в холодную стенку. И тогда Никифоров засмеялся. Опустил крышку унитаза и сел поверх нее, все еще продолжая насмехаться над Юрием, который только так мог расшифровать такую реакцию. Прекратил он, когда услышал, как кто-то показался поблизости. Человек, а им оказался мужчина, что-то усердно говорил в телефонную трубку. Плисецкий едва ли не закричал, когда сильные руки обвили его талию и заставили сесть прямо на колени к Виктору, который тихо-тихо, чтобы было слышно лишь только ему, стал шептать на ухо: — Ты забыл меня взять с собой в Россию. Я же, вроде, программу кому-то обещал поставить в случае выигрыша. И тогда Юрий задохнулся воздухом. Его стало категорически мало. Опаляя шею горячим дыханьем и оставляя пламенные следы на беззащитной юношеской шее, Виктор оставлял свои отметки на его коже. «Интересно, — подумал юноша, — кому на сей раз плачет Юри? Прижмется к своей матери, клянясь ей в том, что больше никогда не ступит на лед, больше никогда не будет учувствовать в других конкурсах, пусть хоть сам господень будет его наставлять? А потом пойдет и нажрется в радость, до степени, когда уже в дверной проем не влезет? Мечта его подвела».