Мой грустный мальчик…
Ты часто грустил и плакал. Из-за боли. Тебе всегда было больно. Болели руки и ноги. Болели кости. Твои глаза стали красными от бесконечных слез. Сам ты был невероятно бледен. Ты худел и с каждым днем выглядел все более уставшим. Когда я смотрел на тебя, к горлу подступал комок. Я хотел бы помочь тебе, но не мог. А однажды ты начал хромать.***
— Я не хочу спать… Даня, уже стеливший простынь, замер и перевел удивленный взгляд на Мишу. Тот сидел в глубоком кресле напротив кровати, подняв на него ноги и прижав к себе колени. — У тебя глаза слипаются. — заметил Даня, но Миша покачал головой. Его взгляд был слегка неуверенным, даже напуганным. Даня медленно подошел к креслу, на котором сидел кареглазый и осторожно опустился на подлокотник, не сводя с Миши настороженного взгляда. — Что случилось, малыш? — ласково произнес Даниил. — Не знаю. — просто ответил брюнет. Не сводя с него внимательного взгляда, Даня осторожно подвинул своего парня в сторону и переместился в само кресло. Было тесно, но приятно чувствовать тепло своего собеседника, а Миша, тут же воспользовавшись положением, пристроил голову к нему на плечо. — Я странно себя чувствую… — Снова боль? — встревоженно спрашивает голубоглазый, но Миша снова качает головой: — Нет… Даня вздыхает и приобнимает его, показывая этим, что он рядом. Что готов поддержать. Миша благодарно накрывает его ладонь своей. Прикрывает глаза. — Что ты чувствуешь? — осторожно спрашивает Даня. Шепотом, будто боится, что их могут услышать. — Просто… — Миша останавливается, пытаясь подобрать слова, а Даня терпеливо дожидается их. — Просто мне кажется, что я могу исчезнуть. — Что ты имеешь ввиду? — Даниил не сдерживается от доброго смешка, но Миша все также серьезен. Он дрожит. Ему страшно. — Я боюсь закрывать глаза надолго… Я… боюсь смерти? — Миша резко поворачивает голову и смотрит Дане прямо в глаза, а тому кажется, что в них отражаются звезды. Вдохновение… — Что за глупости? — нервный смешок с его стороны. — Ты ведь еще так молод… Не говори ерунды. — Нет… Я чувствую, что умираю. Он снова плачет. Боже, его глаза уже и так слишком красные…
***
Я помню белые стены. Помню, что кровать, на которой ты лежал, была очень мягкой. Я ловил себя на мысли, что все не так уж и плохо, ведь тебе, по крайней мере, будет здесь уютно. Мысль была глупой и я не решался произносить ее вслух. Да ты бы меня и не услышал. Ты никогда не любил больницы. Думаю, мало кто их вообще любит. Интересно, за что их все так ненавидят? Все за те же белые стены? За особый больничный запах? За тех людей, что здесь работают? За события, из-за которых они тут оказались? Я не любил больницы за то, что теперь ты оказался заперт в их стенах. Я буду гораздо реже тебя видеть. А когда буду, твои глаза всегда будут на мокром месте. Все, что находилось рядом с тобой, казалось мне мокрым. Будто пропиталось твоими слезами. И даже сам себе я казался мокрым и соленым. Может, потому что ты часто плакал у меня на груди. Но больше всего я ненавидел больницы за то, что не мог принести сюда холст и краски.***
… Миша лежал неподвижно и смотрел в потолок. Пустой взгляд, подрагивающие кончики пальцев. Даниил тихо прошел в палату и также осторожно присел на край кровати, на которой лежал его возлюбленный. Смотреть на него было больно, у Дани и у самого начинали щипать глаза. Он молчал. Ему казалось, что говорить что-то не имеет смысла. Миша его не услышит. Миша его не поймет. Мише страшно. — Что сказал доктор?.. — вырывается из приоткрывшихся уст. Голос тихий и сухой. Уставший. — Что… все плохо. — юлить нет смысла. Даня не хочет его обманывать. А может, даже если бы и хотел, не смог бы. Даня не умеет врать, даже во благо своего любимого мальчика. — У нас нет таких денег на операцию… Миша тяжело выдыхает и закрывает глаза. Наверняка они очень сильно жгут и снова мокрые. Все что может сделать Даня — это положить ледяную ладонь на его веки, пытаясь унять жар. Пытаясь сдержать его слезы. Миша с трудом поднимает руку и кладет ладонь сверху, на Данину. Слышится тихое «Спасибо», от которого у голубоглазого начинают дрожать руки и слезится глаза. В горле комок, в душе камень, сердце замерло уже давно. «За что спасибо?.. Я никак не могу помочь тебе… Я не хочу, чтобы ты исчезал. Хочу продолжать видеть тебя. Как я буду жить без тебя? Это невозможно…» Неожиданно Даня наклоняется к Мишиному лицу и выдыхает: — Пожалуйста, улыбнись. Слезы вытекают из глаз и падают на лицо темноволосого. Падают на их ладони и на мягкую кровать. И снова все мокрое. — Не могу.
***
… В ту ночь, когда ты исчез, я долго сидел перед холстом. Твой портрет был почти закончен, только… не хватало лишь рта. Я хотел нарисовать твою улыбку, но ты так долго прятал ее, что я совсем забыл как она выглядит. Глаза на твоем портрете тоже были грустными. Краска еще не засохла и, совсем как в жизни, они были влажными. Я осторожно дотронулся до этого места пальцами и на них остались следы. Будто твои слезы. Даже сейчас, когда тебя нету, я продолжаю их вытирать. Твои слезы пропитали все мои мысли, мои воспоминания. Я ничего кроме них не помню. Когда думаю о наших вечерах за чашкой чая, вспоминаю лишь тот момент, когда в чай падали капли. Несмотря на большое количество сахара, он становился соленым. А в ушах стоят твои сдавленные рыдания. Ничего не вижу, в глазах темнота. Помню лишь вкус соленного чая и твои крики. Как тяжело, когда любимый человек исчезает. Я никак не могу поверить в то, что случилось. Мне кажется, что сейчас ты войдешь в эту самую комнату, положишь мне руку на плечо, взглянешь на мой рисунок и, улыбнувшись, скажешь: — Чего-то не хватает. Ты так не думаешь? И рассмеешься. А я соглашусь с тобой и наконец-то нарисую твою улыбку. Если бы. Во дну ночь я все-таки осознаю, что ты исчез навсегда. И тогда тишина наполнится уже моими рыданиями и все вокруг снова станет мокрым, напоминая о тебе еще сильнее. И во время такого срыва я уничтожу твой портрет, который никогда не смогу дорисовать до конца. И вместе с этим портретом ты исчезнешь окончательно. Никогда больше не увижу твою улыбку. Никто не увидит. Прости.