hang me, oh hang me

There was an old lady who swallowed a horse Sheʼs dead, of course.

      С переездом в новую квартиру у Хлои, кажется, появляется ещё один ребёнок.       Мейз не то чтобы даже из той категории, про которую в двух кварталах отсюда снимают глупые комедии — она не большой неразвитый младенец с внешностью взрослой женщины — она не оставляет за собой следов из одежды, и знает, как пользоваться столовыми приборами; и даже посуду моет и вытирает со стола. Её пальцы не неловкие пальцы толстяка из маминого подвала, впервые увидевшего яркий свет взрослой жизни — Мейз не ломает вещей, и не ранится сама — более того, Хлои постоянно сбрасывает с себя заворожённое оцепенение, глядя как Мазекин орудует ножом, нарезая салат — и в этом она, кстати, тоже не подходит под клише — она готовит просто, но вкусно, и ни разу ещё не сожгла даже яичницы. И она самостоятельная — совершенно самостоятельная; она видит, когда кончается туалетная бумага, и вешает новую, не забывая выкинуть втулку; она отпаривает свою одежду, всегда оставляя — чужой — отпариватель ровно там и так, где и как взяла. Она очень быстро подмечает детали — что Хлои, например, предпочитает закрывать дверь в туалет плотно, а в свою спальню оставлять хотя бы минимальную щёлочку и открывать перед выходом окно; что Трикси любит, когда её персональная зубная паста со вкусом клубники стоит не на общей полочке, а чуть ниже, на самой раковине; что иногда, купаясь, она забывает какую-нибудь из своих игрушек на бельевой корзине и очень расстраивается, если обнаруживает пропажу на следующий день. И кажется, Мейз даже запоминает их любимую еду — по крайней мере, однажды Хлоя возвращается домой к самому разгару ужина из тостов с вишнёвым джемом и крепкого какао; с хлеба убраны все корочки и с молока убрана пенка, и Трикси, вся перемазанная вишней и счастливая; и Мейз, полулежащая на своём диване и равнодушно рассматривающая людей на экране телевизора.       И всё-таки, откусывая от мягкого хлеба с кислым джемом и запивая его крутым какао, вдыхая запах своего далекого детства, Хлои почему-то всё равно думает, что живёт с ещё одним ребёнком.       Тем не менее, Хлои бесконечно благодарна Мазекин за то, что все домашние обязанности не лежат на ней одной — и что ей даже не пришлось об этом просить; да, она всё ещё вынуждена пылесосить самостоятельно, потому что для Трикси пылесос ещё просто физически велик, а Мейз не достаёт тщательности, что при страсти Трикси таскать в спальню печенья и булочки довольно-таки критично — однако это один раз, на выходных; в остальное время ей требуется только убирать за собой, и это даёт ей поразительно много свободного времени, которое она может, не отвлекаясь, провести с дочерью. Хлои уже не помнит когда последний раз помощь Трикси с домашней работой не была суетливым утренним расписыванием примеров и предложений на помятом клочке бумаги, закапанном кофе, который она должна была успеть выпить прежде, чем появится Люцифер или Дэн или школьный автобус или случится конец света; после первого раза, когда они усаживаются разбираться с математикой после ужина, разложив учебники на журнальном столике и усевшись вокруг него на колени, у Хлои всю ночь в крайне замедленном темпе происходит натуральный катарсис — она прокручивает в голове каждую секунду прошедшего вечера, каждое слово Трикси, каждый неаккуратный детский росчерк в тетради, и плачет, натянув одеяло до самого носа. Засыпая, она умоляет кого-то, чтобы это не было в последний раз; умоляет давать Трикси побольше сложных заданий; умоляет не забивать её вечера безнадёжными расследованиями. Через два дня Трикси встречает её у дверей с учебником в руках и весёлым детским отчаянием в глазах; и Хлои целует её макушку; и похрустывает коленями, устраиваясь поудобнее.       Мейз поначалу игнорирует эти их вечерние занятия — она то сидит на стуле на кухне, подобрав ноги и очень напряжённо глядя куда-то в пустоту, совершенно, кажется, не моргая; то запирается в ванной и плещется там до победного — из-за двери доносятся только запах дешёвой морской соли, горячий пар и стук от периодически опрокидываемых с бортиков на пол бутылочек; то и вовсе уходит куда-то, неожиданно деликатно выскальзывая за дверь и прикрывая её так тихо, что Трикси даже не замечает, что Мейз ушла, пока она не возвращается, пахнущая асфальтом, выхлопами и жасмином — Трикси прижимается к её кожаной куртке, обхватывая руками за талию, и Хлои не может сдержать смешок от того, каким растерянным и мягким и детским становится в этот момент лицо Мейз.       Потом, однажды, присаживаясь со стаканом молока в руке, Хлои обнаруживает её на диване, нависающей над учебниками Трикси с осторожным любопытством; она, конечно, тут же прячет его, едва Хлои, не без труда, ловит её взгляд, но Хлои всё равно улыбается про себя, стирая след от молока с губ. Весь этот вечер Мейз сидит рядом с ними, внимательно вслушиваясь в каждое сказанное слово, иногда задумчиво поднимая глаза к потолку; её осанка всё меньше напоминает Хлои военную выправку — то, как она склоняет голову одновременно с Трикси, когда они натыкаются на сложный момент в задаче, или возбуждённо втягивает носом воздух и поднимает подбородок, когда они докапываются до решения, в равной степени напоминают ей о животном и о маленьком ребёнке. Когда, уложив Трикси спать, Хлои снова спускается в гостиную, Мазекин листает оставленный на столе учебник математики; она едва вздрагивает от шороха одежды, но учебник не откладывает — смотрит на Хлои снизу вверх с осторожной враждебностью, не отрываясь — и Хлои, привыкшая к псам и маленьким детям, выдерживает её взгляд и мягко присаживается рядом; и заглядывает в открытую страницу; и спрашивает, тихо и уверенно: тебе что-то непонятно? — и Мазекин пару раз неуверенно смаргивает, и указывает на задачу о двух машинах, едущих из разных точек, которую они с Трикси разбирали, может быть, полчаса назад.       Иногда Трикси просится спать с Мейз, и Хлои каждый раз чувствует всё меньше раздражения и твёрдости в своём отказе — за то время что они живут вместе Мейз при ней ломала стулья, пиная их после телефонного звонка, и кричала на кого-то — в тот раз точно не Люцифера — так витиевато, что Хлои так и не поняла до конца, грозит человеку на том конце опасность, секс, адские муки или всё сразу; иногда Хлои находит на виду в её спальне игрушки, иногда — лезвия; иногда Мейз возвращается за полночь и в квартире кисло пахнет алкоголем — но ведь, говорит она себе, глядя через приоткрытую дверь на идеально ровно застеленную кровать, и стулья они потом купили новые, и голос при них она больше старается не повышать — и даже игрушки и лезвия и алкоголь — они ведь в её комнате, её личном пространстве, где Хлои даже просто быть в её отсутствие не должно, не то что выискивать, к чему придраться; и с Трикси она никогда не позволяет себе даже намёка на грубость — так почему бы и не разрешить? Закрывая дверь, Хлои думает, что прозондирует почву сегодня вечером — если Мейз снова присоединится к их нерегулярному учебному процессу — и если придётся к слову; и Мейз, пока Трикси полощет в ванной руки, даже не дослушав заранее подготовленный намёк, вдруг соглашается — то же равнодушное передёргивание плечами что и обычно, только лицо как будто бы немного улыбается самыми уголками губ — и Хлои составляет труда перестать удивлённо смотреть на неё в упор, проглатывая оставшуюся часть своей заготовки и что-то ещё, что-то очень очевидное, но эфемерное. В этот раз они учат стихотворение, и Трикси смешно морщит нос, пока Хлои, для пущей убедительности показывая движение интонации руками, демонстрирует им, как очаровательно в своей сюрреалистичной абсурдности стихотворение о бедной старой женщине, проглотившей муху. С каждым новым поворотом сюжета, о котором даже Хлои успела забыть со времён своей начальной школы, смотреть оказывается всё интереснее даже не столько за Трикси, которая слушает скорее её голос, ритм и отдельные слова, упуская самую суть, сколько за Мазекин, выражение лица которой на протяжении стихотворения меняется от ленивого пренебрежения детским стишком до полушутливого восхищённого отвращения, и куда бы Хлои ни отводила глаза, её взгляд, кажется, всегда возвращается к этой ироничной одобряющей усмешке. Пытаясь не сбиться и закончить представление, она думает, что Мейз бы понравилась «Смерть королевы Джейн», особенно в том контексте, в каком с ней познакомилась сама Хлои — в начале средней школы, в охапку с гитарой ожидая в пыльном актовом зале своей песни на районный фестиваль — что-нибудь легкое и весёлое и с интересным ритмом; и тем более Кентерберийские рассказы, которые они ставили в следующем году; и уж тем более Библия.       В итоге они справляются только с первыми двумя отрывками — про муху и паука — но Хлои всё равно довольна своей работой: Трикси повторяет их снова и снова без запинки, чуть кивая головой там, где падает логическое ударение, а Мейз, снова задумчиво уставившись в полоток, медленно проговаривает что-то очень похожее почти неразличимым шёпотом. После небольшой паузы, сопровождающейся клацаньем пустых стаканов, которые Хлои составляет друг в друга, Мейз сама приглашает Трикси поспать сегодня с ней, и Трикси только коротко улыбается ей в ответ и подрывается на второй этаж; Хлои кричит ей вслед, чтобы она не забыла почистить зубы, и когда поворачивается обратно, Мейз на диване уже нет. Чуть позже, помыв посуду и собрав книги в аккуратную стопку на кухонной стойке, Хлои замирает в беспомощной нерешительности на пороге чужой спальни; Трикси сонно заканчивает откуда-то из-под похожего на гигантское раздутое облако одеяла выученное пятистишие и тут же, не меняя интонации, спрашивает, не придут ли за ней сегодня ночью пауки, и Мазекин очень тихо и почти болезненно мягко отвечает ей, что они не посмеют; а если вдруг осмелятся — она, Мейз, её от них защитит. На ней какая-то глупая и выглядящая совершенно с чужого плеча потёртая синяя футболка с принтом неизвестной Хлои группы и простые спортивные штаны, и когда, поворочавшись в своём новом воздушном пристанище, Трикси на исходе сил спрашивает, не хочет ли Хлои поспать с ними двумя, Мейз улыбается ей так, что Хлои, кажется, понимает Саманту с ресепшена.       Обычно это прерогатива Эллы в свободное время, закусив соломинку и потягивая холодную содовую, теоретизировать по поводу Люцифера и Мазекин; Люцифер, говорит она, точно работает по Станиславскому — а у Мейз, похоже, ПТСР и служба за плечами, как думаешь, Хлои? — и Хлои вздрагивает, поперхнувшись своей газировкой, и задумывается. Ей вроде бы как ясно, что с этими двумя — а также с Аменадиэлем и Шарлоттой Ричардс — что-то не так, и это объяснить актёрскими курсами или войной может быть и привлекательно, но слишком просто; и всё же в словах Эллы о ПТСР Мейз что-то есть — только, как и всегда с этой компанией, оно всё как-то наоборот. Вспоминая их совместные вечера, Хлои кажется, что триггеры Мейз таятся не в негативных вещах, а в самых обыденных — иногда даже интимных. Она вспоминает один случай: Трикси приходит со школы заплаканной, и Мейз вскакивает с дивана с таким порывом и злостью, что едва не опрокидывает столик, и Хлои, вешающая в этот момент куртку Трикси на крючок, даже не успевает среагировать; Мейз явно готова идти калечить — Хлои видела её в таком состоянии уже много раз — но прежде, чем она успевает выдавить из себя хотя бы одну угрозу, Трикси берёт её за руку и ловко разжимает своими маленькими пальчиками её кулак и говорит, шмыгая носом, но улыбаясь, что всё нормально — они правы, мои родители разводятся, но всё нормально; всё хорошо; и Хлои помнит точно тот момент, когда с лица Мейз сходит ярость, и оно превращается в нечитаемую маску. Они стоят так несколько мгновений — Хлои с курткой где-то на полпути к ним; Мейз, до сих пор застывшая в порывистом шаге; и Трикси, сжимающая её ладонь — прежде чем Мейз переводит на Хлои взгляд настолько напуганный, что Хлои всерьёз волнуется, не на грани ли она панической атаки, а затем резко наклоняется и целует ладошку Трикси прежде, чем в одну секунду сорваться с места и практически захлопнуть за собой дверь в спальню. Хлои весь оставшийся вечер мнётся в гостиной, поглядывая на по-прежнему запертую дверь, пытаясь подобрать нужные слова — хотя, по-хорошему, сначала нужно бы понять, что это вообще было; но ей так и не удаётся ни одного, ни другого. Только ночью, почти уснув, она слышит щелчок сначала замка двери спальни, а затем входной; на следующее утро всё снова как обычно, только в воздухе витает тошнотворный кислый запах чего-то очень дешёвого.       В следующий раз когда Трикси остаётся спать с Мейз, у неё такая высокая температура, что Мейз вызванивает её на работе, и Хлои, едва сдерживаясь чтобы не запаниковать, по громкой связи объясняет ей как и чем растереть Трикси и что дать ей выпить, чтобы сбить жар, пока они с Люцифером едут на задержание; что-то в голосе Мазекин заставляет заткнуться на время объяснения даже его, и когда Хлои кладёт трубку и несколько раз бьёт кулаками по рулю, он смотрит на неё как-то странно и просто осторожно кладёт руку ей на плечо. Когда она наконец приезжает домой, день уже почти что завтрашний, и, как можно тише открывая дверь, она искренне не знает, чего ждать — она сказала Мейз вызвать скорую, если температура так и не спадёт, и Мейз так и не перезвонила ей сказать как у них дела, и света в окнах она не видит; но тяжёлые ботинки на месте — и рядом с ними маленькие сиреневые кроссовки; и две куртки висят на своих крючках; и из-под двери спальни Мейз всё-таки пробивается слабый свет ночника. Трикси лежит в своём большом коконе из облаков, почти утонув в подушке; её дыхание немного хриплое и горячее, но на ощупь всё пусть и не идеально, но нормально, и Хлои позволяет себе вздох облегчения и расстегнуть пальто. Мазекин смотрит на неё внимательно поверх мордашки Трикси, подложив обе руки под щёку; между её подушкой и изголовьем кровати Хлои видит книжку со стихотворениями. В ответ на немой вопрос Мазекин шепчет, что Трикси уснула уже несколько часов назад, и пока всё хорошо; что растирание и таблетки помогли; и ещё что Хлои на кухне ждут сэндвичи с индейкой — только их, возможно, придётся подогреть. Хлои прячет своё смущение и отсутствие адекватных слов благодарности в выворачивании левого рукава своего пальто и идёт на кухню есть обёрнутые целлофановой плёнкой сэндвичи холодными и всухомятку; когда она возвращается, Мазекин уже как будто бы спит — хотя Хлои, если подумать, никогда не видела её спящей — и она очень осторожно, стараясь не создавать лишних колебаний кровати, ложится рядом с Трикси, приобнимая её маленькое тельце и утыкаясь носом ей в волосы. Когда-то — через минуты или часы — Мейз выключает ночник, и Хлои благодарно мурлычет, проваливаясь обратно в сон.       Хотя Трикси никогда не проявляла себя ребёнком, любящим болеть, на следующее утро Хлои будит её неестественно весёлый и возбуждённый голос — они с Мейз, кажется, на кухне, и Мейз что-то отвечает ей — куда менее весело и возбуждённо — но Хлои не может разобрать слов из-за закрытой двери. На ней всё ещё вчерашние джинсы, и на белоснежной простыне Мазекин теперь видны тёмные пятна и кусочки грязи и стружки, и телефона нигде не видно; Хлои уверена, что он либо выключился, либо накопил уже с десяток непринятых от Дэна — либо всё вместе; но всё, о чём она может думать, это холодный душ — и побыстрее, иначе она проиграет битву с собственными руками, натягивающими одеяло повыше, и сладко слипающимися глазами на следующие несколько часов — только это всё напрасно, потому что одеяло такое воздушное, и оно пахнет духами Мейз и шампунем Мейз и вездесущим в этом городе жасмином; и это тоже пройдёт; просто не сейчас.       Хлои точно не знает, сколько времени она дремлет где-то на самой границе между сном и реальностью, вглядываясь в причудливый калейдоскоп образов и запахов и звуков, когда Трикси обрушивается на неё сверху, отпружинив от кровати и приземлившись точно ей на живот; на ощупь она уже не такая горячая, как ночью, и выглядит вполне себе здоровым ребёнком — разве что непривычно темнеют круги под глазами и нос весь красный, натёртый салфетками. Она бубнит что-то очень радостное, не разделяя слова, на одном дыхании, и Хлои может только улыбаться ей, щурясь от окружающих её лучиков полуденного солнца, стараясь выцепить отдельные слова — доклад; научный; много времени. В конце концов воздух в её лёгких заканчивается, и она замолкает так же резко, как завелась, пристально глядя на Хлои своими огромными детскими глазами, пока та не соединяет всё в своей голове в адекватное сообщение и не обрабатывает его с томной заторможенностью послеполуденного пробуждения. Эта ваша импровизированная конференция, наконец говорит она, уже во вторник, а ты болеешь; но Трикси гордо вскидывает подбородок и сползает, наконец, с её живота; и говорит — я выздоровлю; и тогда на меня придут посмотреть все — папа, Люцифер и Мейз; они уже даже согласились; и у Хлои нет иного выбора, кроме как к ним присоединиться.       Дэна в квартире нет, но в гостиной витает крепкий запах его одеколона, а на кухонном столе покоится недоеденный шоколадный торт, слишком большой, чтобы Трикси уговорила его в одиночку; Мейз лежит, как обычно, закинув ноги на спинку дивана, пока Трикси у неё под боком рисует что-то своим любимым набором мелков; она говорит, не отводя глаз от появляющихся ярких штрихов — звонил твой бывший; говорит — достал; говорит — я сказала ему что к чему, и он приехал навестить ребёнка. Она говорит — торт даже вкусный; говорит — угощайся; и Хлои сглатывает почему-то, и бредёт к ящику с ложками, на ходу пододвигая к стойке стул, вместо того, чтобы дойти, наконец уже, до душа; и наливает себе холодной воды из-под крана; и ест, осторожно отламывая свежий бисквит, не смея оторвать от них двоих взгляд.       Для своего доклада Трикси, конечно же, выбирает динозавров, и вскоре Хлои даже приходится стряхнуть с себя оцепенение и крошки от крекеров, вылезти из категорически слишком мягкого и низкого кресла в гостиной и встретить лицом к лицу стену полуразобранных после переезда коробок с вещами, которые, как ей казалось, им никогда не понадобятся, и найти в самом низу самой нижней коробки затёртую до дыр энциклопедию; Трикси тем временем ходит вокруг неё кругами, прижав руки к груди и высоко поднимая колени и выдавая один гундосый рык за другим, а Мейз просто сидит верхом на спинке дивана со своим стаканом виски и самым смешным выражением искреннего непонимания, какое Хлои в принципе может представить себе на человеческом лице; она спрашивает, полушутливо, любила ли Мейз в детстве динозавров как все дети, но Мейз только озадаченно собирает брови и отвечает, что они ей никогда не встречались. Трикси, конечно же, спешит исправить это недоразумение; Хлои немного страшно, что огромная подарочная энциклопедия упадёт ей, например, на ногу, пока она радостно бежит с ней к дивану, но это же Трикси — она дотаскивает её до Мейз так, будто у неё совсем нет ни температуры, ни ломоты в костях, и хлопает ею по столу; и Мейз, кажется, физически не может понимать ещё меньше из происходящего, чем сейчас. Всё, однако, меняется, когда рассказ доходит до того момента, когда на Землю обрушивается метеорит и, по версии Трикси, одним махом убивает всех существующих динозавров; Хлои тогда отрывается от поиска подходящих статей про динозавров в сети, чтобы поправить её, что конкретно метеорит убил не так уж и много, но Мазекин смотрит на неё как-то странно — без следа прежних эмоций и напряжённо, как будто Хлои её только что оскорбила — желваки становятся различимы на её челюсти, и она будто бы снова готова калечить; но она только спрашивает, странно выделяя каждое слово — то есть, до вас тут уже кто-то жил и вымер? — и Хлои может только растерянно кивнуть и указать пальцем на книгу у Трикси на коленях, чувствуя, как что-то холодное пробегает по её позвоночнику; и совершенно не понимая, почему. Мейз тогда практически выхватывает энциклопедию, и Хлои боится, что Трикси сейчас расстроится и захнычет — но она, кажется, принимает этот жест за проявление бесконечного интереса и гордо улыбается своему успеху, пододвигаясь ближе к матери и экрану ноутбука; Мейз же, похоже, совершенно отключается от внешнего мира — идёт с книжкой к кухонной стойке, где до сих пор стоит початая бутылка, взбирается на стул и напряжённо вчитывается в каждую страницу. Когда Трикси, парой часов позже, наконец, устаёт — от впечатлений, от своей научной деятельности и от проявляющейся тем сильнее, чем ближе ночь, болезни — и сонно просит снова поспать сегодня с Мейз, та только рассеянно кивает, ни на секунду не отрываясь от чтения.       Хлои, закрыв за ними дверь в спальню, признаёт, что даже немного рада, что Трикси заболела — её вес и тепло её маленького тела, и её дыхание на груди; и то, каким податливым, почти кукольным становится её тело, когда она засыпает; и как она начинает сопеть чуть громче и чаще, когда отрываешь её от себя и перекладываешь на кровать — Хлои, на самом деле, скучала по этому, наверное, даже больше, чем по помощи с домашним заданием; она включает ночник и гасит верхний свет и ложится рядом с ней — сейчас на ней удобная — чистая — домашняя одежда, и она не чувствует себя инстинктивно неловко, стараясь лежать на краю, чтобы не пачкать бельё; сейчас она может опереться щекой о кулак и гладить Трикси по голове и мычать себе тихо под нос что-то о белоснежных ягнятах в школах, рушащихся лондонских мостах и кривых человечках, колесованных и катящихся теперь милю за милей вниз с холма сквозь грозовые облака навстречу бесконечной бездне. Когда кровать под ней немного просаживается, и она открывает глаза, уже почти два часа ночи, и ночник не горит; и Трикси, брыкаясь во сне, чуть сползла, и когда Мейз ложится на бок, их с Хлои лица оказываются так близко друг к другу, что Хлои почти чувствует дымный вкус виски на языке, и видит холодную отчаянную злость в её глазах; и Мейз шепчет, сквозь зубы, как будто слова просачиваются против её воли — этот мудак репетировал, понимаешь? создавал и уничтожал, создавал и уничтожал, и так по кругу; тренировался на животных как самый обычный ненормальный; ему вообще всё равно как и что; ему лишь бы поиграться, этой зажравшейся толстой скотине — и её голос становится всё громче и злее, и Хлои прикладывает палец к её губами и смахивает выбившуюся из хвоста на лицо прядку и говорит — тише, тише; и говорит — всё будет хорошо; и говорит — он не посмеет; и говорит — ты нас защитишь; и Мейз закрывает глаза; и кожа у Мейз на ощупь, кажется, совершенно бархатная.       Люциферу, оказывается, динозавры тоже нравятся — Хлои не знает точно, кто — Трикси или Мейз или Дэн — обмолвливаются при нём, когда она не слышит, об их маленьком школьном проекте, но в понедельник он заезжает за ней с большой коробкой в руках и гнусненькой, но бликующей каким-то детским заискиванием ухмылкой на заросшем щетиной лице; он привычно почти швыряет коробку Трикси, приговаривая, что нашёл её братишку, но та привычно не обращает на это внимания — только ставит её осторожно на пол и бежит, оскальзываясь голыми ступнями о пол на кухне, за ножом, чтобы вскрыть клейкую ленту с логотипом магазина электроники. Пока она пытается справиться с картоном и пенопластом внутри, Люцифер здоровается с Мейз, и уже вместе они начинают следить за каждым её действием со смесью любопытства туристов на сафари и учёных, скармливающих мышам ЛСД; когда она, наконец, достаёт из недр коробки игрушку и пульт, Люциферу доставляет видимых усилий не сорваться с места и не вырвать его у неё из рук — но Трикси сама предлагает ему поиграться, пока они не уехали, и брезгливость, с какой он берёт пульт из её рук, скорее проявление привычки, чем осознанный жест. Мазекин смотрит на то, как они гуськом ходят за динозавром по гостиной и кухне, вокруг стойки, с некоторым обеспокоенным неодобрением, и когда они, наконец, решают, что хватит играть и пора приняться за работу, и Хлои мучительно неловко обувает натирающие ей ботинки, ей кажется, что она слышит, как Мазекин спрашивает Люцифера почти одними губами: ты знаешь, что он с ними сделал? — и как Люцифер отвечает ей, весело передёргивая плечами и закатывая глаза: кого волнует чужая беда? — и как Мазекин почти шипит, что эта беда скоро может стать своей — но это уже ему в спину, и он её не слышит, наигранным жестом открывая перед Хлои дверь; и как снова Мазекин, отворачиваясь, рычит что-то про яблони и яблоки. В машине Хлои нерешительно спрашивает у Люцифера, почему он вдруг согласился пойти на завтрашнее выступление Трикси, и он отвечает ей удивлённой вежливой улыбкой и — меня никто не приглашал; но раз так, почему бы и не пойти; у них даже будет наглядное пособие — тот, второй, механический.       В душном классе Хлои даже немного неловко — с каждым ребёнком, конечно, пришли его родители — иногда один, иногда двое — но Трикси единственная привела с собой целую делегацию из четверых человек, которая, вместе с остальными взрослыми, едва помещается в задней части класса, за партами; ей кажется, что другие родители немного странно поглядывают на них — но у них, говорит она себе, есть на это причина — если дело не в их разводе, ставшем достоянием общественности ещё даже до того, как они сами на него решились, то как минимум в немного выделяющемся кожаном гардеробе Мейз — хотя Хлои кажется, что это один из самых сдержанных вариантов — или в сильнейшем аромате туалетной воды Люцифера, который перебивает даже вечный одеколон Дэна; даже больше — они смешиваются в спёртом пыльном воздухе класса, вбирая в себя и запах книг, и детского пота, и чьего-то дешёвого табака — и уже через несколько минут пропитывают собой, кажется, всё; и Хлои становится ещё более неловко. Они стоят чуть позади, облокотившись о шкаф с книгами и о чём-то мило беседуя между собой и с другими родителями, пока Хлои с Трикси повторяют её доклад — хотя этого совершенно не требуется — Трикси могла бы без запинки рассказать всё прямо из головы — и Мейз стоит рядом с ними, разглядывая схему структуры Земли на стене, и запах улицы, кажется, уже давно впитался в её куртку и волосы — осенний туман и смог и уличная еда и марихуана — и для Хлои это будто кто-то открыл окно и впустил в помещение свежий воздух, и ей очень трудно сейчас держать дистанцию, и она рада, что геология занимает Мазекин настолько, что она не замечает ничего вокруг.       Трикси выступает почти в самом начале, но это почти даётся ей тяжело — она вертится на своём стуле, то и дело оглядываясь на них четверых и хмурясь на всё ещё разговаривающих о своём Люцифера и Дэна; мальчик у доски вещает дрожащим голосом о Большом Взрыве и о том, что все люди сделаны из звёзд, и путает слоги в слове «углерод», и Хлои слышит почти над своим ухом слабую недоверчивую усмешку. Лицо Мейз снова будто бы не выражает ничего и выражает всё сразу, и паника плещется в её глазах совсем как тогда — только теперь её будто перемешали с осознанием и восхищением — благоговением — и все вместе они блестят на её ресницах, когда она смаргивает; и Хлои снова не знает, что сказать — поэтому просто сжимает её холодную влажную ладонь в своей на мгновение, и старается не смотреть ей в глаза. Следующей, к счастью, идёт девочка с чёрными дырами, и Мейз расслабляется и переводит своё внимание на стоящую на книжном шкафу модель атома; Дэн неловко шутит о том, что от химии ему постоянно хочется пудинга, но Люцифер с Мейз смотрят на него с таким презрением, что он давится собственным смешком и сконфуженно поворачивается к Хлои — и хотя ей, в принципе, эта шутка кажется вполне забавной, Трикси в сопровождении визга ножек стула по полу встаёт из-за парты, и она забывает отреагировать.       Трикси рассказывает весь свой доклад, глядя куда-то поверх их голов, и Люцифер громким шёпотом сетует, что Хлои зря не разрешила притащить динозавра в школу — он, мол, разнообразил бы вечер, а то всё разговоры да разговоры — но Мазекин шикает на него, и от неожиданности и строгости звука ойкает и испуганно крякает даже стоящая в нескольких шагах от них пара, до этого обсуждавшая возможно надвигающийся на город шторм; и моментально затыкается. Трикси рассказывает про самых видных представителей вида — всё то, что они нашли в интернете и энциклопедии, плюс немного от себя — и тут же, не меняя интонации и не выдыхая, переходит к теме вымирания, и Хлои невольно поворачивается к Мазекин и Люциферу — они снова обмениваются многозначительными взглядами, но в этот раз Люцифер только вздыхает и меланхолично улыбается — мол, я знаю; но, мол, я-то что могу сделать.       Следующий час они слушают про парниковый эффект, солнечную энергию, снова про космос в различных вариациях, пенициллин и Древний Египет, и когда после жидких аплодисментов выступающим и слов благодарности от учителя Дэн предлагает им всем пойти перекусить, Хлои разве что не кричит на весь класс, что думала о еде последние минут двадцать. Трикси почти сразу начинает клянчить мороженное, и, придумывая с Дэном по очереди «логичные» и «рациональные» причины, почему ей его сейчас есть не стоит, Хлои почти не замечает, что Люцифер с Мейз отстали; она почти уверена, что никто из них двоих не горит сейчас желанием идти в пиццерию или кондитерскую, и даже спрашивать не стоит — но она всё равно спрашивает, просто чтобы дать им возможность вежливо отказаться на глазах у Трикси. Они, кажется, улавливают ход её мыслей, и Люцифер шутливо отдаёт им честь и растворяется в толпе, а Мазекин жмёт Трикси руку и говорит, глядя Хлои точно в глаза, что будет ждать их дома; и у Хлои по плечам бегут мурашки.       Они идут не в пиццерию или кондитерскую, но в ресторан; Дэн выглядит гордым, когда говорит, что ужин будет за его счёт, но Хлои знает, что останется после него совсем немного, и завтра же ему придётся занимать у кого-то из участка — и знает, насколько всегда унизительно для него просить деньги у посторонних; но он только улыбается ей прежде, чем она успевает возразить, и его глаза всё такие же мягкие и добрые и упрямые — такие же, какими она их любила — и она решает ничего не говорить, только поблагодарить его от себя и от Трикси, которая уже складывает из салфеток динозавров; в глубине души она знает, что ещё унизительнее для него было бы сейчас принять деньги от неё, и его жест одинаково искренен в своём желании сделать приятное своим — любимым — и в желании доказать, что у него всё схвачено, но её это, почему-то, больше не злит. Им приносят меню, и Дэн первым же делом заказывает им с Хлои бутылку хорошего вина; Хлои поначалу хочет возразить и на это, но потом решает, что почему бы и нет — весь вечер кажется ей большим плакатом по технике безопасности вроде тех, что висят у Трикси в классе — таким, где всё похоже на комикс, только панели такие маленькие, что убористый шрифт почти невозможно прочитать, даже стоя вплотную; и сейчас она только где-то на середине — передавать ножницы строго кольцами вперёд, например — но ей совершенно не хочется вчитываться дальше; поэтому она не возражает против вина и против того, что официант разлил его по бокалам сразу — и против раннего тоста за Трикси на голодный желудок — потому что ей хочется побыстрее просмотреть картинки, и узнать, что же там такое значительное будет в конце.       Мысль о том, что Дэн, сейчас сидящий перед ней — самое близкое к тому Дэну, в которого она когда-то влюбилась, возникает у неё этим вечером с завидной регулярностью; они пьют и едят, и Трикси без умолку трещит о своём новом механическом динозавре — и о Люцифере — и о Мейз — и Хлои просто наблюдает за его лицом и за его улыбкой; и ей тепло и немного грустно. Он тоже поглядывает на неё периодически, когда Трикси уходит в себя, только в его взгляде этой фантомной ностальгии нет — он будто бы тоже немного грустен за своими большими тёплыми глазами, но Хлои чувствует почти видимое усилие, которое он делает над собой, чтобы не задать какой-то вопрос. Так повторяется несколько раз, и когда Трикси оставляет их одних, отлучившись в туалет, Хлои считает мгновения, накалывая кусок грудки на вилку и пропитывая его соусом — и Дэн действительно немного подаётся вперёд и говорит, не глядя на неё и спотыкаясь о собственные слова, что Трикси, кажется, очень нравится Мейз; и Хлои отвечает на секунду слишком скоро — да, она славная. Дэн улыбается ей снова, и снова прячет глаза, и его губы как будто пытаются сформировать какой-то звук, но он только качает головой и усмехается и отпивает из своего бокала. Хлои кажется, что он сейчас чувствует то же, что и она — отстранённое счастье, похожее по ощущениям на зимнее солнце, и фантомное желание близости, укутанное в совершенно исключительную гармонию осознания её бессмысленности — поэтому протягивает руку и поглаживает костяшки его кулака пока он не перехватывает её пальцы и легонько их не сжимает. Когда Трикси возвращается, они улыбаются ей как-то по-идиотски, и Дэн спрашивает, будто бы между делом, не хочет ли она сегодня остаться у него — ведь у него есть Зутопия и форт из подушек и кажется даже где-то завалялась баночка Принглс — и Хлои, кажется, начинает смеяться и кивать ещё даже до того, как Трикси переводит на неё полный надежды взгляд. Дэн целует Трикси в макушку, и он счастлив; и Хлои кладёт, наконец, кусочек грудки себе в рот.       В квартире, когда она возвращается, не горит свет, и бурчания телевизора не слышно из-за двери, и Хлои думает, что, может, Мейз уже ушла спать — или просто ушла; однако Мейз — первое, что она видит, открыв дверь — она сидит в сумерках на ступеньках лестницы на второй этаж, босиком и всё в той же одежде, в какой была в школе, крутя в руках и поглаживая робораптора. Хлои со стоном стягивает с себя ботинки, и первые несколько шагов босыми ногами по ледяному полу оказываются пыткой, поэтому она запрыгивает на кухонную стойку и стягивает, наконец, свой пропахший Дэном, Люцифером и днём пиджак. Мейз, кажется, не обращает на неё совершенно никакого внимания, водя ладонью перед сенсорами на морде динозавра, отчего он начинает изгибать шею и негромко ворчать; в пляшущих по стенам тенях Хлои кажется, что Мейз улыбается, и она позволяет себе посидеть несколько секунд в тишине, наслаждаясь странной сценой — а потом позволяет вину спросить её голосом: ты любишь собак? — и Мазекин замирает, не поднимая на неё головы; и медлит пару секунд; и шепчет — я, кажется, уже не могу не любить.       И кожа у Мейз на ощупь действительно совершенно бархатная.