***
Канун Рождества наступает, как всегда, неожиданно и тащит за собой неприятное ощущение особой стылой пустоты, от которой не помогают отделаться ни весёлые огоньки на улицах, ни счастливые песни по радио. А может, я чувствую так себя потому, что завтра наступит мой очередной день рождения, а тебя рядом нет и не может быть. Ещё и с очкастой на вечеринку идти. Ради неё даже самый красивый костюм надел. Пусть у неё будет праздник. Уж она его точно заслуживает. Единственное, чему я хоть сколько-то рад, так это тому, что не буду видеть противную самодовольную рожу Смита несколько дней. Но и эта радость омрачена осознанием того, что я всё ещё работаю здесь, а не уволился на хер сразу же после первого поползновения в мою сторону. Ведь этот козёл с самого первого дня своего присутствия на меня косяка давит, и это, Эрен, вовсе не мания величия, как ты привык надо мной подшучивать. В заполненном лифте смотрю на табло в ожидании движения вверх. Двери скользят, закрываясь, но в самый последний момент между ними встревает мужская ступня в начищенной чёрной туфле. Можно даже не гадать кто. — Доброе утро, Ривай, — и улыбается, с интересом оглядывая. Делаю вид, что не замечаю несколько пар любопытных глаз, наблюдающих новое утреннее шоу. Не удивлюсь, если слухи уже пустил, пидор. — Разве? — смотрю на него, как на скучного комедианта, не пытаясь скрывать своё отношение, какую бы ерунду потом про нас не шептали по тёмным углам. — Не заметил. — Это всё от того, что вы хмуритесь, Ривай, а в канун Рождества принято улыбаться и дарить друг другу радость. Пропускаю последнюю фразу мимо ушей. Пусть с кем угодно ведёт душеспасительные беседы, только не со мной. Видимо, он наконец понимает, что по утрам ко мне не стоит приставать, и затыкается. По пути к нашему этажу — двадцать четвёртому — лифт постепенно пустеет, а Смит отходит к противоположной стене, не иначе дошло, что стоять рядом с ним мне противнее, чем с помойной ямой. Но стоит только закрыться дверям за последним нашим попутчиком, этот козёл выдаёт: — Так и знал, что у вас замечательная улыбка. Жаль, что вы её редко показываете. А вот и оно. Я говорил тебе? Вот оно! Удивлённо приподнимаю брови, ничего ему не отвечаю. — Куда-то собрались сегодня? Великолепно выглядите. Нет, блядь, для него вырядился! Ну ты слышал, Эрен?! Ухмыляюсь, представляя, как ты ржёшь, похрюкивая. — Сопровождаю прекрасную даму на вечеринку, — от греха подальше прячу ладони в карманы брюк — в честь праздника даже портфель на работу не взял — и смотрю на него, задрав подбородок. И знаешь, я не ошибался. Мало того, что он взглядом на мне трусов не оставил, он меня им же и облапал всего. Бр-р! Аж мороз по коже. — Не знал, что у вас есть дама. — Представьте себе, и весьма симпатичная. — А зовут эту даму Эрен? Мысленно вынимаю из ножен огромный меч и протыкаю насквозь любопытную суку, а когда вынимаю клинок, вспоров ему брюхо, вонючие потроха с мерзким звуком вываливаются на серый уютный ковёр. Если ещё хоть раз твоё имя произнесёт, убью нахуй. — Вы пользуетесь устаревшими данными, — произношу через силу, осклабившись. — Надо же, — наигранно удивляется он. — Поговорю по душам с моими шпионами. Кажется, кто-то из них оплошал. Вот мудозвон! Нихуя ему не удастся настроить меня против моей же команды, зря он за это взялся. Из них, да из всех в этом ёбаном небоскрёбе, о тебе знал только Боссард, так получилось, что я почему-то ему рассказал ещё в самом начале наших с тобой отношений, но он никогда не открыл бы рот. Особенно перед Смитом. Потому что не может его терпеть чуть ли не больше меня. Значит, эта паскуда и впрямь нанимал шпиона, причём не вчера и не месяц назад. Но какой же больной расчетливой тварью надо быть, чтобы плести такие интриги? — Впрочем, — прерывает он мои раздумья, — актуальность значения не имеет. В свете внутренней политики нашей компании… В свете внутренней политики нашей компании, если руководство узнает, что я гомосек — меня выдавят в три секунды. Без выходного пособия и мало-мальски приличных рекомендаций. А повод найдётся всегда. Состряпают. Все знают, что Рейсс оборзевший гомофоб и нет на него ни суда, ни управы, потому что денег немерено. И проходя по какому-нибудь этажу, он может запросто доебаться до любого сотрудника, почему у того нет кольца на руке, и тогда они врут дрожащими голосами, что живут-де в гражданском браке, а свадьбу играть сильно дорого, да и не уверены они в выборе, и всё такое. Он и ко мне как-то раз пристал. Но я доходчиво объяснил ему, что женат на работе и что его компания для меня и воскресная шлюха, и жена, и любовница и мать родная. Наверное, помогло. Правда, после этого старая сволочь запомнил меня в лицо. Лифт останавливается, выплёвывает нас в светлый мраморный холл и уплывает обратно. — Как думаете, — обращается Смит ко мне, словно считав мои мысли с лица, — что он скажет, если случайно узнает об этом? Этот переёбок голимый думает мне угрожать? Да он даже не представляет, что я с такими, как он, лет в пятнадцать делал. Один потом месяц в коме лежал. С размаху хватаю его за грудки, вминаю в стену напротив и для проформы ещё прикладываю затылком. — Если ещё раз ты хотя бы слово обронишь на эту тему — тебе хана, — шиплю ядовитой змеёй в его наглую самодовольную рожу. Уж я позабочусь о том, чтобы о нашем разговоре в кабинете узнала вся компания. Но ему этого вслух говорить не буду. Во-первых, я не жалкий шантажист, как он, а во-вторых, и сам поймёт, не маленький. Обсуждать такие вопросы здесь, где из-за каждого угла могут торчать чьи угодно уши — самое глупое, что можно придумать. Но — видимо, мне совсем отказало чувство самосохранения — насрать. Ни капли не испугавшись и не удивившись, легко ухмыляется и с мурлыкающей интонацией произносит на выдохе: — Тебе говорили когда-нибудь, что ты совершенное очарование в приступе ярости? Мальчишка твой просто дурак, если не понял этого. На! Кулаком в челюсть. С оттяжкой. Аж в локоть стрельнуло от неожиданности. «Золотой Эрвин», кажется, тоже не ожидал. Хватается за перекошенную физиономию и оседает на пол у двери в приёмную Рейсса. Ёб твою мать! Приёмная Рейсса! Кажется, мне пиздец. Но эйфория от совершённого переполняет, разливаясь по венам, заставляя весь организм трепетать, как после испытанного оргазма. Нарастающий стук каблуков из-за двери сгоняет оторопь. Створка приоткрывается, на пороге стоит небольшого роста очаровательная блондинка с огромными голубыми глазами и смотрит на Смита с тревогой, но не потому, что волнуется за него, а потому, что должна волноваться. — Сэр, вы ушиблись? Криста — одна из детей Рейсса, кажется, младшая. Нанял её секретаршей, чтоб не сидела на жопе ровно и не транжирила папины денежки. Похвальное решение, но я-то знаю какую именно роль она выполняет. На нашей помойке эта очаровашка — самая жирная крыса. Уверен. Хочется обвести их в сердечко и приписать: «Совет да любовь», ну правда, они и внешне друг другу подходят — оба как из одного инкубатора. Не убирая руки от лица, Смит улыбается ей. — Всё хорошо, это я оступился. Простите мою неловкость и извините за беспокойство. — Ох, пустяки. Главное, чтобы отец ничего не узнал… О чём я и говорил. — …, но его сегодня не будет, так что не беспокойтесь об этом. Чего? — Это было бы очень любезно с вашей стороны, мисс, я перед вами в долгу. — Не стоит, — заметно смущается и краснеет, сжимая дверную ручку. Ну и сука же ты, Эрвин Смит! — Ривай, вы поможете мне подняться? — спрашивает меня. Мать твою! Ну почему я не отвалил, пока они тут обменивались любезностями? Даже смотреть на него противно, не то что касаться. Протягиваю руку, хватается и повисает на ней на пару секунд. Весит целую тонну, кабан! Небось специально жопу отклячил. Когда я его об стенку швырял, он не казался таким тяжеленным. — Вы уж поаккуратнее, — произносит Криста нам вслед, когда мы неторопливо уходим из холла через противоположную дверь. — Обязательно буду, — всё с той же приторно-сладкой улыбкой отвечает ей Смит, исчезает из поля её зрения, а она продолжает с улыбкой смотреть на дверь. Вот ублюдок! Чтоб тебе в огне гореть! Обгоняю его, нарочно едва не задев плечом. В глазах рябит от обилия украшений и ёлочек на столах. То ли от этого, то ли от взгляда, что упирается в спину, несусь, как ошпаренный, ближе к своему спасительному углу, чтобы забиться в него и не вылезать оттуда до самого вечера. Так хорошо, что в канун Рождества у нас всё равно есть работа, и на мою неприличную скорость никто не обращает внимания. Если меня кто-то спросит, боюсь ли я Смита, с уверенностью отвечу, что страха и робости перед ним не испытываю. Скорее, наоборот, кулаки так и чешутся отутюжить и без того гладкую холёную морду. Но вот наглость, с которой он прёт на меня, как танк, вызывает острое желание исчезнуть с радаров в ту же секунду и больше там не появляться. Всю жизнь ненавижу наглых и самоуверенных мудаков. Наверное от того, что сам такой же. И даже то, что я от него позорно сбежал, не стыдит ни разу. Мне просто надо прийти в себя. Добравшись до нашей части огромного муравейника, здороваюсь с коллегами, к радости слышу ответное «доброе утро» и, оставив пальто в шкафу, скрываюсь от посторонних глаз за массивный стеллаж, где Боссард и Рал, как всегда, о чём-то спорят. В другой раз заткнул бы их разом, но сейчас просто прислоняюсь плечом к перегородке и наблюдаю за ними. Умница Петра первая замечает, что что-то не так. — С тобой всё в порядке? — Отлично, — отвечаю, пожав плечами, и чувствую невероятное облегчение, когда где-то за спиной хлопает дверь в кабинет Смита.***
Начиная с полудня моя бестолковая команда только изображает кипучую деятельность. Боссард втихушку лакает спиртное откуда-то из-под стола, думая, что я ничего не вижу, и время от времени отпускает колкие комментарии о вечерних платьях, которые Петра с Нанабой рассматривают в интернете. Гюнтер пытается сделать вид, что работает над таблицами, но его выдаёт мутный взгляд, лениво бегающий по строчкам и смешки, то и дело долетающие до моего обострившегося на нервной почве слуха. Уверен, читает какую-то дрянь. Ну и пусть. Из них в этот день работал бы только Эрд, но он отпросился заранее, чтобы успеть к родителям, живущим в глухой деревушке где-то в Айове. А я не сволочь какая-то, чтобы отказывать лучшему подчинённому в подобной просьбе. День проходит обманчиво тихо. Зарывшись в бумаги, я успеваю забить на дурацкое утреннее приключение, поэтому с лёгкой душой отпускаю Петру помочь вездесущей Брженске купить продукты на вечер, а Боссарда вместе с ними, а то как же они без него. Гюнтер уходит обедать, и я остаюсь один. Но я никогда не останусь один, пока ты в моём сердце, Эрен. Я тянусь к тебе израненной душой, продолжая верить в то, что мы ещё можем что-то исправить, и мне невыносима мысль о том, что я больше никогда не увижу твои восхитительные глаза, твою обжигающую задором улыбку, не сожму в руках твоё упоительно нежное и отзывчивое тело… Сука, каким же я стал омерзительно сентиментальным! Чёрт! Злясь на себя, сильней зарываюсь в работу и не замечаю, как боров-Смит наклоняется надо мной и чуть не в затылок мне шепчет: «Тук-тук». Блядь! Аж морозом по коже! Гадко — словами не передать! Дёргаю головой так резко — едва успевает убрать свою, чтобы не схлопотать затылком по носу. — Хорошая реакция, — шутливо скалится с масляным блеском в глазах. — Видимо, недостаточно, — нервно цежу сквозь зубы, улавливая краем глаза движение кадыка. Из расстёгнутого ворота рубашки, из распахнутого пальто пышет жаром так, будто он на этаж забирался бегом по лестнице, а не поднимался на лифте, и одеколоном разит не меньше. Отодвигаюсь, питая надежду, что не успел провонять этим запахом целиком. Попутно жалею, что отпустил всех своих и пытаюсь прикинуть, как долго они ещё могут отсутствовать. — Я хотел извиниться за утренний инцидент. А заодно поздравить тебя с наступающим Рождеством, — произносит он тоном, удивительно похожим на искренний, и пододвигает ко мне разноцветный свёрток идеально круглой формы. В ценности предлагаемого подарка не сомневаюсь, Смит не из тех, кто довольствуется дешёвкой. Что же до содержания… Это хороший чай. Скорее всего, очень редкий, коллекционный. И я от кого угодно принял бы его с радостью, но не от этого пиздюка. Только не от него. Игнорирую свёрток. Молчу. Нахожу на рабочем столе цифру «пять» и неотрывно смотрю на неё, чтобы не подорваться и не всадить паразиту ручку прямо в ярёмную впадину. Как он узнал, что я упоротый чаеман?! Об этом никто на работе не знает! Я тут только воду из кулера пью! Неловко молчит с полминуты и признаётся: — По правде сказать, я специально тебя разозлил. Охуеть сенсация! Да он занимается этим со дня своего появления здесь. Не сдерживаю смешка. — Отличный способ привлечь внимание дочки владельца компании. Что я только что сказал? Блядь! Дерьмо! — Знал, что ты оценишь, — отвечает с радостным придыханием, оглядывается за спину и подходит ко мне ещё ближе, но я вытягиваю руку, чтобы он не навис надо мной, опираясь на ручки кресла, как, видимо, собирался. — Эй! Держись от меня подальше, — советую. — А не то ноги переломаю. И без того довольная морда расплывается в слащавой ухмылке. — Не думал, что тебя так легко заставить ревновать, — и давит грудью мне на руку так, что, если её расслаблю, точно повалится сверху. — У тебя навязчивая идея, Смит, рекомендую обратиться с этим к психологу. — Ой, да брось ломаться, тебе не идёт, — всё же ему удаётся схватиться за подлокотники, но я подставляю вторую руку. — Хотя признаю, это сильно заводит. Но мы-то с тобой оба знаем из-за чего ты ночами не спишь. — Ты ебанулся, что ли?! — повышаю я голос и тут же одёргиваю себя под аккомпанемент его мерзкого смеха. Не выдержав давления, отталкиваю его, а он приземляется задом мне на стол. — Выкинь эту хуйню из своей головы и даже думать забудь, понятно тебе? — шепчу разъяренно, тыкая в воздух пальцем. — Я не шучу, Смит. Меня нелегко вывести из себя, но тебе удалось это сделать дважды. И одному только богу известно, почему ты ещё живой после этого. Ты вообще слушаешь, о чём я тебе толкую? — уточняю, поймав на себе совершенно похабный, потемневший от желания взгляд. — У тебя охуенный рот, — отвечает чуть слышно. ЧТО БЛЯДЬ?! — Уверен, ты им умеешь пользоваться. Но сперва я бы сам тебе отсосал. Охуев в конец от его непосредственности, я просто молча откидываюсь на кресле и смотрю на него, не понимая, как можно быть вот таким, блядь, придурком, который уже даже злости не вызывает. Его, как любого безумного, хочется пожалеть. В сумятице мыслей и чувств нахожу единственную догадку: — Ты под кайфом что ли? — алкоголем от него не пахнет, но на вид он почти неадекватен. — Никогда не употреблял, — снова оглядывается и шёпотом добавляет, — но на тебя присел бы с большим удовольствием. От образа Смита в пассиве меня чуть не складывает пополам от смеха. Кто бы мог подумать, что вот эта груда мышц, наглости и дорогущих шмоток ещё и в жопу даёт. Я-то, наивный дурак, решил, что здесь на меня сезон охоты открыли. Стереотипы — страшная штука. Видимо, из-за них и характера мерзкого этот ковбой со своим спермотоксикозом носится, не зная куда приткнуться. Но неужели настолько уверен в собственной неотразимости, что готов вот так запросто предложить себя? Зря он мне это сказал, ой, зря. Закинув ногу на ногу, откатываюсь вместе с креслом, окидываю его скептическим взглядом и выношу свой вердикт: — Ты уж извини, но на золотых подстилках я спать не привыкший. Мне бы полы пожестче, неотёсанные, чтобы потом занозы из задницы доставать и спина чтобы вся расцарапана — вот это да, это интересно. Улыбка сползает с его лица, и оно каменеет. Не могу оторваться от этого зрелища. Кажется, меня понесло, куда не надо. Нет, попадаю-то я прямо в цель — в самолюбие, в самое яблочко, но что мне за это будет… А, похуй. Мне здесь терять уже нечего. — А ты скотина, оказывается. — А ты… скучный, Смит. Нет в тебе искры божьего гнева. Из-за угла раздаётся спор Оруо с Петрой. Вот уж не думал, что буду когда-нибудь рад его слышать. Демонстративно смотрю на часы. В канун Рождества рабочий день укоротили, и больше меня в этом здании ничего не удерживает. — Я так понимаю, это твоё окончательное решение. — Отрадно, что ты, наконец, это понял, — произношу я, медленно и обстоятельно складывая бумаги. — О, мистер Смит! Вы ещё здесь! Выпейте с нами! — радостно предлагает добрячка Петра, снимая куртку. Не выдержав игнора, он молча отходит от моего стола и моментально влипает в дискуссию с шумными подчинёнными, а я выключаю компьютер и лампу и пару минут сижу в полумраке. Чтобы я думал при этом о чём-то. Кажется, просто отдыхаю сам от себя. Может, я, и правда, скотина, но не считаю, что цель оправдывает средства, и всё на свете обязано падать к ногам лишь потому, что ты Эрвин Смит. И вообще, меня Ханджи ждёт. Встаю, задвигаю на место кресло. Может, до следующего года, а может быть, навсегда. Кто знает. Не буду об этом думать. Настоебало. Оживлённая беседа затихает, когда я подхожу к шкафу и начинаю искать в нём пиджак. — Ривай, ты что, уходишь? — удивляется Рал. — Мы думали, ты останешься с нами и примешь участие в праздновании. — Спасибо за приглашение, но я не могу. — Я же говорил, — вполголоса замечает Оруо и отворачивается. Ох, Боссард. Ты-то расстроился больше всех. — Почему? — удивляется она. Уши у Смита напрягаются так, что я слышу, как хрящи хрустят. — Мне сегодня ещё в одно место надо успеть, — снова смотрю на часы и в этот момент звонит очкастая. — Привет, ты готов? — типа соблазняющим голосом произносит она и тут же сорвавшись на смех добавляет. — Я чё-то прям как на бал собралась, даже не по себе. — Да, дорогая, уже лечу, — отвечаю ей, зажав трубку между плечом и ухом, и вынимаю из шкафа пальто. Спиной ощущаю взгляд Смита и замешательство Оруо. Он, если ты помнишь, в курсе, что у меня есть ты, Эрен. Но можно я капельку поиграю в натурала? Ты же не будешь дуться? Хороший мальчик. — Ривай, ты, что, набухался? Возьми такси! Я не поеду с тобой в таком состоянии! — голосит Ханджи так, что её слышат все, кто стоит рядом со мной. — Что ты, душа моя, я абсолютно трезвый и буду с тобой танцевать всю ночь напролёт! — Ловлю тебя на слове! — радостно. — Даже если ты устал! Поганка. — Что ты, ни капельки не устал, — оборачиваю шарф вокруг шеи, смотрю на себя — неплохо. Даже сказал бы — заебись. — Всё, дорогая, собрался, до встречи, жди, — и отключаюсь. Рожа у Смита такая, что только детей от запора лечить. Ишь как желваки гуляют. Пялится, будто дырку проделать во мне готов, а может, и несколько сразу. По мне, так он просто нелеп и смешон. И жалок. Но жалеть его — чревато. И я вспоминаю об этом, когда он вновь открывает рот: — Вы ничего на столе не забыли? — И правда, — легко себя шлёпаю по лбу и возвращаюсь. — Спасибо, Смит, что бы я делал без вас, совершенно не понимаю. — С рождеством тебя, Боссард. Позволь вручить, как лучшему работнику уходящего года, — беззастенчиво вру, протягиваю блин и улыбаюсь в довесок к подарку. Сказать, что Оруо рад — ничего не сказать. Уж этот в чаях разбирается точно не меньше меня. Тут же разворачивает цветной фантик, читает этикетку, выпучивает глаза и чуть ли не лезет ко мне с поцелуями. Морда у Смита приобретает приятный землистый оттенок. Он коршуном следит за новым счастливым обладателем коллекционного Гу Шу, но при этом не издаёт ни звука. Остальные застыли, как сурикаты и тоже помалкивают. Наверное, энергетические потоки, исходящие от начальника, внушают животный страх. И только двоим на них абсолютно похуй — мне и Боссарду, который стоит за своим блином, как за щитом. — Спасибо, Ривай! — смотрит он с трогательной собачьей признательностью, а в глазах чуть не слёзы блестят. — На здоровье, — киваю я, всем на прощание желаю счастливого Рождества и хороших выходных и медленно двигаюсь к выходу. Я совершенно вымотан этим спектаклем.***
Слушая о моих злоключениях, пока мы едем в машине, Ханджи смеётся, закинув голову на подголовник, не обращая внимания на мнущуюся прическу. Давно я не видел её такой шикарной. Возможно, что никогда. Видимо, Майк зажимал её слишком сильно. Значит, туда ему и дорога. — А он из себя какой? — интересуется. Вот лиса. — Огромный. — Высокий? Мощный? — Как шкаф. — Красивый? — Смазливый. Блондин с голубыми глазами. — Чёрт, — стонет. — Обожаю блондинов. — Да забирай! Отдам с удовольствием. Только тебе с ним ничего не светит. — Понятное дело, раз он на тебя запал. Любитель тощих задниц. — Дело не в этом, очк… Ханджи, — тут же поправляюсь. — Правильно, — выставляет она вверх указательный палец. Мы с ней договорились, что вечер пройдёт без прозвищ. На работе она уважаемый человек, и негоже её принижать перед коллегами. В принципе, просьба её резонная, только не знаю как я с этим справлюсь. И так меня тащат туда, где полно незнакомых нетрезвых людей, чего я в принципе не люблю. Но с другой стороны, сидеть дома одному в эту ночь в тишине… Эх, Эрен, был бы ты рядом, мы бы всё сделали по-другому. Я бы взял два билета на самолёт, и мы бы рванули в любую точку земного шара. Не важно куда. Лишь бы с тобой. — Так в чём дело? Ты не договорил, — улыбается. Сногсшибательна. — Он, скорее, как ты, любитель членов покрепче. Ханджи недолго хлопает глазами и разражается совершенно неприличным гоготом. — Вот что ты ржёшь, а? — Представила вас. — Тс. Не надо, — устало. — Неужели он совершенно, ни капельки тебе не интересен? — Не будь дурой, а, — начинаю утомляться от этого разговора. — Ты же мне сам сказал, что хотел выкинуть Эрена из головы. — Во-первых, я говорил не так, а во-вторых, за неделю это всё равно не делается. — Ривай, ты в таком состоянии уже два с лишним месяца. Пора брать жизнь в свои руки. Ничего не изменится, если ты будешь сидеть и ныть. — Я и не ною! — рычу ей в ответ, и наконец-то до этой очкастой дуры доходит, что я разозлился. Лучше поздно, чем никогда. — Милый… — Не надо меня так называть, — сквозь сжатые зубы. — Ривай, мне грустно смотреть, как ты себя истязаешь. Выруливаем к стоянке возле снятого на ночь клуба. — Если бы я могла, притащила бы этого ссыкуна к тебе на порог за шкирку. От мысли об этом мне спину окатывает ледяной волной. — Не надо, пожалуйста, — я говорю абсолютно серьёзно, как будто могу умереть от этого. А может быть, это действительно так. — Почему? Мне кажется, вы с ним не договорили. — Мы с ним сказали друг другу столько, что больше встречаться я не хочу ни при каких обстоятельствах. — Ривай. Чего ты боишься? Чего я боюсь, в самом деле? Того, что, увидев меня, ты убедишься в правильности выбранного решения и снова уйдёшь, не оставив мне ни единого шанса. Вот чего я боюсь. Потерять тебя ещё раз. — Просто не делай этого никогда. Даже если он вдруг сам тебя попросит. — Мне кажется, ты совершаешь вселенскую глупость, но… Смотрю на неё совершенно дикими глазами. Неужели не понятно насколько мне тошно? — Ладно. Не буду я вмешиваться. Решайте сами, — отказывается так же легко, как и предложила. Останавливаю машину. Вздыхаю. Но легче от этого не становится. Где-то на глубине, так, что не дотянуться, лежит камень весом в тысячу солнц и прижимает к земле, так что встать невозможно. Но в следующий момент беру себя в руки, покидаю салон и помогаю очкастой. Морозный ветер расчесывает волосы ледяными пальцами, приводя в порядок растрёпанные мысли. Всё хорошо, повторяю себе. Всё будет хорошо.***
Вспоминаю, как мы с тобой познакомились. Столкнулись в холле ДМВ*. Не лучшее место для первой встречи, но я обалдел, когда впервые тебя увидел, и ты тоже выглядел очень растерянным и… впечатлённым что ли. Только не говори, что ты просто задумался, никогда не поверю. Я хотел пригласить тебя на свидание прямо в тот первый раз. Мне было всё равно, как тебя зовут, кто твои родители, кто ты по национальности и вероисповеданию. Я точно знал, что ты мне подойдешь, какой есть, с любой стороны. Но ты умахал так быстро, что я не заметил. И не было никакой возможности где-то подкараулить тебя. А я бы подкараулил, клянусь. Но мне не пришлось. Вы с очкастой пришли сдавать тест одновременно. Удивительно, как эта женщина столько лет прожила без прав. Я привез её к заданию ДМВ на её авто, который она покупала со мной же неделей ранее. Майк свалил в командировку, но он и без этого отказался участвовать в том, что считал бесполезной тратой времени. Этот нюхач всегда был немного того. Снова увидев тебя, я забыл обо всём нахрен, мне абсолютно всё стало неважно и неинтересно, лишь одна вещь по-настоящему бередила мой разум — пойдёшь ты со мной этим вечером или нет. Я курил на скамейке, не отрываясь следил за дверью и, кажется, богу молился, чтобы очкастая получила временные права. А когда она выскочила с безумным видом, у меня аж сердце в пятки упало: вдруг ты не сдашь, что тогда? Но ты сдал. Вышел с видом ленивого самодовольного молодого котяры и долго смотрел на меня от двери, а я на тебя, сгорая от нетерпения. А потом, вдруг что-то решив, ты подошёл и присел рядом. — Где же ваша подружка? — спросил у меня. — Взяла свою тачку и унеслась навстречу приключениям, — нагло соврал я. Сам же отправил её домой. — Значит вы один? — Значит, — затянулся я, глядя в твои глаза. — Подбросить? — спросил, едва шевеля губами. — Подбрось. И ты подбросил меня до самого дома. А когда оказался в моей квартире, в моих объятьях, больше из них не выбрался… Как бы я хотел добавить «никогда». Вечеринка в полном разгаре, народу полным полно. Никогда бы не подумал, что в салонах красоты может быть столько работников и особых клиентов. Но хотя бы место выбрали неплохое. Полутёмный клуб был отличным решением — меня никто не замечает. Не будь за рулём, напился бы в рассипень и плевать — у меня день рождения завтра. Пусть скажут спасибо, что я на столах не танцую. В принципе здесь больше нечем заняться. Танцевать с Ханджи под то, что ставит диджей категорически невозможно. Давно я не слышал столько махровой заунывной попсни. Хотя настроение держит на пять, не даёт забыть о тебе ни на секунду. Пока я один — очкастая с кем-то треплется неподалёку, но на меня не смотрит — можно признаться, что за эти два с половиной месяца я дрочил на воспоминания о тебе столько раз, что у меня уже руки должны были стать, как у Чубакки, серьёзно. А знаешь, какое любимое воспоминание? Не притворяйся, ты знаешь. Помнишь, однажды я задержался на работе почти до утра и приехал домой с рассветом? Ты, конечно, спал, но стоило мне войти в комнату и начать раздеваться — в душ у меня тогда не было сил идти — ты приоткрыл глаза и задрал на себе одеяло, остановив его чуть ниже колена. Я тогда подумал, что эти средневековые лорды, сходящие с ума от прелестных ножек, были все сплошь фетишистами. Ну и как можно оставаться спокойным при виде таких замечательных пяток и точёных икр, обласканных полуприспущенной тканью белых гольф. Правда, тогда у тебя была гольфа лишь на одной ноге, вторую ты, как всегда, сдёрнул во сне за ненадобностью. Я сел на постель, полюбовался на них ещё с полминуты, давая тебе проснуться от сладкого предвкушения, покалывающего всё тело, наклонился к твоим ногам и начал покусывать их, забираясь выше под одеяло. После глубокого сна, ты совершенно себя не сдерживал и дышал так маняще сбивчиво и глубоко, со всхлипами и стонами, что я тут же пришёл в полную боеготовность. Но усталость всё же давала о себе знать неприятной ноющей болью в спине, и поэтому я упал рядом с тобой с единственным словом: «Запрыгивай». Ты оседлал меня тут же, еле успев снять трусы, следом отправил футболку и ослепил улыбкой. Сказать тебе, как я тащился каждый раз от ощущения твоей бархатной смуглой кожи под пальцами? Никогда мои руки не казались мне столь бледными и красивыми, как на твоём теле. Чувствительный, податливый, горячий, только что выдернутый из сна, ты меня распалял своей реакцией, своим взглядом. Я помню каждую ноту твоего смеха, каждое движение длинных ресниц и то, как поджал губы, когда мои пальцы легко проскользнули в твою кишку. — Опять развлекался без меня? Кажется, я смутил тебя тогда этим вопросом. Но ты всё равно оставался моим ненасытным дерзким мальчишкой. — А что ещё делать, если ты предпочитаешь проводить ночь с бумагами, а не со мной? Я улыбнулся и потянулся свободной рукой под подушку, где с первой попытки наткнулся на тюбик со смазкой, вернее, с её жалкими остатками, но ты его перехватил и вильнул жопой так, что мои пальцы выскользнули наружу. Смазка из тюбика выходила с пошлыми чавкающими звуками, заставляя тебя, паршивца такого, краснеть ещё больше, как будто бы ты и впрямь их смущался. А потом ты вернул мою руку в себя и прикрыл глаза, когда я начал медленно размазывать прохладный прозрачный кисель внутри. — Давай ты не будешь затягивать, — прошептал ты, склонившись к уху. Воздуха между нами почти не осталось. Было так душно и тесно в груди, что хотелось кричать от близости, срывая глотку, поэтому голос стал тихим и хриплым: — Давай ты не будешь указывать мне, как именно тебя трахать? — Ривай, — простонал ты, стоило мне надавить куда следует, — не надо меня дразнить, я и так полночи промучился. — Дрочил ты полночи, а не мучился, — куснул я тебя за мочку и почувствовал сладкую дрожь по плечам, по всему телу. Ты что-то пробормотал в ответ — не смог разобрать, но тут же справился с голосом: — Я так и не кончил. Не могу без тебя. Твоё признание приятно удивило, потому как в дрочке я тебя никогда особо не ограничивал. Если что, в шутку грозил отобрать все игрушки и запереть на замок. — Это так мило с твоей стороны, что ты всё же решил меня подождать, — я оттянул твою голову за волосы на затылке, чтобы взглянуть в глаза. Внутри уже двигалось с лёгкостью три моих пальца, и с каждым движением твой взгляд становился всё более блядским и умоляющим. Ты потянулся ко мне, чтобы поцеловать, но я воспрепятствовал, так и держа твои волосы в кулаке. Было так приятно наблюдать как ты кусаешь губы, закатываешь глаза; чувствовать под пальцами упругую дырку, готовую сжаться, как только я выйду наружу; горячие стенки, ноющие в предвкушении моего члена, и смазку, тонкой ниткой стекающую с твоего конца мне на яйца. Ты в тот момент был просто великолепен. Ты и в другие моменты был таковым, но в этот — особенно. А дальше я трахал тебя с таким смаком, крепко стиснув рукой вспотевшую шею, будто делал это последний раз в жизни, а ты орал моё имя в подушку до хрипа и бился в оргазме, кончая мне на живот, и целовал, и топил меня в плавленом золоте собственных глаз, и поскуливал нежно прямо мне в рот, пока я спускал в тебя и кусал твои вкусные сочные губы. Помню, как любовался тобой, перед тем, как уснуть. Ты был прекрасен и безмятежен, словно извергшийся вулкан, но в тебе, как и в нём, дремала великая сила. Как я любил её, все твои всплески эмоций, твою неуёмную прыть. Как много себя, своей сладости, ты мне дарил. Как ты смотрел на меня — дразня ли, прося о чём-либо, отчаянно злясь, но всегда, всегда с теплотой и любовью. Даже когда покидал мой дом. А теперь… Как ты смотришь теперь, Эрен? Холодно и с интересом, как будто увидел нечто давно забытое, будто я не человек, а хлам с чердака… … ЭРЕН?! Ёбтвоюдушумать! Это хуйня какая-то, нет, не галлюцинация, блядь! Это ты… ЭТО ТЫ?! Ты что, вырос? Что за костюм на тебе? Нет, он идёт, но ты выглядишь старше, намного старше. Почти как я. Нервно усмехаюсь и пытаюсь пропихнуть в гортань глоток, чтобы при этом не было видно всей глубины моей паники. Ёбаный в рот! Ты откуда здесь взялся? Какого чёрта? Я только отвык от тебя… только начал пытаться отвыкнуть… — Ривай, что стряслось? На тебе лица нет. Ну давай, расскажи мне, очкастая сука, что ты ничего не знала. — Ты в курсе, — кидаю я ей, не пытаясь изобразить вопросительную интонацию. — В курсе чего? — как ни странно, она наклоняется и заслоняет собой пол зала, а мне становится легче. — В курсе того, что здесь Эрен. — Где?! — начинает вертеть башкой, как огромная тропическая птица с минимумом серого вещества в голове. Стискиваю её руку до боли — она возвращает мне всё своё разбежавшееся внимание. — Не верти клювом, он и так меня уже заметил. Внимательно смотрит, лыбится, взгляд, как у воспитателя ясельной группы. — Тогда, может быть, подойдёшь к нему и помиритесь? Ну точно, так я и знал, что она это скажет! — Ни за что! Ни за что я к нему не пойду и прошу меня сейчас же увести отсюда на хер. — Ривай. Ну что за глупости? Избегать его не выход. Раз вы встретились, почему бы вам не попытаться начать всё с начала, такой замечательный повод. Я где-то омелу здесь видела, — добавляет она с ехидной улыбкой. — Иди-ка ты со своей омелой! — шиплю я со злости, а внутри всё переворачивается, как подумаю, что могу тебя снова поцеловать. — Это совсем на тебя не похоже. Ты на себя не похож. Ты никогда ничего не боялся, а тут дрейфишь просто начать разговор? Умом понимаю — очкастая дура права, но ничего не могу с собой сделать. Ты сюда пришёл с кем-то, значит, ты не один. А я один. И к подобным интригам судьбы совсем не готов. Замечаю, что ты приближаешься, и сердце падает в задницу. Перевожу взгляд с огромным трудом, и с большим интересом рассматриваю твою спутницу, которая при более близком рассмотрении оказывается спутником. Так! Это что за хреновина рядом с тобой? Глазастый, с дурацкой стрижкой и скованными движениями, типичный отличник со слабым здоровьем, но выглядит модно и даже прилично, под стать тебе. Вы о чём-то с ним перешёптываетесь, и мне хочется голову ему отвернуть за то, что он смеет к тебе прикасаться. Чувствую, как сжимаются кулаки, глаза наливаются кровью, готов уже кинуться и разорвать, но в ту же секунду очкастая опережает меня и налетает на пацана, сжимая его в объятьях. Она что-то громко вопит, так что музыку перекрикивает, а я нахожу сладчайшее успокоение в злорадстве. Наконец Ханджи отпускает несчастного твоего ухажёра с бледной испуганной физиономией и спешит представить его. Ненавижу такие спектакли, но роль выбирать не приходится. — Ривай! Я хочу тебя познакомить с умнейшим парнем — Армином! Он один разработал наш сайт! А ещё он один из наших особых клиентов, — сверкает Ханджи глазами из-под очков. От её энтузиазма можно подстанцию запитать. Скептически выгибаю бровь и смотрю на смущённое недоразумение. Сайт этот я уже видел однажды и, по правде сказать, он меня впечатлил не только приятными глазу цветами, но и своей простотой и функциональностью. Возможно, очкастая раньше мне говорила кто разработчик, но мне почему-то казалось, что там поработала целая студия. Правда, после последнего предложения, мне резко становится не до этого. И наглым образом, притянув к себе Ханджи шепчу ей на ухо: — Ноги бреет и прыщи выдавливает? За выражение этого лица готов отдать все блага на свете. Обычно её ничем не проймёшь. — Ну фу ты какой! Мне остаётся лишь ухмыльнутся в ответ. — Армин, а у меня к тебе разговор, — переключается тут же, и я готов ухватиться за юбку, чтобы она никуда не ушла и меня не бросала. — Правда, давай отойдём где потише, у меня есть вопросы по поводу сайта, хочу кое-что туда присобачить. И уводит мальчишку, обняв за плечи, болтая ему всякий бред, а я понимаю, что мы с тобою остались вдвоём. Молчу. Мне нелегко сказать тебе что-то первым, даже банальное «привет, как дела», и пересыхает в горле. Поэтому не стесняясь, как твой белобрысый друг, и не думая о том, как это выглядит со стороны, я отворачиваюсь и поднимаю руку над стойкой, чтобы позвать к себе бармена. Пожалуй, напьюсь. А машину можно и завтра забрать. — Отлично выглядишь, — произносишь ты тихо, нагнувшись к моему уху, и мне от нахлынувших ощущений хочется заорать фальцетом. Все силы уходят на то, чтобы сдержать этот позорный порыв. Удивлённо смотрю в ответ, переваривая комплимент. Ты серьёзно сейчас? То есть, ты правда считаешь, что вот эта помятая рожа с недельными синяками отлично выглядит? Что ж, видимо, я не зря сделал маску вчера перед сном. — Ты тоже неплохо, — цежу в ответ сдержанно, хоть и понимаю, что ты сейчас дал бы мне фору в сто миллионов очков. Я начал забывать, какой ты красивый. — Как поживаешь? Снова смотрю на тебя в упор. Йегер, блядь, ты совсем тупой или как?! Я тут с дурой очкастой тусуюсь, а не с каким-нибудь охуенным мужиком, так как я поживаю по-твоему? — Замечательно, — отвечаю я сам на свой же вопрос и затыкаюсь подобру-поздорову. — Я, вроде, тоже нормально, — пожимаешь плечами ты, так и не дождавшись встречного проявления интереса. Не надо, прошу тебя, не начинай свою благотворительность. Ты говорил мне, что водишь дружбу со своим бывшим, но я не такой. Я старый, противный, ревнивый мудак. Оставь меня к ёбаной матери и возвращайся к своей пучеглазой красотке… А кстати… Мне в руку ложится прохладный стакан, но я уже открываю рот, и напиток меня не спасёт от ужасной и отвратительной фразы: — Вас с ним кто-то третий ебёт? Ты смотришь в ответ, не моргая, и по пропавшей улыбке я понимаю, что вопросом своим угодил прямо в цель. Но почему-то совсем от этого не в восторге. — Что ты сказал? О, ты, мистер великодушие, нет, не давай мне второго шанса, я не хочу от тебя подачек и не буду мучительно выдумывать фразу, которая могла бы хоть как-то сойти за произнесённую. Лучше срази меня прямо здесь своим равнодушием. Иначе я просто сожру себя сам у тебя на глазах. — Я у тебя спросил: вас кто-то третий ебёт или этот карманный терьер на тебя залезает? — Что ты себе… — начинаешь ты возмущённо и даже хватаешь меня за пиджак, но мне словно в задницу шило вставили — не могу заткнуться. — Извини, никогда не поверю, что ты его шпилишь, ты ведь не из таких. Всё, что тебе хорошо удавалось — крутить своей задницей. Ярость, отчаяние и безнадёжность я вижу в твоих глазах, но что это… Эрен? — Ты совершенно не изменился, рот как помойка! — глазища сверкают от злости, а я всё равно не могу перестать любоваться ими, смотрю как загипнотизированный. Так близко. Я уже чувствую сбившееся дыхание. Это заводит не меньше, чем вид твоих ног в белых гольфах. — Полегче, — и я уступаю тебе в убедительности. Лучше бы просто помалкивал. — Как же я жалею, что подошёл к тебе, Ривай! — Сейчас или тогда? — вырывается прежде, чем я успеваю понять, но, должно быть, ты просто не слышишь, или… не хочешь мне отвечать? Ну же, Эрен, это несправедливо. Ответь мне, пожалуйста, это очень важный вопрос для меня. — Катись ты к чёрту! — отпускаешь меня и уходишь. Уходишь, скрываясь в толпе. А я остаюсь. Не бегу за тобой, зная, что это бессмысленно. Всё, что я мог сказать тебе, я уже сказал. «Ты забыл поздравить меня с Рождеством, Эрен!» — хочется крикнуть вслед, но я понимаю, что если открою рот, разрыдаюсь прямо у стойки. А ещё понимаю, что потерял тебя окончательно.***
— Можно, я свет включу? — интересуется Ханджи с не присущей ей деликатностью. — Нет, — отвечаю и падаю задом на пуфик, неожиданно понимая, что выбрал почти идеальное место для сна. Как мы поднимались в квартиру лучше не вспоминать. Должно быть, теперь все соседи в курсе, что я набухался. Да и чёрт бы с ним. Главное не завалиться, запутавшись в собственных ногах. — А если я обо что-то споткнусь? — смеётся очкастая ведьма, роняя туфли. Мысли, что ли, читать научилась? Её пьяное «хе-хе-хе» заставляет меня улыбнуться и мысленно возвращает в кабак, где мы «на отлично» отметили очередной день рождения некоего редкостного придурка Аккермана, весь вечер бухая за то, чтобы ума у него прибавилось, чтобы он обратил всех недругов в пыль, а ещё, чтобы член не падал — последний тост принадлежал очкастой — после чего мы решили не испытывать судьбу и терпение работников уже давно закрытого заведения и свалили домой. Таксист от нас, кажется утомился, потому как очкастая всю дорогу пела нам песни, перевирая слова, услышанные по радио, а я хохотал над ней так, что живот болит до сих пор. Весело и легко… Давно не было так легко. Но стоит подняться выше по руслу воспоминаний, как сердце пронзает холодная сталь твоих слов и всё летит к чёртовой матери вместе со мной, несчастным. Почему мне так больно, Эрен? Я думал, уже пережил это всё тысячи тысяч раз, но оно теперь кажется бесконечным. Как будто я в центре пустыни без компаса и воды, и нет ни единого шанса выжить. И солнце палит нещадно, и смерть уже дышит в лёгкие безжалостным иссушающим зноем. Ханджи щёлкает выключателем, и темнота под закрытыми веками вспыхивает тёмно-красным. — Чё-то сушняк, — чавкает пересохшим ртом, снова поймав мои мысли своим радаром. — Ты мой самый близкий друг, — признаюсь неожиданно для себя. Молчит. Поворачиваю к ней голову, открываю один глаз. Внимательно смотрит, должно быть, пытается сфокусироваться. — Ты просто нажрался. — Не пра-а-авда, — снова закрываю глаза, и губы сами собой растягиваются в улыбке, а в висках продолжает стучать: «Как жалею, что подошёл к тебе». А ты думал, я буду счастлив, видя, как ты с кем-то любезничаешь? Да если бы не очкастая, вы оба уже валялись бы в реанимации, и насрать, что за это меня бы потом судили, вот взять и насрать. Я, конечно, тебя обидел. И сделал это нарочно. Но как, объясни, как ещё я себя мог вести, когда рядом со мной ты — не мой — улыбался другому так, как бы мог улыбаться мне?! Прости меня, Эрен. Простишь ли? Меня, дурака, что решил ревновать, не имея на это права. Но оно есть, это право, есть! Глубоко под кожей, вместе с тобой, со всеми твоими внутренностями и слабостями, вместе с твоими страхами, вместе со всем дерьмом. Как же я люблю тебя. Как мне недостаёт тебя. Глупый мальчишка. Сквозь собственный голос, звучащий в моей голове на удивление трезво, слышу, как прорывается пьяный бухтёж очкастой. — М? — Поднимайся, я помогу тебе снять пальто. — М-м-м, — утомлённо. Сил нет от слова совсем. Это же надо как развезло в тепле не милого без тебя дома. — Ривай! — неожиданно громко, как будто что-то случилось. — М? — нагибаюсь вперёд, чтобы выбраться из пальто и с удивлением обнаруживаю — не тошнит. Значит, ещё есть куда. — А у тебя есть выпить? — Твою мать, хватит уже у меня в голове проводить ревизию, заебала! — произношу я почти на одном дыхании, ни разу не запнувшись, и затыкаюсь. Молча смотрит на меня, обдумывая сказанное, всем лицом растягивается в широченной ехидной улыбке и садится передо мной на корточки. Где-то внутри что-то ёкает от того, как хрустят коленки. — Если бы я… ой-ой-ой, — покачивается вдруг, и я вынужден схватить её за плечи, чтобы потом не отскребать от пола. — Сбазибо, — дурачится тут же, — так вот, если бы я проводила ревизию у тебя в голове, — упирается указательным пальцем прямо мне между глаз, — я бы в первую очередь вытравила оттуда, — делает многозначительную паузу, а я думаю о том, что если она сейчас скажет что-нибудь в духе «вытравила бы оттуда маленького паршивца», я выведу её за порог и дам пинка для ускорения, но Ханджи оказывается куда лучше, чем я мог бы себе представить, — неуверенность в себе. — Что-о-о? — удивляюсь я искренне. — Что тебе помешало сегодня взять и помириться со своим мальчиком? Испугался, что он не согласится пойти с тобой на свидание? — Какие свидания, Ханджи, мы жили вместе! Он переедет ко мне, и всё! — Во-о-от! — грустнеет она на глазах. — А как же романтика? Как же ухаживания? — встаёт и отходит назад, блестя своим длинным платьем, а я продолжаю смотреть в глаза неотрывно, как будто, переведя взгляд куда-то ещё, могу потерять нить разговора. — Ты обозначил его для себя, но сам к нему не подошёл. Он был инициатором вашего знакомства. Он же и переехал к тебе, помнишь? Тебе лишь осталось принять его с чемоданчиком и выделить угол в квартире и пару часов в своём расписании. Это неправда! Я был с тобой рядом всегда! Хочу возразить ей, но слов не находится. — Для молодого мальчика, открывшего тебе своё сердце, это было чертовски мало. Он жаждал получать от тебя доказательства чувств каждый день, каждый миг. — Это он тебе сказал? Смотрит, как на дурака. Осторожно берёт за плечо и под спину, чтобы помочь подняться. — Разве он такое скажет старой тётке, которая с его Риваем дружна с самой юности? Вскидываю голову, пытаясь различить в её словах иронию, но нет. — Он всегда ревновал тебя. Ко всему и ко всем. И это было очень заметно. Ты ревновал меня, Эрен? Мой бесподобный, бесстыдный, безумно красивый, ты ревновал меня?! Но это же смешно. Эрен? Пора завязывать с этим, так и кукушкой недолго поехать. — Пойдём ещё выпьем, — предлагаю, глотая упругий комок в горле, а он не даётся, сука, схватывает сильнее, выдавливая бурлящую в теле горечь через глаза. Отворачиваюсь, чтобы не было видно и неуклюже снимаю пальто. — Давай, — легко, но несколько настороженно соглашается, помогает мне вылезти из рукавов и вешает в шкаф, пока я смотрю на неё, немного покачиваясь. Какая она красивая, Эрен. Если бы ты её видел. — Майк идиот. — Ты уверен, что можешь выпить ещё? — улыбается, издевается. Досадливо цыкаю и ухожу на кухню. Ставлю чайник и достаю две чашки. Прости, Эрен, вторая сегодня совсем не тебе. Но мне, правда, так жаль, что тебя нет со мною рядом. — Так, и что у нас здесь? — бодрый голос очкастой губителен для моей тоски по тебе. — Чайничек? Где обещанное горячительное? Не оборачиваясь, лезу в стол и достаю оттуда бутылку водки. — Отлично! — Ханджи довольно крякает, тут же её открывает и лезет в полку за рюмками. — Будь как дома, — кидаю я вслед в стремлении соблюсти приличия, но почему-то фраза моя звучит саркастично, чем вызывает смех. Странно, кажется пили с ней одинаково, а она шевелится лучше меня. И вообще, как будто бы трезвая… Нет, не трезвая. Я смотрю, как она пытается нарезать грудинку прямо с целлофаном, и, чёрт побери, у неё это получается. Сила есть — ума не надо. После горячего чая вроде немного трезвею, но следующие пять рюмок меня возвращают в былое, несколько заторможенное состояние. Или даже чуть более заторможенное. Потому что не помню, когда разрешил очкастой трогать меня за лицо, чем она сейчас и занимается. Гладит нежнейшими тёплыми пальцами, говорит, что это массаж. Прикосновения мягкие и осторожные, будто и не пьяна вовсе, они вызывают навязчивые неуместные ассоциации, от которых я растекаюсь по стулу и возбуждаюсь одновременно. Но только последнего я ни за что ей не покажу, поэтому сижу не шелохнувшись с закрытыми глазами и выражаю своё согласие с процедурой одним благосклонным молчанием. Стыдно признаться, но я до отвращения к себе самому изголодался по прикосновениям. В жизни бы не подумал, что можно соскучиться по такой ерунде. Мысли мои заплетаются в бесконечную косу, в какой-то момент я почти засыпаю, но голос очкастой вытаскивает из забвения: — Ривай. — М? — вздёргиваю вверх подбородок в знак того, что готов её слушать. — А давай ты приедешь ко мне после праздников, и я уколю тебе ботокс сюда, — она медленно проводит подушечкой пальца между бровей, — и сюда, — обеими руками одновременно касается области под глазами. — Я, что, такой морщинистый? — спрашиваю и сам не верю, ничего подобного не замечал. — Как жопа носорога! — выпаливает она, а когда я приоткрываю глаза, чтобы взглянуть на неё, начинает ржать слегка истеричным смехом. — Очкастая дура, — мстительно цежу сквозь зубы, — за это ты будешь спать на диване. — Ну уже нет! — веселится она непонятно чему. — Пригласил меня в гости — изволь и постель уступить! Сам-то чего на диване не спишь? От неожиданного вопроса спирает в груди. Ханджи внимательно смотрит и ласково накрывает мне щёку ладонью, глядя при этом в глаза. — Прости, я опять что-то ляпнула, не подумав, — шепчет она доверительно. Вновь закрываю глаза, окунаясь в свои ощущения, но очкастая почему-то резко встаёт и неожиданно бодро начинает убираться на кухне. А мне становится лень куда-то идти, и я наблюдаю за ней, моргая всё медленнее, дольше. — …но я всё же рекомендовала бы тебе пройти у нас курс процедур. Скидка по максималке, как полагается, — улавливаю я и понимаю, что снова успел задремать. Все эти разговоры об омолаживающих масках нагоняют тоску. — А Эрен сказал, что я хорошо выгляжу, — вяло открещиваюсь от навязчивой не бескорыстной заботы. — Твой Эрен милый влюблённый мальчишка, ему наплевать на мимические морщины и синяки под глазами, ты для него всегда будешь супер-звездой. — Думаешь, он ещё любит меня? — так просто произнести и так невероятно сложно поверить. — О чём ты, Ривай, тебя невозможно забыть. Слышу едва уловимый оттенок горечи в её голосе и замолкаю, продолжая за ней наблюдать. Перемывает блюдца, рюмки, тарелку из-под закуски, при этом намеренно не поднимает глаз, избегая прямого взгляда. — Эй, — окликаю её, — всё хорошо? Резко ко мне поворачивается, смотрит в глаза с теплотой и внезапным вызовом. — Разве у меня может быть что-то не так? — Мало ли, — я уже ничего не могу понять, совершенно запутался в том, что вижу. Мне кажется, я замечаю одно, а люди мне говорят совершенно другое. Как с тобой. Ты говорил, что жалеешь о нашей встрече, а в зрачках твоих в этот момент вибрировало желание такой мощи, что подержи меня за ворот ещё немного, я бы точно впился в тебя губами, даже если бы ты мне потом всю морду разбил. Так и здесь. Я отлично вижу, что с Ханджи что-то не так, но она никогда не признается в этом, не тот человек. Она не привыкла показывать слабости, как и я. Хотя я в последнее время совсем раскис. Мой первый и единственный опыт близости с женщиной. И ею была очкастая. Чёрт побери, это было хер знает когда, неужели она всё ещё помнит… — Тебе помочь, или сам дойдёшь? — трогает за плечо. Снова пытался заснуть, да что ж такое. Всё-таки водка жуткая вещь. Как её русские пьют — непонятно. Но, скорее всего, это просто последствие бессонной недели в предвкушении праздника. Да и времени скоро четыре утра. Встаю, немного покачиваясь, Ханджи тут же хватает под руку и потихоньку ведёт по коридору и через холл в гостиную, а потом и в спальню. — Мыться, я так понимаю, ты не захочешь, — больше утверждает, чем спрашивает, сгрузив меня на постель, как мешок с… не знаю с чем. — Сил нет. — О`кей. У тебя есть ещё одно одеяло? — В шкафу, — объясняю я на автомате, — правая створка, снизу вторая полка, у стенки. Шуршит, достаёт из шкафа, разворачивает, усмехается: — А чё оно такое короткое? — явно намекая на мой средний рост. — Мне хватало, — устало огрызаюсь, расстёгивая рубашку, снимаю, набрасываю на торшер и ложусь, накрывая предплечьем глаза. — Свет погасишь? Молчит. Через какое-то время комната с тихим щелчком погружается в иссиня-чёрный, поистине зимний мрак. Слышу, как Ханджи проходит к кровати и осторожно ложится рядом, чтобы не потревожить. Но меня разбудить невозможно, я ведь и так не сплю. Отнимаю руку от лица и смотрю в окно на кружащийся снег. Небо странного цвета, ненастного серо-жёлтого, насыщенного, как твои глаза в моменты близости. Я бы всё на свете отдал, чтобы снова их увидеть рядом, но беда во мне самом. Что же я наделал, Эрен… Ты ведь больше никогда не захочешь со мной говорить и, увидев на улице, перебежишь на другую сторону, лишь бы со мной не встречаться взглядом. Да ты даже не встретишься мне на пути. Сделаешь всё, чтобы не столкнулись случайно в каком-то кафе или магазине. Конец всем моим фантазиям, ты растворился в толпе и превратился в самый красивый миф моей жизни. Но ты всё равно в моём сердце, ты слышишь меня, Эрен? Я тебя не отпущу. А всё потому, что ты мой, и я тебя не отдам ни этому недоростку, ни кому-то ещё. Ты навсегда останешься только моим, Эрен. И каждого, кто посмеет к тебе прикоснуться, ты будешь сравнивать только со мной. И я всё равно буду лучше их всех, какой бы сволочью я не оставался в твоих глазах. Знай, что никто из них не обнимет тебя так, как я это делал, ни один не заставит тебя кричать, как ты делал это со мной, и не под чьим ещё взглядом ты не почувствуешь себя самой развратной шлюхой и ангелом благословляющим одновременно… — Ривай, — слышу сбоку и ненадолго задерживаю дыхание, но очкастую этим не проведёшь. Она, повернувшись, останавливает на мне взгляд, и, хотя я уверен, что видеть она ничего не может, ей замечательно слышно, как я дышу. — Ривай, всё в порядке? Вбираю в лёгкие много воздуха и прерывисто выдыхаю, надеясь, что будет не сильно заметно, но Ханджи на всё реагирует моментально: — Ривай, ты что, плачешь? — шепчет испуганно. — Конечно, нет, очкастая, с чего ты взяла, — и смачно шмыгаю носом. — Свет не включай, — добавляю и отворачиваюсь, чтобы не чувствовать на себе её взгляд так явственно. — Хорошо, — и молчит. Это молчание действует на нервы сильнее, чем бестолковые слова о сожалении и бесполезные попытки приободрить. — Я сделал ужасно глупую вещь, — признаюсь ей в попытке облегчить душу. — Я знаю, — шепчет она и поясняет, когда я резко к ней поворачиваюсь, — я поняла это, когда он прибежал за Армином. На нём лица не было. Что ты ему наговорил? — Приревновал его к милому маленькому дружку. — К Армину?! — дёргается она. — Да ты что! Они просто друзья! Армин и не смотрит на мальчиков! — Тебе-то откуда знать? — ворчу я в подушку. — Ну, — слышу по голосу, что улыбается, — он встречался с одной из наших девчонок, правда, сейчас они вроде как расстались. — Вот видишь. Расстался с девкой и начал встречаться с Эреном. — Не совсем так. Расставшись с Энни, он, кажется, начал встречаться со мной. Не верю ушам своим. В душу закрадывается сомнение, но ахуй, вызванный самой неожиданной новостью года, сметает всё на своём пути. — Очкастая? Ты ёбнулась?! Он тебя младше почти в половину! — Эрен твой тоже тебе в сыновья годится! И, между прочим, Армину уже двадцать три! — чуть ли не обиженно. Надо же, что творится. Пусть ещё подерётся за него. — А выглядит на пятнадцать от силы и ростом не вышел, как вы вообще с ним… о, господи! — трясу головой, чтобы выгнать оттуда навязчивую картинку. — Ну, так далеко у нас ещё не зашло, мы только неделю встречаемся, но он очень мил и приятно целуется. Правда, слюняво немножко, — хихикает так, что хочется придушить, — как маленький щеночек. — Фу, прекрати! — своими подробностями невероятно злит, наверное потому, что пока они целовались где-то, я нагрубил тебе так, что ты меня точно больше к себе не подпустишь. Сомнение вновь выбирается на поверхность, наливается, как ядовитый плод, разрывает кожицу и обжигает внутренности. — …и он, между прочим, с тобой одного роста. — Всё-таки это ты всё подстроила? — смотрю на неё в упор, слежу за малейшим движением, будто опасный хищник за жертвой. — Что именно? — Чтобы мы с Эреном встретились. — Ничего я не подстраивала! Армин сказал, что придёт со своим приятелем, поэтому в списках поставили «плюс один», я понятия не имела кто это, пока мы не встретились. Значит ли это, что ты сам хотел меня видеть? Ты, правда, хотел? Поздравить меня с Рождеством и пожелать мне всего хорошего, а возможно, попробовать провести этот вечер вместе, вспомнить, как это было раньше. Почему ты не сказал мне об этом?! Откуда я должен был знать, что этот мальчишка твой друг и ничего больше? Откуда я должен был знать, что это была не издёвка судьбы, а твоё желание? — Думаешь, он специально пришёл? Теперь даже не сомневаюсь. И правда, как это на тебя похоже. Почему я сразу не догадался?! Ты вновь захотел быть со мной, может, имел какие-то планы, но от ревности и неуверенности в себе я абсолютно лишился способности трезво мыслить. Горечь и теплота разливаются по груди одновременно. Идиот! Какой же я идиот! Обидеть тебя такими словами, лишив нас последних надежд на восстановление нашей несчастной надорванной связи. Кажется, теперь она утрачена навсегда. — Чёрт, Ривай… кажется, ты действительно протупил. — Заткнись, без тебя тошно, — шиплю ей сквозь плотно сжатые зубы и понимаю, что снова плачу. — Ну ты не расстраивайся… У вас ещё будет возможность встретиться… — Не будет у нас с ним больше такой возможности! — достаточно громко и агрессивно, чтобы напугать, только очкастая не из пугливых. Но это правда. С твоими богатенькими родителями ты можешь свалить абсолютно куда угодно, и я буду видеть тебя только в своих одиноких липких фантазиях. — Этого просто не может быть. Вы обязательно встретитесь ещё раз, и ты у него попросишь прощения, — трогает за плечо и тянет к себе. Меж тем, от её глупых предположений, бьющих в самое больное место, я окончательно раскисаю и начинаю всхлипывать. Аж самому противно. Но Эрен, как же мне плохо без тебя, если бы ты знал… — Поплачь, поплачь, — очкастая гладит меня по затылку, как маленького, и меня прорывает навзрыд. — Станет легче, вот увидишь. Всё, что я могу теперь — выть. Болеть всей душой, всем телом, её покрывающим. Слёзы ручьём из глаз, горячим, солёным, от него чешутся щёки и нос и начинает ломить в висках, но впервые за несколько месяцев, я действительно чувствую долгожданное облегчение, как будто пудовую гирю из себя вырвал. И сразу становится проще дышать и думать. И почему-то я заражаюсь уверенностью очкастой, что это ещё не конец.