Затишье перед бурей

Во всю тяжкую дорогу с поля сражения под Шенграбеном Ростов то и дело испытывал мучительные приступы горькой тоски, являвшейся отголоском всего того ужаса, что он лично испытал и наблюдал по пути отступления жалких остатков Багратионовской армии, не досчитавшейся в своих и без того малочисленных рядах около девяти десятой части войска. Впрочем, несмотря на всю жестокость перенесённой людьми баталии, успех предприятия был неоспорим и победоносен: основной костяк русской армии под командованием Михайло Илларионыча успел достигнуть Цнайма вовремя, таким образом избежав позора генерала Мака под Ульмом и получив возможность соединиться с новоприбывшими в Австрию войсками, шедшими из России для продолжения союзной борьбы против неограниченных амбиций императора Наполеона Буонапарте. Счастливое осуществление сего необходимого перехода стало возможно лишь благодаря беспримерному самопожертвованию четырёх тысяч отважных офицеров, разом возведшему выживших во время неравной кровавой бойни солдат в ранг героев, заслуживших всеобщее внимание и почести, соразмерные с тяготами выпавших на их долю невзгод и лишений. Для Николая, испытавшего смертельный страх солдата, перенёсшего первое в своей жизни сражение, сей грандиозный по своему значению бой ознаменовался глубочайшим эмоциональным потрясением и довольно-таки серьёзным ранением, ещё сильнее усугублявшим общую картину восприятия Ростовым окружающих его людей и явлений. Жгучее осознание того, как он ещё молод, что романтический образ войны на деле оказался кошмарным театром смерти и сколько же людей будут до глубины души поражены отсутствием его участия в их собственных жизнях, давило нещадно на потрясённое сознание юноши, во время отступления размышлявшего о столь многих взрослых, не свойственных пылкому разуму мыслях, что в продолжении нескольких часов не сходило с его лица загадочное пытливое выражение, а глаза приобрели удивительную для возраста Ростова вдумчивую глубину. Впрочем, подобное меланхолическое настроение не долго тревожило его: по приезде в эскадрон, совершенно противоположные чувства тотчас же всецело захватили графа. *** Его появление произвело среди Павлоградских гусар смятение, сродни восторгу солдата, которому упала под самые ноги граната да, по счастливому стечению обстоятельств, не разорвалась: стоило Николаю, чумазому, уставшему, разбитому, поравняться верхом с первыми палаточными рядами, как со всех сторон окружили молодого человека однополчане, с безмерным счастием принимавшие возвращение их общего юного друга. Узнав из первых уст о том, что произошло с Николаем во время атаки, офицеры дружно подсобили измотанному графу, сняв с лошади и незамедлительно направив в лазарет пострадавшего от крайне неудачного падения Ростова. Это искреннее сочувствие и понимание более старших, закалённых во многих сражениях товарищей привнесло в душу его ребяческий восторг и пылкую любовь, нашедшую наконец свой выход после тех дум, одолевавших его на лафете уцелевшей пушки. Он с жадностью вслушивался в весёлый сбивчивый солдатский говор, принимал поздравления, жал протянутые руки, смеялся до слёз, будто помешанный, над меткими гусарскими остротами и испытывал чрезвычайное удовлетворение, думая о Шенграбенской кампании и войне в целом уже не с таким суеверным ужасом, наскоро приняв произошедшее, как неизбежную данность. В лазарете ж пришлось ему вновь ненадолго предстать лицом к лицу с тем, чего он так испугался и осознал внезапно на настоящем поле брани. Доктор, принявший его, без отлагательств отрядил шумный конвой молодого юнкера обратно на стоянку, дабы своей чрезмерной весёлостью те не тревожили покой раненных, а сам, в свою очередь, наскоро осмотрел повреждения, нанесённые юноше при падении. - Ох уж мне эти господа-кавалеристы, - скептически ворчал сухопарый долговязый мужчина с надвинутыми на самый кончик носа очками, ловко обнажая левую руку Ростова и с вниманием оглядывая онемевшую кисть и перебитый локоть графа. - Иной раз привезут - кости в большинстве переломаны, конечности свёрнуты, каким чудом голова цела непонятно... Врач досадливо хмыкнул, разминая пальцы Николая и позволяя ему вновь овладеть возможностью ощутить руку, малейшее смещение положения которой сопровождалось неизбежным болезненным спазмом. Граф терпеливо поджал губы, наблюдая едва заметную усмешку, тронувшую уголки рта доктора, вполне удовлетворённого мгновенной реакцией пациента. - Впрочем, - продолжал он, неспешно ощупывая заметно опухшее предплечье изредка морщившегося Ростова, - такие случаи зачастую регулярны лишь по случаю действительно грандиозных баталий. Вашего же брата вижу чуть ли не ежедневно что в военное, что в мирное время. Оступились, подвернули ногу, с коня небрежно слезая, ушиблись, упали, отбили себе всё возможное и невозможное... Во время произнесения сих бесполезных, пустых слов, доктор внезапно ловко перехватил юношу одной рукой за плечо, другой - повыше локтя, и одним резким движением вернул кость в надлежащее ей положение. От жгучей острой боли у Николая на мгновение потемнело в глазах, однако ни звука не сорвалось с его губ, благо, загодя осознав необходимость оной процедуры, юнкер вовремя прикусил губу, таким образом хоть немного смягчив последствия секундной мучительной пытки. Доктор удовлетворённо хмыкнул и ободряюще кивнул Ростову, от лица которого неизбежно отхлынула краска, сменившись ненадолго хладной бледностью. - Очень хорошо, молодой человек, - врач одобрительно крякнул, услужливо помогая Николаю облачиться в чрезмерно узкий доломан. Надёжно закрепив левую руку на перевязи и хлопнув того по здоровому плечу, он отправил пациента в полк - получать оставшиеся поздравления и ободрительные пожелания товарищей-Павлоградцев. - Не переживайте, милостивый государь! - услышал себе в след граф, уже покидая полевой гошпиталь. - До свадьбы заживёт! Губы Николая непроизвольно тронула полная внезапного воодушевления счастливая улыбка. *** Возвратившись из лазарета, Ростов вновь погрузился в дружественную атмосферу родного полка, с наслаждением ощущая свой долг в некоторой степени исполненным, в связи с чем испытывал убеждение, что он вполне заслуженно мог хотя бы несколько дней провести в полном спокойствии, не обращая внимания на сторонние неурядицы, связанные с общим расположением духа русского воинства. Вскоре должно было состояться окончательное слияние двух союзных армий, и это громкое событие крайне интересовало поголовно солдат с обеих сторон. Поговаривали, что в главном штабе готовится план генерального сражения, которым надеялись прервать счастливую цепь побед Наполеона, а также перед ним давался праздничный смотр объединённой армии. С восторгом передавали сообщения о присутствии на оном обоих императоров и о том, что государь собирается принять командования на себя, тем самым утраивая усердие своих верноподданных. Николай с удовольствием ловил распускаемые слухи, однако смутно волновался по поводу собственного состояния физического: успеет ли он окончательно оправиться до начала событий, явно метивших на звание переломных в ходе истории всей Западной Европы? Но вовремя успокоенный товарищами граф покорно примирился со своей временной недееспособностью, с нетерпением ожидая вестей от любезного Денисова, который в силу сложившихся обстоятельств пропадал в Цнайме, руководствуясь интересами своего непосредственного начальника - Багратиона. В глубине своей души Ростов горько сетовал на внезапную занятость товарища, так как все потрясения, перенесённые им при Шенграбене, хоть и по мере возможности были сглажены приветливым обхождением однополчан, но всё же требовали непосредственного участия человека, крайне близкого по духу юноше, того, с кем он чувствовал бы себя полностью свободным в разговоре и высказываемых мыслях. Во всём войске на данный момент такими людьми являлись всего двое: Борис Друбецкой, друг беззаботного счастливого детства, и Васька Денисов, мудрый наставник, возведённый в ранг ближайшего и достойнейшего из новоприобретённых друзей. А так как первый находился непосредственно при штабе и выпросить у него хоть сколько-нибудь свободного времени представлялось делом почти невозможным, то все чаяния молодого человека обращались единственно к Василию, но, к сожалению, и здесь ждала воодушевлённого графа очередная неудача. Николаю ничего не оставалось, кроме как терпеливо дожидаться друга, которого обязались уведомить о том, что его подопечный вернулся в целости и невредимости с последнего жаркого дельца. Недолго пришлось Ростову чахнуть в одиночестве без отрадных известий, так как буквально на следующий день, после заверения одного из старших офицеров о вполне осуществимой возможности связаться с командиром, в полк пришло уведомление, что Николай в самом спешном порядке приглашается в Цнайм, на квартиру к поручику. Офицер, принёсший радостные для графа новости, со смехом рассказывал, какое было у начальства лицо, когда оное прочло сообщение о прибытии Ростова, так что в душе юноши невольно занималось пылкое чувство горячей благодарности и привязанности каждый раз, когда он припоминал сей крайне приятный для него самого нюанс. То, что Денисов так печётся о нём, вызывало в сердце некий сокровенный трепет: чувство собственной значимости приятно грело душу и подтверждало промелькнувшую в голове мысль, затмившую собой все остальные эмоции. "- Я правда нужен ему. Кому-то, кто выходит за узкие рамки возлюбленного семейства, привычного круга родных и знакомых", - счастливо думал Николай, перечитывая краткую записку, писанную рукой любезного друга, и не мог дождаться того момента, когда офицер, принёсший счастливые известия, сберётся наконец сопроводить Ростова в Цнайм на встречу со своим наставником. *** К счастью, томиться в ожидании Николаю пришлось недолго: буквально на следующий день поутру они отправились, по пути минуя раскинувшуюся на огромных пространствах вокруг города армию. Сам Цнайм произвёл на графа навязчивое впечатление оживлённого муравейника, застигнутого бурей в самый пик своей воодушевлённой неудержимой деятельности. Офицерам приходилось умело лавировать в толпе взбудораженных прибытием русских солдат горожан, переезжая с одной улицы на другую дабы избежать наиболее запруженных людьми и экипажами маршрутов. То и дело Ростов замечал пролетавших мимо них адьютантов, вследствие требований своих генералов о скорейшем исполнении данных им спешных поручений спешащих с одного конца города на другой; встречались в особых случаях различные группы кавалерийского воинства: расфранчённые гусары, видные уланы, сдержанные драгуны, исполненные достоинства и самодовольного превосходства. Порой тяжёлой рысью проскакивал пред самым носом спутников тучный кирасир в полном обмундировании, подстёгивавший взмыленную лошадь, попеременно всаживая шпоры в конские бока. Общая сумятица и неразбериха среди местных жителей и взбудораженных военных веселила и волновала Николая, за те несколько дней, проведённых на бивуаке рядом с полковыми товарищами, частично отвыкшего от шумной остановки находящейся в боевом положении армии. Несколько раз он невольно оглядывался вслед миновавшим их всадникам, чувствуя неудержимое стремление вот так же, как и они, скакать, сломя голову, куда-то, совсем уж не важно зачем и почему, лишь только бы имея представление обо всей весомости, значимости своей спешки, понимать умом, что всё, тобою совершаемое, идёт на благо кампании, и быть готовым в любой момент очутиться на передовой бок о бок с такими же целеустремлёнными товарищами, без раздумий стремящихся в бой ради некого призрака всеобщего блага и мира для всех народов Европы. От сего пылкого воодушевления в глубине души юноше всё же было неимоверно печально и тошно: граф попеременно посматривал то на смирно покоящуюся на перевязи руку, то на ехавшего с ним сопровождающего, который, по собственным заверениям, участвовал в той же баталии, что командир и молодой юнкер, не получив при этом ни одной, даже самой лёгкой царапины. При взгляде на снисходительное живое лицо его, полное скрытого самодовольства и сочувственной насмешки, Ростову хотелось горько разрыдаться от осознания собственной беспомощности и неопытности по сравнению с этим бывалым смелым кавалеристом, а также любезным другом Денисовым, к которому граф изначально стремился с совершенно с иными, отчасти смелыми и безрассудными рассуждениями. Теперь же настроение юнкера приобрело явный оттенок тоскливого смущения и робости, точно тень тяжёлой дождевой тучи внезапно заслонила собой ясное летнее солнце, по обыкновению щедро одаривающее всё вокруг своими ласковыми тёплыми лучами. Именно в таком расположении духа подъехал наконец Николай к невысокому скромному дому красного кирпича, зажатого на одной из узеньких, удалённых от центра улиц, где можно было вполне насладиться относительным уединением и спокойствием. Молодому человеку всё ещё представлялось затруднительным делом слезть с лошади самостоятельно, посему пришлось принять помощь от гусара, ловко подхватившего Ростова, когда тот едва не свалился с крупа коня, запутавшись в стремени и попытавшись при этом сохранить равновесие. Едва только коснувшись обеими ногами твёрдой земли и получив номер квартиры Денисова, он напоследок поднял хмурые глаза на озорно ухмыляющегося офицера и, резко развернувшись на каблуках, быстрым шагом направился ко входу в нужное здание, растворившись в густом полумраке прихожей. *** Ежели бы нынче Ростову указали на то, что самое счастие его состоит уже в одном только участии в заграничной кампании русского воинства и возможности служить под знаменем великодушного государя-батюшки, граф с наивным недоумением покачал бы в ответ головой да от души посмеялся над сей суровой ограниченной личностью. Разумеется, после определённых раздумий Николай отчасти всё же согласился бы со справедливостью высказанных слов, ибо считал своё стремлении вступить в армию одним из самых замечательных решений в жизни, внезапно подарившим графу столь богатую палитру эмоций, какая обуяла его, когда он поднялся на нужный этаж и, постучав в названную проводником квартиру, дождался появления на пороге временного хозяина сей уединённой обители. Поначалу юный граф впал в своего рода ступор, услыхав скрип отворяющейся двери, но стоило в образовавшемся проёме показаться знакомой коренастой фигуре, как Ростов, не помня себя от восторга, бросился на шею ухнувшему от удивления Денисову, в следующую секунду с жаром обхватившего юнца в свои гостеприимные объятия. - Кого я вижу! Г'остов, голубчик! Чёг'т бы побг'ал тебя, ей богу, - умом чуть не тг'онулся, не обнаг'ужив сг'еди наших! - сквозь оглушительный хохот бранился командир, похлопывая по спине столь драгоценную, вновь приобретённую находку. - Думал: "Всё. Не углядел, дуг'ак пг'оклятущий". Но тут вдг'уг, пг'едставь, на всех пог'ах пг'илетает Н. и объявляет: "Г'остов в полку"! Это же какое испытание для моего потег'явшего надежду г'ассудка, а, бесстыжий юноша?! Ведь ты подумай, вестей нет, среди г'аненных не найти... Э-эх... Да, впг'очем, полно! Живой, чёг'т, живой... Они не отстранялись друг от друга несколько минут сряду: Николай, совершенно забывшийся, потерявший дар речи, наотрез отказывался выпускать Василия, чуть не пританцовывая на месте от прилива внезапного воодушевления. Рокочущий голос над ухом с мягкими грассирующими нотками, смоляные отросшие кудри под пальцами, эти сильные руки, с таким рвением прижимающие графа к груди, - близкое присутствие любимого товарища разом вернуло юноше прежнее шаловливо-игривое настроение, с каким граф проезжал по шумным городским улицам. Однако не вовремя давшая о себе знать повреждённая рука, чьё состояние явно не располагало к столь жарким дружеским приветствиям, заставила поморщиться от острой боли, внезапно прострелившей неудачно согнутый локоть, и наскоро отстраниться от друга, с недоумением взглянувшего на растерявшего весь энтузиазм юнкера. Лицо Василия, на коем доселе господствовало одно лишь добродушно-беспечное выражение, разом омрачилось при виде перевязи и одинокой слезы, скатившейся по щеке болезненно зажмурившегося Ростова. - Гляжу, кончилось дело не всё так счастливо, как я пг'едположил, - закусив ус, не преминул отметить мужчина, позволяя почувствовавшему прилив слабости юноше с удобством опереться здоровым боком на его плечо. - Ты не г'аскисай только, дг'ужок, - тепло усмехнулся Денисов, приобнимая графа за талию и помогая ему перебраться вовнутрь квартиры. - Г'ана - она штука капг'изная. Можешь не знать её долгие годы, а потом как в стычке пустяковой угостит тебя вг'аг - на всю жизнь запомнишь. А тебе уж и не так боязно, отведал ты, каково это. Николай в ответ способен был лишь слабо кивнуть, пока любезный друг устраивал его в одном из тяжёлых кресел, расположенных поближе к решётке растопленного камина. Почувствовав шедший от пламени жар, краем уха выхватывая из возобновившейся речи командира отдельные фразы, молодой человек сам и не заметил, как откинул отяжелевшую голову на спинку софы, проваливаясь в болезненное забытьё. *** Очнулся Ростов уже к тому моменту, когда за окном сгустились непроницаемые сумерки, а темнота комнаты рассеивалась лишь парой свечей в старинном канделябре, расположенном на столике ближе к окну с распахнутыми настежь ставнями. Огонь в камине потух совсем недавно, судя по всё ещё тлеющим в мраморной чашке углям, однако времени определённо миновало порядочно с того момента, как граф, наконец, обустроился в квартире командира. Николай сладко потянулся в кресле, отмечая так и не утихнувшую боль в предплечье и общее состояние сонливой слабости, отяжелявшей каждый член тела до состояния полного неподчинения любой команде здравого рассудка. Впервые за все дни, кои юноша проводил после Шенграбенского сражения в окружении атмосферы полка, Ростов чувствовал себя настолько вольготно и непринуждённо, будто бы война уж миновала и успела стать в его сознании не более, чем мрачным призраком прошлого. Ему было так хорошо и покойно, словно он успел вернуться с радостными известиями домой целым и невредимым, а не находился далеко-далеко от любимой семьи, посреди чужой страны и чужих людей, глядящих на него с изумлением и долей сокровенной надежды на чудесное избавление от нависшей угрозы завоевания. Всё это напускное спокойствие на мгновение показалось юнкеру чем-то таким в корне неправильным, чужеродным и постыдным, что внезапно вспыхнувший в нём всплеск энергии породил искреннее желание в сию же секунду вернуться обратно в расположение своего полка и, не медля, вернуться к исполнению служебных обязанностей, не взирая на полученное увечье. Ведь он здесь не для того, чтобы нежиться у каминов и позволять себе многочасовой дневной сон! Он прибыл сюда, чтобы сражаться, чтобы увидеть в лицо своего врага и, не взирая на все опасности, доказать, что он достоин служить в рядах Павлоградцев, достоин воевать под началом такого замечательного человека, как Денисов... Сквозь всю эту бурю возвышенных мыслей внезапное вторжение извне ввело графа в степень крайнего недоумения: прикосновение чужих сухих губ к его лбу заставило Николая испуганно замереть, захлебнувшись очередным отрывистым вздохом. На ум тут же пришёл светлый образ любимой младшей сестры, которая когда-то в далёком детстве, во время Николенькиной простуды, услышав от умного доктора, каким образом можно у больного определить жар, регулярно прибегала к нему и, обхватив его голову своими хрупкими ручками, подолгу сидела рядом, покрывая поцелуями его лицо в надежде, что от искренних проявлений любви он поправится намного-намного быстрее. Светлое воспоминание на мгновение отразилось в наружности графа, чьи губы тронула по-детски наивная улыбка, но в следующую же секунду он с испугом распахнул глаза, дабы лицезреть перед собою усмехающегося Денисова, вольготно облокотившегося спиной на соседнее кресло и раскуривавшего любимую пузатую трубку. - Очнулся-таки, голубчик, - покровительственно пробурчал Василий, подмигивая Ростову своим лукавым блестящим глазом. - Думал, в пог'у за медиком посылать - совсем г'асклеился дг'ужок. Николай в ответ хотел было смело возразить, подражая той же шутливой манере, в которой говорил Денисов, но, нечаянно опустив взор, был вынужден снова замереть в нерешительности: поверх привычного голубого ментика лежал знакомый начальнический, отороченный тёмным пушистым мехом, отделанный золотыми кистями и тяжёлыми шнурами. Заметив замешательство юноши, Василий позволил себе вновь приблизится к нему и, проследовав мимо, взъерошить и без того растрёпанные кудри Николая, заметив, как вспыхнули щёки совершенно сбитого с толку юнца. - Да ведь я вовсе не хотел обременять тебя... - наконец нашёл силы выдавить из себя Ростов, переборов подступивший к горлу комок и повернувшись к Денисову, неподвижно замершему напротив распахнутого настежь окна, впустившего в комнату промозглый дух поздней австрийской осени, но был снова прерван дружелюбным кивком головы друга в свою сторону. - Глупости говог'ишь, Г'остов. Отдыхай, пока есть такая славная возможность. А то, что там дальше будет, как кампания в полную силу г'азойдётся... Тьфу... - досадливо сплюнул Денисов, вновь бросая исполненный ласкового сочувствия взгляд на смущённого юнкера. - Ты не г'обей только. Уж пег'ед кем-кем, но не пег'едо мной в пог'у глаза пг'ятать. Ведь я тебя понимаю и осуждать не гог'азд. Всё в первый г'аз с людьми случается. Обезоруживающая своим простодушием улыбка озарила умиротворённое лицо Василия, и он вновь отвернулся, выпустив изо рта клубы густого сизого дыма.