Blood, Sweat and Tears

— Да что ж такое? — рыкнул Юнги, в бессильной ярости швыряя нотную тетрадь в стену. — Опять и снова. Ничего не получилось. В мыслях крутится та мелодия-однодневка, которую Мин с трудом выжал из себя. Потерял свой стиль среди поворотов. — Юнги, твой стиль — это прекрасно, но публике нужно не это, — спародировал скрипучий голос директора компании, под чьим лейблом выступал сам Мин. — Да не могу я. Это не моё. В попытке настроится на собственную волну, вдыхая звуки музыки, порхающие над клавишами, Юнги неожиданно понял, что понемногу — по крошке — интертеймент перекроил его под себя. Совсем не то, что было раньше. «Словно два разных человека». Потерял себя, пока взбирался выше. — Докатился, — тихое звучание его голоса перекрыл громкий, неровный, совершенно не музыкальный и зловещий звук фортепиано: Юнги опустил голову на клавиши и тяжело выдохнул, вдруг осознав, что и не дышал толком, пока, играя, сравнивал прошлое с настоящим. Мин закрыл глаза в попытке развидеть собственное унижение. Унижение, по сути, перед собой. ... И вот здесь он жил? О, Дьявол! Здание его детского дома выглядело, как чудовище, выплюнутое Геенной. Юнги, изначально уставившийся во все глаза, отвернулся, чувствуя, как по коже проходят мурашки отвращения и морозного страха. Тошно только от одного вида этих серых стен. Стен, которые в детстве выкачивали из него силы и желание жить. И Мин более чем добровольно сюда вернулся. В самую мерзкую часть своего прошлого. Для него это было сродни тюремного заключения с постоянными побоями и несправедливыми наказаниями. Его тело редко отдыхало больше половины дня: с каждым часом, проведенным в удушающем лабиринте стен, синяков и царапин становилось только больше. Это место — отрыжка Вселенной, насмешка несуществующего Бога. И какого черта он сюда приехал? «… вот, смотри, — мягкая теплая ладонь почти невесомо ложится на его разодранную мелкой щебенкой, кое-где кровоточащую кисть, — сразу двумя пальцами. И посмелее — пианино тебя не укусит». А, точно. Вот для чего. Каким бы мерзостным это место не было, именно здесь его научили играть, дали новый источник сил, забираемых панельными стенами. И хоть за свой талант к игре побоев он получал еще больше, незримая энергия, которую Юнги получал от своей такой тесной связи с музыкой, распирала его изнутри, пытаясь взорвать его сердце и, раздвинув ребра, вырваться наружу. Впервые в жизни движения избитыми руками приносило не мучительную ноющую боль, а такую легкость, что, несмотря на его агрессивный стиль игры, казалось, что его пальцы порхали, едва касаясь клавиш. Здание казалось заброшенным. Но, как ни странно, почти все осталось на месте. И это в преступном-то районе. Вынесли всего ничего. Актовый зал оказался нетронутым в принципе. Только в дальнем окне зияла дыра, а рядом, на полу, валялись осколки выбитого стекла и старая листва. Пианино стояло на прежнем месте. Как в тот первый раз, когда он впервые его увидел. Даже пыли не было. Но слишком удивляться этому незатейливому факту не удалось: позади, из коридора, послышались шаги. Вот же,… а место казалось безлюдным. Мин выскользнул во второй выход и замер, опираясь спиной на уже закрытую дверь. … Раз, два, три. Три, два, раз, — пальцы пробежались по клавишам и замерли подле них: тот самый волнительный момент перед началом игры. Слева от него несколько рядов пустых сидений: места зрителей. Призраки прошлого всегда молчаливо слушали его игру, награждая неслышимыми аплодисментами или таким же осуждением. «— Что, Чон, опять ушел к своей девушке? — С чего ты решил, что у него кто-то есть? — А куда еще может сматываться парень каждый вечер? С такой-то лыбой…» Они были правы и неправы одновременно. Первая любовь у него действительно есть. Только не девушка это вовсе, а старое пианино. Видимо, он совсем отбился от общества и «необходимых» ему интересов, потому что жил, считай, что один, в трущобах, а не в полной интеллигентной семье, где подобные занятия вызывали лишь одобрение. Здесь за такое могли и тебя покалечить, и предмет твоей страсти сжечь. Стараясь не слишком быстро вдохнуть холодный воздух помещения, он также медленно выдохнул. Начнем. … Когда внезапное звучание перебираемых клавиш старого пианино разорвало нервную тишину, наполненную до этого лишь стуком сердца Юнги, волнение переполнило его. Да так, что спина покрылась бисером горячего пота в продуваемом холодным ветром коридоре, а сердце забилось еще сильнее, отдавая болью в горле. Хотелось просто выплюнуть его, чтобы не мешало своим стуком слушать. Не то, чтобы игра была настолько шедеврально-идеальной. Конечно же, были помарки, огрехи, иногда сбивался ритм, но все это было настолько неважно, что чувствительный к таким ошибкам Мин почти не замечал этого: сидящий за пианино играл с той страстью, что потерял Юнги. А тот музыкант за дверью, наверное, нашел, подобрал, обогрел. Утерянная на виражах, среди софитов, Муза вернулась на старт, терпеливо ожидая, когда он вернется за ней… за ним… Что? Когда Мину хватило дыхания, он вошел в зал, где проводил свой соло-концерт, играя в пустоту, темноволосый парнишка. Сквозь тонкую темную ткань его футболки выпирали острые лопатки. И для Юнги это стало последней каплей. Компания просит от него невозможного, осознание собственного падения, эти чертовы серые стены, его первое пианино, совершенно неожиданная игра, а теперь он словно видит себя несколькими годами младше. Та же неловкая сгорбленность, растрепанные черные волосы, большая футболка, ни капли не скрывающая болезненную угловатость тела, и расцветавшие буйными цветами синяков и ломаными линиями царапин обнаженные предплечья. Юнги было откровенно хреново: он, не удержавшись на ослабевших ногах, опустился на пол, заходясь в немом стоне. Ему слишком плохо. Внутренние органы будто сворачивались в узел, вызывая неприятное чувство подкатывающей тошноты и ненормальной расслабленности в теле, той, когда ты понимаешь, что нужно двигаться, но не можешь даже пальцем пошевелись. Будто медленно умираешь на морозе. Юнги нельзя слишком глубоко уходить в себя. Он знает, но все равно допустил это, почти сливаясь с ровной мелодией мальчишки. Поэтому, когда юный музыкант начал играть более резкую музыку, Мин захлебнулся воздухом. Словно, находясь на самом дне, резко пытаешься вдохнуть, но в легкие поступает только вода. Парнишка играет точно так же, как играл когда-то сам Мин. Теперь он еще и слышал себя. И он уже почти не смог сдержать рвущийся наружу отчаянный вой, как импровизированный концерт закончился. Видимо, это яркая игра должна была стать жемчужиной его сегодняшнего выступления. Если все так, то у него получилось. А музыканта следует наградить музыкой. … Это был первый раз, когда призрачные овации стали реальными. Он даже подумал, что сошел с ума. Но аплодисменты, обычно звучащие в его голове, были какими-то неровными, рваными и не несущими в себе столько эмоций. Как будто сравниваешь куклу и живого человека. Он дернулся, чуть не свалившись с небольшой скамейки. Внезапно Чону стало страшно, нервно и, совсем неожиданно, стыдно. — Спасибо, — хриплый от продолжительного молчания бас так напугал его, что, казалось, испугало его совсем не присутствие постороннего человека на его фантомном концерте, а вполне себе живой звук голоса. — За что? — также хрипло спросил Чонгук. Ему было до сих пор страшно: его игру слышал настоящий человек, а у самого Чона — он слышал — были ошибки. — Тебе не достает практики, — понимающий переживания мальчишки, Мин хмыкнул, — но ты играешь так, как уже не могу я. За то, что напомнил мне, как звучит настоящая музыка, спасибо. — Ты выглядишь знакомо, — нахмурился Чон, подслеповато щурясь в попытке рассмотреть лицо его слушателя. — Мы знакомы? — Это вряд ли, — немного уходя от темы, Юнги выдохнул, и с его бледных губ сорвалось такое же бледное облако пара. — Я здесь не живу уже лет десять. — Но ты все равно кажешься мне знакомым, — парнишка явно принял свое поражение, видимо признав, что собеседник видит гораздо лучше него, но его все равно мучило это сходство. — Погоди, — Чонгук так занервничал, видя, что слушатель собирается уходить, что, вставая, едва не опрокинул стул, — ты ведь сказал, что играешь. Покажешь? — А смысл показывать неидеальное выступление? — вопросительно дернул бровью Юнги. — А это я уже слышал, — тихо выдохнул мальчишка. — Сто процентов слышал. И добавил погромче: — Любая игра лучше моей будет превосходной. Мин лишь рвано выпустил воздух из легких, кажется, таких же рваных, узнавая собственные интонации в чужом голосе. — Хорошо, — он растрепал собственные волосы, снимая тем самым капюшон парки. — Я сыграю. ... Чонгуку парень казался до боли знакомым. Определенно, он видел его раньше, но где именно и кто он вообще, вспомнить никак не мог, все еще плохо видя очертания чужого лица: зрение стало подводить его все чаще. — Что ты хочешь услышать? — Чон так погрузился в собственные мысли, что едва не проворонил вопрос, от, уже сидевшего за старым пианино, блондина. — Что угодно, — он равнодушно пожал плечами, садясь на места его призраков. На самом деле он хотел услышать конкретную мелодию, но ему как-то не горело раскрывать незнакомцу свою любимую песню. Может он сочтет его за глупого фаната популярного музыканта? Нет уж, дудки. Но Чонгука конкретно так пробило на крупную дрожь, потому что он услышал то, что никогда бы не ожидал услышать в такой ситуации. — Почему именно это? — вместо заслуженных аплодисментов спросил Чон по завершению, на самом деле, потрясающей игры, совершенно наплевав на манеры: его распирало концентрированное любопытство. — С этого все началось, — потирая замерзшие пальцы, ответил блондин, бездумно смотря на место, где должны стоять ноты. — А я пришел сюда вспомнить начало. Более чем обоснованное решение. — То есть? — Чонгук подскочил через чур резко, от чего немного закружилась голова и потемнело в глазах, но это его не остановило: Чона ошарашила внезапная догадка. Но она была настолько нереальной. И казалось, что он действительно сходит с ума, смешивая желаемое с действительным. Однако сегодня его слушали по-настоящему… — Что это значит? — Чон быстро преодолел то расстояние, что разделяло их, и дернул его за плечо, разворачивая к себе лицом. — О, черт… … — Ну, почти, — после неожиданного толчка Мин, успокоившись, лишь хмыкнул в ответ, тут же, в прочем, поднимаясь на ноги, потому что у мальчишки глаза на мокром месте и он, кажется, совсем не дышит. — Эй, тише. Дыши. Как ни странно, но парнишка сразу же его послушал, выдыхая осторожно, будто карточный домик строил и боялся разрушить его. — Как тебя зовут? — Юнги держал парня за руку, ощущая под пальцами бешеную скорость пульса на тонком запястье. — … Чон… Чонгук, - едва выдавил из себя Чон и его холодную кожу щек обожгли раскаленные слезы. Он упал на колени: Чонгука больше не держали собственные ноги. Юнги сидел вместе с ним на ледяном полу, чувствуя, как промокает от слез закрытое только тканью футболки плечо: куртка в порыве немного сползла, будто обнажая собственную душу лишь перед этим мальчишкой в тонкой майке со своей вывернутой наизнанку душой. Рядом с ними подгоняемые бродящим ветром прошелестели старые листья плюща, а призрачные наблюдатели оставили их наедине.