***
Телевизор не работает, телефоны и компьютеры тоже. Вся техника бесполезна: на экранах ровно то же самое, что было на них в 16:20, и не исправляет это ни долгое нажатие на кнопку перезагрузки, ни пресловутый «ctrl+alt+delete». Вода, текшая из крана в ванной, застыла узкой струей, будто бы ее окружила невидимая стена, а попытки включить ее на кухне ни к чему не приводят. Парни все так же молчат, хотя Джин и пытался говорить с ними, толкать, даже дал пару пощечин — все безрезультатно. Плита бесполезна, хорошо хоть предметы передвигаются и вода из чайника все же выливается в кружку. Позавтракать получается подозрительно просто: Джин схрумкивает остатки печенья, запивая их чаем, и понимает, что в обед такой фокус не прокатит: он не может вечно питаться сладостями, парню нужна нормальная еда, однако приготовить хоть что-то без плиты и микроволновки вряд ли удастся. Сокджин возвращается в свою комнату и падает на кровать. Глаза не желают закрываться: для сна все слишком реально, эмоции почти трехмерны, и он боится, что, заснув, окажется среди друзей: теплой статуей с намеком на жизнь. Что они чувствуют? Видят ли и слышат ли его, просто застыв на время? Мысли о том, каково однажды оказаться запертым внутри собственного тела, доводят до ужаса. Кроме этого парень боится того, что его возможность двигаться — ошибка, и в момент, когда ее заметят, застынет и он. Ему ужасно одиноко, хотя прошло еще совсем немного времени. Сколько? Он не знает точно: ни одни часы в общежитии не желают идти, даже если он пытается их завести, а со внутренними у него всегда был разлад. Вокруг ужасно тихо, ни привычных громких криков макне-лайна, ни музыки из комнаты Джуна, ни рассерженных воплей Юнги, которого пытаются вытащить на белый свет, оторвав от рождения очередного шедевра. Раньше малые, мягко говоря, бесили, иногда Джину даже хотелось избавиться от них, чтобы получить хотя бы полчаса спокойствия и тишины. Сейчас ему их не хватает. Он почти скучает по заливистому смеху Гука, Тэ и Чимина, которым те приветствовали Хосоковы шутки; по спокойному, еле слышному среди этого бедлама тону Юнги. Ему жизненно необходим низкий приятный голос Намджуна, которым уверенно пообещает, что все, рано или поздно, встанет на места, и Джин сможет ему поверить. Хотя бы потому, что в итоге со своими проблемами он мог пойти только к одному лидеру, и у того получалось успокоить своего хена, что бы ни происходило. Поэтому Сокджин берет на кухне пару яблок и возвращается в комнату Намджуна, чтобы совершенно бесцеремонно, с ногами завалиться на его кровать. Он и сам не может объяснить, но, кажется, что если он будет вести себя именно так, хозяин комнаты не выдержит беспардонного отношения и отомрет, чтобы схватить хена за шкирку и выдворить его наружу. Сейчас Джин согласен и на это, лишь бы только кто-то кроме него снова мог шевелиться. Еще лучше, если все шестеро сразу. Оба яблока исчезают во рту с завидной скоростью: все-таки наесться четырьмя печеньками довольно проблематично, и Джин даже не может представить, чем занять себя теперь: впервые в жизни ему не нужно ни готовить, ни убирать, стирка не требуется, и он просто лежит на кровати Намджуна, разглядывая его комнату и не решаясь сразу перевести взгляд на хозяина, будто тот может что-то заметить. Бардак просто ужасный: вещи валяются и на полу, и на полках, стол полностью завален исписанными бумагами и мелкой ерундой, но во всем этом присутствует некая упорядоченность. У каждого компонента, составляющего хаос, свое место. Сокджин знает это потому, что Намджун, уставший от борьбы за сохранность своего бардака, показал однажды, насколько просто в нем ориентируется. Только тогда, когда рассматривать, как кажется, уже нечего, Джин переводит глаза на замершего у окна рэпера, внимательно изучая его: все-таки стоит спиной не так уж и страшно. Взгляд скользит от растрепанных после сна волос вниз по расслабленной шее к вороту белой широкой футболки, скрывающей сильную спину. Сокджин довольно хмыкает, отмечая, что его собственные плечи гораздо шире. Ни контуров бедер, ни контуров икр под просторными пижамными штанами не видно совсем, но вот классную задницу они обтягивают капитально. Ладно, может быть, не такую уж и классную, могла бы быть и получше, покруглее что ли, а то плосковата слегка, но Джину нравится, определенно. Он готов признать, что она вполне себе даже… Джин сглатывает и переводит взгляд выше, на чем свет стоит кляня про себя их несчастного лидера, потому что чувствует, как сердце вдруг ускоряет бег, а дыхание учащается. Сейчас ему нужно совсем другое, он успокоиться собирался вообще-то. Не такими же методами, в конце концов. Сокджин переползает на другую сторону кровати и заглядывает Намджуну в лицо, собираясь с ним немного поболтать, потому что чувствует, еще немного, и он просто свихнется в этой тишине. — Какого черта, Намдж… Парень обрывается, закусывая губу, пока имя лидера не успевает превратиться в невнятный скулеж, и пулей вылетает из комнаты. Это уже слишком. Джин захлопывает за собой дверь ванной комнаты, благо что свет там был включен, когда случилась вся это ерунда, подбегает к крану и засовывает многострадальную голову под застывший водный поток. А потом беспомощно стонет, потому что все это его уже бесит. Намджун бесит. Всегда бесил до нервной дрожи в пальцах своей инопланетной сексуальностью; этими гребанными губами, которые всегда торчали вперед, только вот ирония, негативных ассоциаций не вызывали; глазами, которые, кажется, как рентгены видели его насквозь со всеми его неразделенными чувствами, наивными фантазиями. Со всей прочей глупой ерундой, которая год за годом со дня знакомства варилась внутри, не давая жить спокойно. Вода ни черта не холодная, поэтому помогает плохо, и в голове Сокджина вертятся, вертятся очертания этих опухших после сна губ, уставший, немного расфокусированный взгляд, след от подушки на розовеющей щеке и такое же розовое ухо. Немного напряженная шея и тени, лежащие во впадинах ключиц. Джин падает на пол и упирается щекой в холодную плитку, только теперь чувствуя, что его немного отпускает. Ровно настолько, чтобы распрямиться и нажать на курок. Сокджин бы давно это сделал, но он лишь беспомощно стонет. Ким, мать его, Намджун стал для него чем-то вроде ходячего фетиша, и если раньше все еще имело хоть какой-то смысл, то теперь их лидер просто статуя. Сокджин не дрочит на статуи, и эта не станет исключением. Хен запирается в своей комнате и сухо рыдает в подушку просто потому, что устал от этого безмолвия, от того, что солнце торчит посреди неба, хотя прошло черт знает сколько времени. Потому что до жути хочет спать, но боится закрывать глаза, оставаться в одиночестве. Не меньше он боится зайти к Намджуну. Соль на ресницах делает свое дело, и они, сомкнувшись, слипаются, не давая ему шанса, но он и не сопротивляется: застынет во сне, ну так значит застынет. Сокджину снится листопад, колючие капли дождя, обжигающие кожу, и порывы ледяного ветра.***
Сокджин обнимает Намджуна за ноги, уткнувшись лицом в острые колени, и раз за разом повторяет его имя. С момента пробуждения он успел сбегать в магазин, выяснив, что изменения коснулись всего города, съесть почти все, что принес, обсуждая свои проблемы с непривычно молчаливыми тонсенами, и надеть колечко со связкой ключей Юнги на палец. Просто на всякий случай. Должен же он когда-то отмереть? Но теперь весь запас жизнелюбия и жизнерадостности кончился. Ему хочется, чтобы Намджун протянул руку, коснулся его волос пальцами, и снова повторил слегка раздражавшее его раньше «Сокджин-хен». Он не понимает, как мог посчитать выражение лица рэпера сексуальным вчера: да оно просто упоротое немного, вот и все. Джину сложно, он запутался и нуждается в поддержке, потому что переживать происходящее вот нифига не просто, не просто ощущать, что теперь в этом мире есть только он один. Упав на жесткую кровать, Джин сгребает в охапку огромную подушку Намджуна и вдыхает еле-ощутимый запах шампуня и пота. В груди трепыхается что-то маленькое и живое, теплое, но парень не дает новому чувству воли, обрубая его на корню и заливая место, где оно посмело вылезти керосином. Потому что ему не нужны такие проблемы. Он не влюбляется в статуи, и эта не станет исключением. Пальцы одной из рук Намджуна касаются нижней части его живота между пупком и тазовой косточкой, прямо под поясом пижамных брюк. Джин замечает это только сейчас, и весь керосин, которым он заливал свое глупое, благоприятное для таких вот дурацких всходов сердце, вспыхивает разом, мощно и неконтролируемо, испепеляя его. Пожар концентрируется в теле Сокджина ровно там, где чертов рэпер держит ладонь на своем. Он твердит мантры о ненависти и собственной невосприимчивости к предметам искусства, колотит Намджуна в грудь и снова рыдает у его ног, а потом дрочит на него в ванной, беспомощно, почти до крови закусив нижнюю губу, и даже ощущение холодного кафеля под затылком ни капли не помогает абстрагироваться. Ему безумно стыдно за свой дурацкий, бесцельный спектакль одного актера, потому что, будь на его месте чертов гений Намджун, он бы не паниковал, а точно бы уже со всем этим разобрался, Джин уверен. Самому ему хватает сил лишь на то, чтобы часами валяться у босых лидерских ног, обводя узкие ступни самыми кончиками пальцев, поглаживая выступающие вены и косточки на щиколотках, рассматривая старые шрамики у оснований стоп. Ощущая себя абсолютно беспомощным, Сокджин встает на ноги и утыкается носом в теплый затылок Намджуна. Парень обхватывает своего лидера руками и шепчет ему в ухо: — Пожалуйста, пожалуйста. Тысячи, миллионы раз. Но ничего не происходит, и он снова остается один.***
Сокджин открывает глаза, потому что его трогают за плечо, и видит перед собой Намджуна, на лице которого в равной степени присутствуют недовольство и удивление. — Откуда ты взялся? Не думал, что опустишься до таких шуток, хен. Скорее всего, причина негодования в том, что Джин до сих пор находится в его кровати, но на объяснения нет сил: хен молча бросается рэперу на шею, прижимая к себе настолько, насколько возможно, и заглядывает ему в лицо, не веря своим глазам. — Ну, хватит. Такое чувство, что мы лет сто не виделись. В голосе Намджуна сквозит еле уловимое раздражение, но по улыбающимся глазам видно, что он отчего-то тоже безумно доволен, и Джин, не задумываясь о последствиях, покрывает нерешительными, легкими поцелуями щеки, лоб, нос, пока лидер не упирается руками ему в плечи, отстраняя его от себя. — Да ты с ума сошел, хен. И не дает ему сказать ни слова в ответ, прижимая к стене, у которой стоит кровать и затыкая его своими губами. Джин ожидал, что его выпрут из комнаты, предварительно хорошенько врезав для профилактики, но вместо этого лучший друг цепляется за его широкие плечи, отчаянно пытаясь углубить поцелуй, и он отстраняется, чтобы заметить: — Потому что ты уже задолбал меня. Он валит Намджуна на кровать и почти яростно рвет с него футболку, отшвыривая ее далеко в сторону, на что тот только улыбается, хватает хена за запястья и с силой дергает на себя, завязывая нелепую борьбу за лидерство. Сокджину, запястья которого плотно притиснуты к кровати, удается оседлать бедра лидера и сжать их коленями. Губы Намджуна приоткрываются, и это не подчинение, а разрешение, поэтому Джин делает по-своему. Он склоняется ниже и ниже, пока рэпер не прикрывает глаза, только тогда резко меняя направление и почти впиваясь в мягкую кожу под самым подбородком. Намджун довольно хмыкает, разжимает ладони, отпуская запястья хена, и уверенно хватает его за бедра. Лица замирают в нескольких сантиметрах друг от друга, и хен беспомощно краснеет под взглядом, направленным на свои спешно облизанные губы. Бедра скользят по бедрам, и он чувствует, что все взаимно. Сокджин громко чихает, резко мотая головой, и прикладывается ей о стену. Для осознания того, что в постели он находится один, требуется, по меньшей мере, минуты три. Парень сжимает кулаки, не забыв отогнуть средние пальцы перед тем, как протянуть их в сторону застывшего посреди комнаты лидера. Однако тому все равно: смотрит так же, чуть прищурившись, в окно, но Джину кажется, что косится прямо на него. Выглядит Намджун так, будто знает все, от дурацких, но от этого не менее болезненных снов, до сумбурных эмоций, полуосознанных мыслей и скрытых даже от самого себя желаний. И Сокджину становится как-то плевать, он больше не смущается, его ладонь сползает вниз по домашней футболке и исчезает под поясом пижамных штанов. Он знает, что потерпел поражение в этой односторонней, безумной войне, сдался изваянию. Джин дрочит, ловя на себе этот будто бы равнодушный взгляд, и мечется по кровати, потому что, если быть честным, не испытывал подобного никогда. Казалось бы, в голове должны крутиться мысли о том, что он поступает низко, грязно, но сейчас ему нет дела до морали. Важны приоткрытые губы лидера, все еще розовеющая щека, да крошечная родинка на краю челюсти под самым ухом. Все тело плавится, удовольствие искрит даже в кончиках пальцев, но Сокджин утыкается лицом в подушку и замирает. Ему уже давно не было так погано, и дело совершенно не во времени.***
С каждым разом Джин смелеет все больше. Он позволяет себе раздеться, позволяет подойти и прикоснуться к Намджуну, потому что кроме приготовления изысканных блюд и чтения книг, упертых из ближайшего магазина, у него нет других развлечений. А это так доступно, так опасно, что кровь закипает в жилах, когда он представляет себе, что Намджун может в любую секунду очнуться. Сокджин подходит к нему сзади, обхватывает руками поперек груди, плотно прижимая к себе, и утыкается лицом в шею, умоляя защитить от собственных желаний, потому что в последнее время чувствует себя гребанным извращенцем. Он не может удержаться от того, чтобы мазнуть языком по теплой, солоноватой коже, полностью осознавая, что погружается на дно. Сам топит себя, оправдываясь тем, что проблема во влечении, и даже не пытается бороться, соглашаясь с тем, что там ему самое место. Ни на одно его нежное прикосновение Намджун не реагирует, и от этого только больнее. После того, как сознание прочищается, Сокджин падает перед ним на колени, вымаливая прощение за то, что творит, и целует его ступни. Ему кажется, что чудо не произойдет никогда, и теперь уже ничего не изменится. Мысли о будущем не пугают, они приводят в ужас. Состарится ли он? Не вечно ведь будет бегать вокруг застывших друзей. Что будет, если с ним что-нибудь случится? Что будет, если он сам что-нибудь сделает с собой? Сокджин все чаще засыпает у ног Намджуна, прямо на колючем ковре, потому что это единственный способ избавиться от кошмаров.***
…Связка ключей, только что выуженная из кармана куртки, падает на пол со звоном, и Юнги вздрагивает от неожиданности, не понимая, почему звук получился таким громким. Чуть позже до него доходит, что все дело в тишине, в которую погружена квартира, и он, подозревая, что макнэ успели что-то натворить, снимает ботинки и двигается в сторону кухни, надеясь стать свидетелем очередной публичной казни в исполнении Сокджина… …Парни, сидящие перед Хоупом, замолкают на полуслове, полусмехе, застывая и глядя на него стеклянными взглядами, пока он умоляет их перестать… …Тэхен почти чувствует, как улыбка сползает с его лица. Он посмотрел достаточно фильмов, чтобы понять все очень быстро. Жалеет парень только о том, что в этих самых фильмах не было ни слова о том, что же делать если ты обычный парень, а не супер герой, не повелитель времени… …Чимин находит Юнги в коридоре, согнувшимся у вешалки и ищущим что-то в кармане собственной куртки, и от одного взгляда на его узкие, острые плечи в горле становится комок… …Чонгук влетает в их с Намджуном комнату, и виснет на рукаве замершего у окна хена, потому что ему на самом деле страшно. Он не знает, что делать, не знает даже, что происходит, и осознает в этот момент только одно: он остался один… …Широкие плечи Сокджина перекрывают половину ванной, и Намджун, надеясь на то, что хен просто слишком увлечен своей лентой в твиттере, мягко касается его локтя. — Сокджин. Парень не двигается, и Намджун заглядывает ему через плечо. На экране девайса одно из тех видео, где они с хеном стоят совсем рядом и, глупо улыбаясь, болтают о чем-то незначительном. Над видео подпись о страстных взглядах на английском и хэштэг с половинками имен. Рэпер отклоняется в сторону и заглядывает в лицо Джина, ожидая увидеть раздражение или грусть, но тот выглядит таким счастливым, что у сурового лидера екает сердце. Намджуну кажется, что все рушится, потому что сейчас, зная это, он отдал бы все за возможность вернуться на несколько часов назад.