За гранью пустоты

Белый холст. И дрожащие серые руки с жуткой зеленью вздувшихся нитями вен. Я тебя воссоздам из огня и разрухи, я… [опять слышу скрежет внутри этих стен]. Я рисую тебя от костей и скелета – позвоночник, изгибы ребра за ребром, алый орган, застывший в сплетении клетки… Отрываюсь. Жжёт горло приевшийся ром. Звон стекла, на ковре пятна крови и красок. Я, шатаясь, брожу в лабиринте себя и теряюсь в театре из кукольных масок. Куклы плачут и что-то опять говорят. «Обещал, обещал!» – и опять не исполнил. Ты так близко. Прошу, не касайся, прошу! Я опять ослеплён жемчугами из молний, я не помню тебя. Но тебя напишу. Но теперь мне нужны твоя плоть, твои пальцы, твоя кость, твоя кровь; из волос будет кисть. На холсте твой портрет я тобой буду красить (а сам холст – твоя кожа). Ложатся мазки и рождают – я вижу! – незыблемый облик. В нём красивые птицы и рыбий костяк, в нём вопят мертвецы с возвышенья надгробий и гранатом из солнца течёт зодиак. Я тебя воссоздам той прекрасной и чистой, той далёкой, чьё тело не тронул огонь. Я вложу в тебя сердце, и душу, и мысли, и любовь, что сгорела с пожаром вдогонь. Я тебя ещё помню. Мой бред разъедает все частицы сознания; крошится мир. Мне так страшно. В себе, как в кошмаре, я заперт. [Я любил тебя прежней, лишь прежней, пойми]. Уходи, убегай из углов подсознанья, не вонзай в мой рассудок тупые ножи! Я пытаюсь забыть, как в наполненной ванне вытекала с водой твоя слабая жизнь… Крысы роют не в стенах, а в раненых мыслях, тянут кожу с лица, на куски её рвут; мои пальцы и ногти до мяса изгрызли и так долго, так жадно, так рьяно грызут! Мои губы впились в горло новой бутылки и целуют горячий, пьянящий поток; вместе с жгучим вином льются новые силы. Звон стекла. И ещё один шаг за порог. И падение в пропасть. Осталось немного – смоль волос, камень яшмы в ударе ключиц… И я вижу, что ты наконец-то готова. Я нашёл тебя в вихре из масок и лиц. Ты прекрасна. До мелких штрихов совершенна! А в глазах расцветает родная печаль. Мой шедевр готов. Будь же ввек незабвенной. * С моих глаз будто кто-то срывает вуаль, и я явственно вижу, что создал иное – крик срывается с губ в обречённое «нет!» – ты в ожогах и шрамах! Такая… такое… Я не мог написать этот страшный портрет! Ты с портрета смеёшься одними зубами – вместо губ только мяса горелый кусок! Где ресницы? Где брови? И что с... волосами? Я не мог написать это, просто не мог! Но реальность отравой сочится в глаза мне… Я бессильно толкаю руками портрет. Столько времени… столько ужасных страданий, чтобы «это» осталось теперь на холсте?.. Поднимаю картину со старого пола, вырываясь из памяти тёмных глубин, и несу её в старый захламленный погреб. * Там пылятся десятки таких же картин.