Девочка-пиздец

Виктор не знал, когда это началось. Или в тот вечер, когда Юрий на свое восемнадцатилетие с усмешкой потянул его в Петербурге на ту улицу, где он тусил, когда был совсем мелким. Там Плисецкий выпил около шести шотов, а затем совсем расклеился, потащив Виктора за собой на танцпол, а Никифоров послушно последовал за ним, ощущая, что внутри все сжимается от предчувствия опасного и до боли интересного будущего. Мысли заклеены черной изолентой крест накрест, а сквозь плотную резину алкогольного забытья прорываются воспоминания, как он буквально вгрызался в тонкие губы Юрия, вбиваясь в грязном заблёваном туалете в худое и изящное тело, податливо прогибающееся под властными движениями. "У меня было предчувствие квеста, и ты вошла в это пространство, как в масло". Или все это началось еще больше двадцати лет назад, когда чумазый шестилетний Никифоров, еще не подозревая об уготовленной ему участи величайшего фигуриста России, упорно лез вверх, по горе арматуры, сложенной во дворе того дома, где он жил. Мальчишки внизу улюлюкали, обзывали, освистывали каждый неудачный шаг, хохотали, когда Витя оступался. Все тело было в царапинах и ранах, на глазах слёзы, но он упорно лез выше. И видит бог, как ему не хватало хотя бы одного подбадривающего голоса в этой толпе. А когда, в свои двадцать шесть он оступился на простейшем прыжке, навернувшись настолько неудачно, что врезался в ограждение, в его глазах на секунду потемнело, а следующим воспоминанием было то, как в уши ввинчивается восхищённый и одновременно гневный вопль: - Виктор, вставай, ты сможешь! Мелкий паренек из юниорки с полыхающими глазами единственный прокричал это, посреди изумленно замолкнувшей многотысячной толпы. На долю секунды встретившись с ним глазами, Никифоров ощутил, как его прошило молнией, пробрав до последней клеточки тела. "Но ты не думай, будто я жду тебя с детства, а если честно, то жду, хули, здравствуй". Или все пошло ко дну, когда Никифоров, после сокрушительной, кружащей голову и фееричной победы Юрия в его первом взрослом гран-при, хотел поговорить со своим бывшим... учеником, а нашел того с наслаждением стонущим под поцелуями и горячими прикосновениями бронзового призёра Ли Сынгыля. И почему-то после этой сцены, ржавым клеймом отпечатавшейся в его мозгу, Виктор не мог, физически не мог отвечать на объятья, поцелуи, движения Юри, который в последние несколько месяцев заполнял весь его разум. Но теперь при взгляде на хнычущего и пускающего сопли двадцатитрехлетнего мужика, получившего серебро, Виктора захлёстывала не нежность и умиление, а пустое раздражение и злоба. Память назойливо подсовывала воспоминания о другом Юрии - сильном, яростном и нахальном. На его глазах ни разу не выступали слёзы, а губы были брезгливо искривлены в ухмылке, полной собственного превосходства. "Все предельно серьезно и ты из тех, что смертельно опасны. В сердце больше борозд, чем от оспы оставишь. Последствия злее, чем от астмы". Или все изменилось в тот момент, когда он позорно сбежал - другого слова нельзя было подобрать - из России, понимая, что так больше не может продолжаться. Нельзя, чтобы так сильно крыло от одного человека, нельзя, чтобы грудная клетка лопалась от давления при одном взгляде, а из головы со скоростью и силой, которым мог бы позавидовать даже автомат Калашникова, выбивало мозги от одного поцелуя. Плисецкому пятнадцать, Виктору двадцать семь, Юрий зажимает его у стены и предлагает встречаться, а Никифоров позорно сбегает. И в самолете, и в автобусе, и в кровати, и в душе - у Виктора не выходило из головы, что это не он так впечатлился выступлением Кацуки, а лишь воспользовался моментом, чтобы скрыться как можно дальше, чтобы истончить эту сильнейшую связь, которая сладкими оковами опутывала руки и ноги, так что не было даже воли быть непокорным. "Я не пойму от чего накрыло конкретно. Но накрыло конкретно и походу надолго". Виктору казалось, что он чертов наркоман, который в один несчастливый день пустил себе по вене наркотик под названием "Юрий Плисецкий". Ему тридцать два года, он закончил карьеру, обзавёлся бизнесом и все еще занимает первые места в списках типа "Самый завидный холостяк". И он периодически видится с самым титулованным молодым фигуристом России, трахая того так, что стены недавно купленного особняка на окраине Москвы подрагивают от резких движений и громких стонов. Виктор боится поднимать тему отношений, Юрий откровенно не хочет этого делать. Он просто отдается с такой же страстью, с какой катается, а Никифоров просто берет его, впитывая каждую эмоцию, каждый жест, каждый звук. Но несмотря на то, что сверху он, Виктора упорно не отпускает ощущение, что пользуются именно им. Плисецкий редко остается дольше, чем того требует ситуация. Плисецкий приходит только тогда, когда ему захочется: три раза в неделю или раз в четыре месяца. Плисецкий выкуривает на его кухне минимум три сигареты каждую встречу. Плисецкий так и не простил ему предательства, совершенного пять лет назад. Плисецкий не объясняет, почему он снова подпустил Виктора к себе. Плисецкий однажды может уйти навсегда. И Виктор знает, что не сможет его вернуть. "Но все ко дну, ты мой крест. Хоть понимаю, ты однажды уйдешь. Моя девочка пиздец."