***
Мидорима не знал когда точно это началось. Может он всегда таким был, просто не показывал этого, а может это пришло с появлением Такао в его жизни. Может когда они впервые поругались настолько сильно, что не разговаривали целый месяц, а Казунари даже уехал к родителям. На тот момент им обоим было очень плохо. Сколько слез и крови было пролито, а тарелок разбито. Тогда до них дошло осознание того, насколько они важны друг для друга, и что не могут представить жизнь по одиночке. — Почему ты плачешь, Шин-чан? Все же хорошо, правда? — Казунари… — слеза сама собой скатилась по бледному, уставшему лицу Шинтаро. Легкие сдавливает, а слезы падают с длинных ресниц. Мешки под глазами уже стали частью его образа, а боль в сердце не дает уснуть по ночам. Он, и правда, устал. — Ну, ну, Шин-чан, что за нежности? — худая ладонь слабо потянулась к чужому лицу, смахивая слезу. — Шин-чан, все хорошо, не плачь, — легкая улыбка, наполненная болью, озарила серое лицо омеги.***
Мидорима не знал, когда это началось. Может, когда радостный Такао, вбежав в их совместную квартиру и бросившись в объятия своего альфы, тихо прошептал: «Шин-чан, у нас будет ребёнок». Тогда Мидорима слегка растерялся, но подошёл очень ответственно к радостной новости. Впервые бывший бомбандир Шутоку пустил слезу, когда семнадцать лет назад взял на руки маленького Такеру. А через год вновь дал слабину, только на руках уже с крошечной Мэй, как две капли похожей на него самого. Он всегда старался быть пример для подражания, старался сделать все, что заставит его детей гордиться им. Мидорима помогал с учебой, помогал найти выход из сложной ситуации, учил жить самостоятельно и всегда поддерживал. Альфа до сих пор помнит их семейные вечера, когда он учил Такеру и Мэй хирагане, а рядом сидел Такао, наблюдая за ними и периодически вставляя свои дурацкий шуточки, от чего дети тихо хихикали, а омега получал грозный взгляд.***
— Шин-чан, мы вырастили достойных людей, — Такао стирает набиравшиеся в глазах слезы, случайно задевая катетер, от чего слегка морщиться и тяжело вздыхает. Он все ещё прикасается своей ладонью щеки Мидоримы, тот в свою очередь, прижимает ее к себе. Его пальцы холодные, но Шинтаро чувствует исходящее от нее обжигающие тепло. — Д…да, -голос предательски дрожит. Он едва кивает головой, пятыясь сфокусировать взгляд сквозь слезы. — Они все в тебя — такие же умные и самостоятельные, — улыбка, от которой у Шинтаро разрывается сердце, легкие перестают подавать воздух, а время останавливает свой ход. Улыбка через силу, полная боли, грусти и усталости.***
Мидорима не знает, когда это точно началось. Может когда Такао заболел бронхитом и провалялся почти месяц в кровати, не имея сил даже подняться. А может когда Шинтаро проснулся посреди ночи, от того, что омега задыхался. Или когда он пробыл в реанимации почти сутки, а после, сидя рядом с Казунари, держа его за руку, услышал слова, который до сих пор отзываются эхом в его сознание каждую ночь: «Смертельное заболевание легких. Мне очень жаль…». Когда увидел Такао, прикрывавшего рот руками, а по щекам бежали слезы. В глазах, полных ужаса и отчаяния, читалось: «За что?». Когда он встречал Такао, выходившего с болезненных процедур, с той же веселой улыбкой на лице. Когда Такао ослабел настолько, что не мог самостоятельно двигаться, а врач настоял на том, чтобы его оставили в больнице на какое-то время. Когда после трёх часовой операции ему не стало лучше, а наоборот, все только ухудшилось. Теперь Такао лежал в больнице постоянно и только иногда возвращался домой на пару дней. В такие дни они собирались все вместе за семейным ужином, приготовленным Такеру и Мэй, обсуждая новости и планы. Затем шли в зал и смотрели какой-нибудь фильм. Ложась спать, Мидорима перекладывал своего омегу с инвалидного кресла, ставшего лучшим другом для Такао, на кровать, укладывал себе на грудь, накрывал одеялом и перебирал его поредевшие волосы, чувствуя тяжёлое дыхание на своей груди, а иногда даже слезы. Шинтаро никогда не отличался особой чувствительностью, и не был одним из тех, кто плачет над слезливыми романтическими фильмами или над трагичными историями из жизни. Но в последние время, сдерживать слезы стало все сложнее и сложнее. Мидорима пытался не показывать слабости при своей семье, создавая иллюзия силы и мужества, хотя внутри давно был сломлен.Чаще всего он плакал в душе, когда поток воды смывал не только слезы и усталость, но и боль, накопившиеся за все эти годы, а стук воды о дно ванны заглушал редкие всхлипывания и ругательства в сопровождении ударов кулака о кафельную стену в ванной комнате. Тогда становилось чуточку легче и он снова мог надеть маску абсолютного спокойствия и хладнокровия.***
— Шин-чан, не плачь. У нас есть все о чем можно мечтать: свой дом, дети, любимая работа, вторая половинка, которая всегда тебя поддержит. У нас все хорошо, — Такао уже не скрывал слезы, да и Мидорима тоже. Оба понимали, что это ложь.***
Мидорима не знал когда точно это началось. Может когда сегодня утром ему позвонили из больницы, сообщив о резко ухудшившимся состояние Такао, о том, что это возможно последние часы его существования. Может когда он вбежал в его палату и застал там Такеру и Мэй, державших за руки Казунари. Они о чем-то мило разговаривали, а на прощание поцеловали его. Может, когда Такеру выводил из палаты заплаканную Мэй. Может, когда они остались наедине и сдержать слез стало невозможно. Или может это началось сейчас, когда Мидорима держал холодную руку Такао и слушал тяжёлое дыхание.***
— Шин-чан, ты только заботься о них. Помоги им со вступительными экзаменами — они оба сейчас очень нервничают из-за этого. Просто будь рядом, ладно? И… — голос дрогнул — от ли от накатившей боли, то ли от подступивших к горлу слез. — И найди себе новую омегу. Я уверен, это будет очень добрая и красивая девушка. Вы проживёте вместе долго и счас… — Казунари! Не говори чепуху! Ты обязательно вылечишься, вернёшься домой, и все встанет на свои места. Мы начнём жить как прежде и даже лучше. Ты сам сделаешь все, что сказал и…- Такао провёл большим пальцем по губам своей альфы, заставляя того замолчать. — Шин-чан…мы…обязательно…будем… жить… как…раньше, — долгие паузы кололи сердце Мидоримы словно иглы, глаза защипало сильнее. Последняя улыбка, — Только не сегодня… Пронзительный писк приборов раздался в оглушающей тишине…