Шоколад

Из Юрия получается неправильный омега, в этом уверены все и даже он сам. У него из «омежьего» только миловидная внешность, за что и получил прозвище «Русская фея», да и то Плисецкого раздражает неимоверно, потому что выглядеть слабым — не его стезя. Он думает, что когда вырастет, обязательно станет шире в плечах и наберет мышечную массу, будет казаться мощнее и мужественней. Но пока что ему всего лишь пятнадцать, и гибкий стан вкупе с миленьким лицом — это нормально. У Юрия Плисецкого характер не как у омеги вовсе. Он вспыльчив, амбициозен и хамоват, но его это полностью устраивает, потому что он — не слабак, потому что плакать от каких-то трогательных моментов, скулить от досады и умиляться чему-либо он не собирается (по крайней мере, прилюдно). Пускай это делают все остальные омеги и пускай это нравится альфам, он продолжит вести себя отталкивающе и вызывающе, потому что так проще жить; и побеждать — тоже. То, что ему пророчат вечное одиночество и отсутствие второй половинки, его не волнует, ну почти что. Юрий сильный. Он сам в этом уверен, но. Есть вещи, перед которыми он — полный слабак. Некоторые из них совершенно нейтральны, например, любовь к кошачьим и леопардовому принту, последнее так и вообще не то чтобы прямо любовь, скорее, просто симпатия, если так можно отозваться об одежде; а кошки — это вообще безобидно, их многие любят. Есть слабости, — если быть точным, всего одна, — от которых он готов избавиться в первую очередь (если бы мог) и которые раздражают его до белых пятен перед глазами. И сейчас эта слабость сидит перед ним обнаженный и всем своим видом выражает расслабленность и спокойствие, в то же время сам Юрий как на иголках, как и всегда, в целом; но признавать этого не хочется, слишком уж много чести. Юри Кацуки. Слабость, любовь, — хотя признавать этого не хочется совершенно, — и одновременно самая большая ненависть Юрия Плисецкого. Юрий не любит альф, это факт, потому что характер у него сложный и уживаться с ними — мученье, но японец рвет всякие шаблоны и ярлыки. Альфа из Юри Кацуки так себе, это надо признать; омега из Плисецкого тоже сносная, но это совсем неважно и никакого отношения к японцу не имеет. Наверное. Во всяком случае, Юрий думает, что им стоило бы поменяться местами: Кацуки стал бы омегой, Плисецкий — альфой, и все были бы довольны; так он сам по крайней мере думал. Потому что Юри — это блестящие наивные глаза цвета топленого шоколада, мягкая и зачастую словно извиняющаяся улыбка и легкий характер. Это если в целом и издалека. Плисецкий знает, что в этих словах далеко не весь Кацуки. Порой неуклюжий в бытовых делах, он бывает весьма ловким и талантливым, когда становится на лед. Ключевое слово здесь «бывает», потому что чаще всего он просто глупый Кацудон, который не может сделать элементарный прыжок. — Тупица, — несдержанно выплевывает Юрий, японец лениво приоткрывает правый глаз, смотрит недолго на раздраженного Плисецкого и снова расслабляется. Это злит «Русскую фею» еще больше. — Ю-р-и-о, — тихо в ответную бормочет Кацуки, зная, как это раздражает блондина, но Плисецкий его не слышит. Он думает, что у Юри слишком мягкий характер для альфы, никакой агрессии и ярко выраженного чувства собственности, — он нередко замечает эти качества у других альф, — хотя знает, что внутри у него — стержень и скорее всего желание победить такое же сильное, как и у Юрия. Плисецкий вообще слишком много думает и анализирует японца довольно часто, вылавливая в его характере все плюсы и минусы. В какой-то момент ловит себя на мысли, что парень с тупой, но подходящей кличкой Кацудон весьма красив. Ловит и бесится в который раз за день. Русский знает, что, несмотря на свою стеснительность, Кацуки может быть горячим и страстным; да настолько, что у Плисецкого сладко сосет под ложечкой всякий раз, когда их взгляды мимолетно пересекаются. Юрий хочет, чтобы он смотрел на него так чаще, намного чаще, чем случайный взгляд во время своего этого «Эроса». Лучше бы эта программа досталась ему, Плисецкий бы так не страдал сейчас, раз за разом восстанавливая в памяти его взгляд. Юрий хочет внимания японца, и это — бесит, потому что желание чисто омежье. Омеги слабые, Юрий — нет. Мимоходом он посылает гребаного Виктора куда подальше, потому что он во всем виноват: и в программах неподходящих (и провоцирующих), и в лишней раздражительности пятнадцатилетнего парня, потому что взгляды Никифорова в сторону японца и касания, как бы случайные, вызывают неконтролируемую ревность. Ревность, опять же, чувство довольно глупое, особенно если этот человек не твой, оттого Юрий страдает еще больше, а когда понимает, что занимается опять же всякой хренью и ничего с этим поделать не может, бесится. Замкнутый круг любви-ненависти в центре с Юри Кацуки. Очень весело. Виктор ушел куда-то как назло и довольно давно, скорее всего, вернется нескоро; может быть, присутствуй он здесь, Юрию было бы легче, потому что можно отвлекаться на его болтовню и не думать о том, что у Кацудона длинные пальцы, которые он хотел бы… — Как же ты меня бесишь, хрюшка, — устало выдает «Русская фея» и опускается ниже в воду, и фраза «Обрати на меня внимание, наконец» тонет в теплой воде и всплывает пузырями на поверхность. Беззвучно. Кацуки молчит, Юрий раздражается. Тот не хочет смотреть на него, даже когда Плисецкий провоцирует японца обидными словами и неприкрытой агрессией. Русский чувствует беспомощность, ведь он больше не знает никаких способов воздействия. Юрию откровенно хреново, несмотря на приятную атмосферу в источниках, ибо помимо всего прочего, раздражающий японец пахнет так прекрасно, что в паху всегда приятно тяжелеет, а в голове путаются мысли. Он, пятнадцатилетний (почти шестнадцать) парень с бушующими гормонами, терпит его присутствие и его запах уже много дней, и лучше ему не становится. И усугубляет ситуацию тот факт, что японец на его запах не реагирует ну никак. Это обидно. Юрий неотрывно глядит на альфу и чувствует, что если этот болван посмеет игнорировать его еще хотя бы один день — он взвоет, потому что Плисецкий устал подавлять в себе это желание, потому что в какой-то момент понял, что есть вещи, противостоять которым — себе дороже. Он может, в теории, долго подавлять в себе симпатию к Кацуки и беситься-беситься-беситься, но оно мешает, прежде всего, тренировкам. Юрий сильный и умеет справляться с проблемами, он себе постоянно об этом напоминает, — это раз; два — где-то глубоко внутри он понимает, что на самом деле действительно не против считать этого альфу своим и даже знает причину. — Эй, Кацудон, — зовет Юрий. — М? — Сколько омег у тебя было? Юри предсказуемо краснеет и бормочет, что это не его дело; Плисецкий давит в себе довольную ухмылку. Неудобные вопросы вполне в его характере. Кацуки встает и неспешно идет на выход, возможно, потому, что просто насиделся, может быть, для того, чтобы избежать дальнейших вопросов. Юрий должен был последовать за ним, такова часть его маленького, но долго обдумываемого плана, но в последний момент мешкает, а затем его и вовсе разом накрывает привычным «это не в моем характере, это очень тупо, это неправильно», и он остается еще на десятки минут, поддаваясь своим сомнениям.

***

Кацуки не закрыл дверь в свою комнату. Это однозначно играет на руку Плисецкому, лишая диалога с просьбой открыть дверь, он бы тогда не факт, что уговорил японца это сделать и не факт, что сам бы не струсил. У него дрожат руки: это весьма волнительно. Плисецкий входит в комнату Юри с колотящимся в грудине сердцем, но успокаивается, когда понимает, что запах альфы здесь гораздо слаще и насыщенней. Он глубоко дышит, пьянея; аромат кофе с молоком, которым пропахло все помещение, оседает на языке. Юрий ловит себя на мысли, что это уже зависимость, а быть зависимым он не любит, но быстро об этом забывает: у него как-то разом плывет в голове и тяжело соображается. Кацуки с вопросительным «Юрио» встает с кровати, на нем легкая черная безрукавка и штаны. — Нам надо поговорить. И бесцеремонно садится на его кровать. Юри смотрит с подозрением и удивлением, хочет что-то сказать, но замолкает и присаживается напротив. Суровый взгляд «Русской феи» пугает, он выглядит так, будто выдаст сейчас гневную тираду, а Кацуки даже не знает, чем успел его разозлить (исключая тот факт, что подросток зачастую раздражается просто так). Юрий вообще-то целую речь приготовил, даже без единого бранного слова. Японец смотрит на него внимательно, карие глаза в приглушенном свете кажутся темнее обычного, Юрий дышит запахом альфы и бесконечно тупит. Кажется, он вообще не сможет ничего сказать, потому что голова уже не работает. Он плюет на свой план, образ русского хулигана и теорию о сильном мальчике, которому к черту не сдались альфы. Юрий тянется к Кацуки и припадает к его губам почти отчаянно, думая, что в последний момент убежит — он или Кацуки. Быстро снимает его очки и откидывает на тумбочку. Юри реагирует с опозданием, но пытается отстраниться, и Плисецкий цепко хватает его за плечи, не позволяя. Каким бы спокойным и стойким по отношению к омегам японец не был, он все-таки альфа; Юрий уверен, что тот вряд ли сдержится, когда омега целует его. Кацуки медленно отвечает. Прихватывает нижнюю губу и слегка оттягивает, проводит языком мнимую линию, заставляет приоткрыть рот, надавливая на щеки. Плисецкий пьянеет от запаха альфы и мягкости его губ. Осознание того, что он дарит свой первый поцелуй этому альфе, бьет в голове набатом. Ему обычно плевать на «первый поцелуй», «первый раз», «первую встречу», но сейчас это почему-то вызывает мурашки по телу. Юрий недовольно стонет, когда Кацуки отстраняется… и отворачивается. Плисецкому почти больно, он комкает ткань чужой безрукавки пальцами. — Смотри на меня, — просит он, но Юри не двигается, а щеки его пылают: ему тоже неловко. — Послушай, Юрио. Что бы ты сейчас ни думал, оно не… Ты еще слишком юн и поступаешь неправильно. Тупица Кацудон, что не видит дальше своего носа. Плисецкий ложится на спину, крепко обвивая торс Кацуки ногами, чтобы не сбежал. Словами не понимает — хорошо, Плисецкий и к этому был готов. Юрий задирает черную безрукавку с рисунком тигра до середины торса и водит холодными пальцами по своему животу, очерчивая едва проступивший пресс. Нарочно стонет, привлекая внимание, и японец ведется на маленькую провокацию. И смотрит. Плисецкий ведет пальцами выше, оголяет левую часть груди, касается бледно-розового соска и обводит его по кругу. Грудь неровно поднимается и опускается, омега возбужден только из-за того, что он на него смотрит. Он протягивает свободную руку Кацуки, и тот, как завороженный, переплетает свои пальцы с его. Кацуки горячий, как печка, и Юрий очень доволен таким контрастом. Он кладет его руку на свой живот, и альфа понимает его намерения верно: ведет по торсу одной костяшкой, щекочет пальцами бледную кожу. Плисецкий убирает свою руку и стонет. Горячо. И руки у Кацуки очень горячие. Юри, наконец, поддается полностью, соображает уже ничуть не больше русского и реагирует только на собственные желания и инстинкты. Он закатывает ткань до ключиц, любуется открывшимся видом, оттягивает сосок пальцами и наклоняется. Юрий дрожит, когда понимает, что за этим последует и вскрикивает, стоит горячему языку лизнуть ореол. — Кацу… нх… Вплетает свои пальцы в каштановые волосы, тянет их всякий раз, когда шершавый язык проходит слишком чувствительно и выражать свои эмоции стонами недостаточно, и сбивчиво дышит. Ощущение такое, словно качает на морских волнах. — Пожалуйста… — просит Юрий и ведет чужую руку к кромке домашних штанов. Японец целует чужие скулы и дразнит легкими прикосновениями к паху, заставляя Юрия несдержанно вскинуть бедра. Он утыкается носом в шею Кацуки и дышит, дышит, дышит его запахом, гладит по плечам, комкая в кулаках ткань. Пытается снять надоедливую одежду, но Юри, скользнув рукой под слои одежды, обхватывает его вставший член, и ему становится совсем не до этого. Он стонет, пожалуй, слишком громко и втайне надеется, что стены достаточно толстые. Кацуки двигает рукой неспешно, растирает вязкую смазку по всей длине и легко трет уздечку, второй рукой беспорядочно шарит по торсу Плисецкого, больно стискивает бока, надавливает на выпирающую косточку, гладит. Если бы Юрий знал, что чужие прикосновения могут быть настолько приятными, он бы бросил выпендриваться гораздо раньше. ...Как он будет себя вести в течку? Потеряет сознание от переизбытка ощущений? — Быстрее. Кацуки отстраняется и смотрит на него сверху вниз. У Юрия светлые, разметавшиеся по подушке волосы, на удивление не агрессивный и жаждущий взгляд, припухшие, влажные губы; задранная до ключиц безрукавка, открывающая два нежно-розовых соска. Если бы не узкие бедра, талия была бы почти девичьей. Он дышит неровно, кусает губы и отводит взгляд, цепляясь рукой за предплечье Кацуки. Плисецкий дрожит от того, сколько желания и восхищения во взгляде его партнера, на этот раз не закрытом линзами очков, а пальцы на ногах подгибаются, потому что Юри смотрит на него и только. Кацуки тоже жарко: это заметно по стекающей с виска капле пота, он дышит тяжело и рвано; стояк натягивает ткань спортивных штанов; Юрий хочет дотронуться до него прямо сейчас и почувствовать жар и пульсацию. Интересно, как ярко его собственный запах ощущает сейчас альфа, что игнорировал его день за днем? — Какой… ах!.. у меня запах? Кацуки поначалу даже замирает от этого вопроса; а потом, обворожительно улыбаясь, наклоняется к омеге, соприкасаясь носами, и шепчет в губы: — Молочный шоколад. У Юрия предательски щемит в груди. Чертов неправильный альфа, все-таки он его чует. Плисецкий обнимает его, прикасается губами к шее и больно оттягивает кожу, прикусывая, оставляя маленький засос; он судорожно шепчет вперемешку со стонами и всхлипами, предчувствуя скорый конец: — Яхочутвоюметку. Тянет за волосы к своей шее, откидывая голову чуть в сторону, чтобы открыть больше места. Юри медлит, и Плисецкий шипит недовольно: «Ну же…». А затем захлебывается стоном и кончает себе на живот и в чужую руку. В голове совершенно пусто, телу — совершенно хорошо. Когда сладкая истома проходит и к Юрию возвращается возможность здраво мыслить, он становится на локти и смотрит на своего, — своего же теперь, да? Маленький собственник внутри него довольно потирает ладошки, — альфу. Тот сидит, положив руки на колени и низко опустив голову, с ладони стекает чужая сперма, Плисецкий находит это весьма неприличным, но в паху от этого вида приятно тянет. — Я... — начинает Кацуки и замолкает. — Мне нужно выйти, — блекло говорит он и нетвердо выходит из комнаты, забыв надеть очки. Юрий совершенно растерян. Да, диалога не вышло и он поступил весьма иррационально, но ведь это лучший способ понять... Плисецкий проводит рукой по шее дважды. Метки на нем нет.

***

Кацуки усиленно избегает его следующим днем. Юрий думал, что хуже, чем постоянное игнорирование и равнодушие быть не может, а в итоге чувствует себя настолько душевно дерьмово, что блевать хочется. Его почти трясет от гнева и непонимания, он огрызается и орет на всех подряд и даже посылает в далекие леса, не чувствуя от этого никакого удовлетворения. Сегодня он тренируется дольше обычного и ни разу не смотрит в сторону японца. Ноги ноют от напряжения, и спина болит от чрезмерной нагрузки. Виктор как всегда оптимистично подмечает, что на Плисецкого не иначе снизошло трудолюбие, а Юрий посылает его, наверное, третий или второй раз за день. Никифоров не обижается, предоставляя возможность и дальше стачивать лезвие коньков, если ему так хочется, и зачем-то просит Юри пойти с ним. Оставшись один, Плисецкий остервенело бьет несколько раз лед ногой, чувствуя в ступне тупой импульс от удара, после не спеша проезжает несколько кругов и уходит, думая, что Виктор с Юри раздевалку уже покинули. Он ошибся. Юри сидел на лавке и, как только Плисецкий вошел, сказал знакомое: — Нам надо поговорить. Юрий пожимает равнодушно плечами и присаживается, сразу же приступая к расшнуровыванию коньков, будто бы это дело особой важности. Светлые волосы закрывают глаза, ниспадая на лицо. Выслушивать от человека, которому ты даже начал доверять, что ты, конечно же, ошибаешься в одном из своих самых главных выборов, что ты еще слишком мал и понимаешь всего ничего, что ты эгоистичен чрезмерно и чертов собственник и т.д. и т.п. в духе «Юрио, подумай, Юрио, это неправильно. Мне очень жаль» — болезненно, до тяжелого кома в груди. Но Юрий — он сильный. И он не плачет прилюдно, даже если очень хочется.

***

Свое «Агапэ» он, конечно же, заваливает. Тяжело показывать невинную любовь, когда внутри у тебя горит ярким пламенем и все, что тебе хочется, это кого-нибудь ударить и что-нибудь сломать. Юрий понимает, что проиграл, даже без объявления результатов. Смотрит лишь напоследок на «Эрос» и думает, почему ненавидит сейчас: потому что все еще влюблен как придурок или потому что здесь действительно имеет место быть ненависть? Он не может ответить на свой вопрос, зато уверен, что этот проигрыш несет не только разочарование: с другой стороны, он уедет домой, в Россию, подальше от Юри Кацуки и совсем немного — подальше от некоторой слабой части самого себя. Он чуть не плачет, когда прощается с Юко, но мысленно повторяет: «Я сильный, я сильный, я справлюсь». Прощается с ней на родном языке и обещает обязательно победить Кацуки на Гран-При. Позже он сам себе проиграет, — второй проигрыш практически за день, — беззвучно разрыдавшись в самолете.

***

Время действительно лечит, в каком-то плане: кровоточащие раны заживают, оставляя шрамы. Плисецкий понимает: серьезные вещи бесследно не проходят, поэтому благодарен просто за то, что не болит постоянно. Юрий лишь спустя пару месяцев из новостей узнает, почему он и маленький, и эгоистичный, и глупый, как ему и сказали. Потому что Юрий, омега, влюблен в японского фигуриста Юри Кацуки, альфу. Юри Кацуки тоже влюблен. Вот только не в Юрия вовсе. В Виктора. Тоже альфу. Плисецкому почти что смешно. Он бы, может, и посмеялся, если бы осознание истинных значений «случайных» прикосновений, неслучайного, но вроде как иронично-дружеского флирта, восхищенных взглядов в другую сторону и постоянного смущения не открылось ему слишком поздно. Юрий действительно глупый. Наслушался сказок про «истинных» от дедушки и подумал, что у него могло бы быть так же, если бы он своего истинного встретил. Он встретил, нашел среди семи миллиардов. Лучше от этого ему не стало; да и Кацуки, наверное, тоже унес только разочарование, если тот когда-либо понял, что они — истинные; а может быть, он это и сразу понимал, только ему оно было не нужно. Юрий тихо вздыхает и швыряет телефон с браузерной вкладкой на новостной ленте в стену. Замкнутый круг любви-ненависти в центре с Юри Кацуки все еще никуда не пропал.