Скажи это на русском

– Тяни ногу выше, Юрий. С такой растяжкой даже старикан сойдет за фигуриста. – С легким смешком подметил Виктор, держа Кацуки за руки, чтобы тот не свалился и не сломал себе что-нибудь прямо перед финалом Гран-при в России. – И не ворчи так или ты хочешь отдать победу в руки Юрио? Разве не ты всю прошлую ночь провел в Ледовом дворце, оттачивая тройной аксель? – Ты следил за мной? – удивленно протянул Юрий, даже чуть пошатнувшись, он никому не говорил о том, что уходит. Немного раздражает тот факт, что Виктор вечно таскается за ним, что за слежка? С другой стороны очень обидно, ведь когда юный фигурист думает о Викторе Никифорове, что-то в его сердце больно сжимается, появляется холодное отчужденное чувство того, что он не может быть с ним всегда. Однако, сам парень никак не может растолковать это, ссылаясь на собственное стеснение, неполноту общения с Виктором и боязнь одиночества. – Ну, ты топал, как слон. Вряд ли в доме был человек, который не проснулся. – Рассмеялся Виктор и рефлекторно сжал ладони Юрия сильнее, отчего тот немного покраснел и опустил голову вниз, модельно тряхнув волосами, как его учили, рассматривая свои новые голубые – как и он сам – коньки. Прошло полгода, а он так и не успел привыкнуть к своему тренеру. Этот его типично-русский взгляд, его теплые и нежные, как шелк руки, мягкие волосы, похабная ухмылка, все это за долю мгновений вгоняло Юрия в краску и заставляло стыдливо опускать взгляд, выглядел он в точности как поруганная собачка, которых так любил Виктор. Боже, каждая вещь напоминала ему об этом человеке, в каждом русском он видел своего идола, хотелось упасть на колени и прижаться лбом к асфальту, молясь и почитая его. Это уже походило на странную болезненную зависимость. Любой нормальный человек назвал бы его «чокнутой фанаткой», вот только в месте где он рос, все были такими. В России по Виктору сохли только девочки и девушки юного возраста, даже Юрио общался с ним без особого фанатизма, мог накричать и даже начать спор. «Странные эти русские.» Кацуки сумел выбраться из отеля так, чтобы никто его не услышал. Надо было немного проветриться, привести в порядок мысли, которые в последнее время занимал только один человек – Виктор Никифоров. «Вот фонарный столб, а вот бродячая собака, на противоположной стороне улицы какой-то пьяница – всё это так напоминает Виктора…Боже, фонарный столб. Почему? Может потому что он такой же длинный, эм, в смысле высокий.» Юрий остановился посреди улицы, глядя на этот самый фонарный столб. Вокруг было так темно и холодно, снег падал большими комочками, а этот столб был единственным источником света во всем переулке; он издавал странный звук, словно большой светлячок и казалось, что он может хоть немного согреть руки. «И куда это я забрался?» подумал парень. Отель находился во вполне благоприятном районе, а сам он забрел куда-то в Выхино. Где-то поблизости отчетливо слышался шум поезда и крики каких-то мужиков. Если бы еще было понятно, что они орут. «Так, не хорошо. Совсем не хорошо. Надо что-то делать, быстро.» Мысли сплелись в один тугой комок и руки начали потеть, парень снял перчатки, быстро сунув их в карманы и вытер руки о штаны. Он натянул шарфик повыше и быстрыми шагами направился подальше от этого неизвестного шума. Сердце билось так быстро, а кровь шумно, словно океан в шторм, разгонялась по венам. Сразу вспомнились все те рассказы о русских, какие они жестокие, как опасно ходить по улицам России вечером, что уж говорить о ночи? – Слышь, мразь! – послышалось за спиной, отчего Юрий чуть не проглотил свой язык со страху. Он не понял ни слова, но тон был явно недружелюбный. И все же этот голос… – Юрио? – почти пискляво протянул Кацуки и повернулся, чуть вжав голову в плечи. И правда, это был он. Только теперь в нем не было ни грамма изящества, ни грамма грации. Блондин был одет в черные обтягивающие джинсы; дорогие кроссовки какой-то известной фирмы, в темноте было сложно разобрать; в куртку от Адидас. Он натянул на себя капюшон и выбросил сигарету куда-то в сторону. – Еще раз назовешь меня так, зубы выбью. – Ответил русский Юрий, только в этот раз изъясняясь по-японски, чтобы Кацуки все понял. – Прости… Что ты здесь делаешь? – Тебя это не касается, но я рад, что мы встретились. Давно хотелось показать, что значит гостеприимство по-русски. – Он засучил рукава куртки до локтей и начал делать небольшие шаги к Юрию. – Что ты де…Гран-при через несколько дней, тебя дисквалифицируют, если ты…– начал заикаться парень, делая осторожные шаги назад. Однако, в России его эта осторожность не спасла, так как под снегом лежала какая-то груда мусора, о которую он запнулся и упал. Плисецкий не стал мешкать и подскочил к нему, сев сверху и прижимая его руками к земле. Такой же Викторовидный фонарь освещал Юрия сидевшего сверху, он выглядел довольно мило и даже грациозно, подметил бы Кацуки, если бы ему не было так страшно. Всплыли все те же чувства, что и в их первую личную встречу в туалете пару лет назад – позор, унижение, страх. – Отпусти меня, я ничего не скажу Виктору о произошедшем. – Промямлил Юрий, но Плисецкий прижал его еще сильнее, болезненно сжав плечи парня. Кажется его разозлило упоминание о его бывшем тренере. Кацуки не знал, что следует делать с русскими гопниками и постарался оттолкнуть его, чтобы сбежать. Вот только оппонент даже не пошатнулся, вместо этого он убрал одну руку, но лишь для того, чтобы заехать этому японцу по роже. Снег быстро пропитался кровью и принял бордовые оттенки. Послышался вскрик, затем всхлип и нечто похожее на хныканье. Юрий прижал руки к носу, который, кажется, был сломан и невероятно сильно кровоточил. – Больно! – выкрикнул парень, чувствуя, как слезятся его глаза, а руки болезненно пощипывает от холода. Юрий-который-сверху довольно сильно надавил ему на живот коленом, отчего нижний болезненно простонал и поднял взгляд. Его очень удивила эта картина – Юрий совсем не выглядел озлобленно, на его лице застыла легкая ухмылка, совсем не издевательская, а наоборот, какая-то по-маньячески заботливая, казалось, что он сейчас пожалеет его. – Тебе больно? – протянул Плисецкий, наслаждаясь каждым его вскриком. Кацуки уже и слово боялся вставить, он повернул голову вправо, стараясь спрятаться от этого жуткого взгляда. Хотелось вытереть нос, рот, подбородок – все было в крови и во рту был неприятный металлический привкус. – Не хочешь отвечать? – Юрий опустил колено ниже, надавливая на его пах. – Мне больно! – снова повысил голос парень, утирая слезы. На кровавую ладонь было страшно смотреть, а что уж насчет лица? – Скажи это на русском, давай же. Иначе я тебя попросту не отпущу. – Я не знаю, как это будет на русском! – хныкающим тоном ответил Кацуки, толкая Юрия и марая его белую куртку своей кровью. – Ох, как же жаль. – Театрально сочувствующим тоном произнес Плисецкий и дал ему не хилую пощечину, отчего щека окрасилась в такой же цвет, как и кровь на снегу. Теперь, лежащий на холодном асфальте парень заплакал по-настоящему. Казалось, что этой пощечиной ему все мозги вытряхнуло. – Мне бо-льно. Повторяй за мной: мне боль-но. – Мне больна, мне боль-но. – Еле как протянул Кацуки на неизвестном ему языке и снова повернул голову, глядя в глаза Плисецкого, который явно наслаждался всем происходящим. Голова кружилась, кровь и слезы смешивались во рту, вызывая чуть ли не рвотный рефлекс, все болело, а скатывающиеся по щекам слезы, почти примерзали к алым щекам. – Умница, – горделиво произнес Юрий и взял свою жертву за подбородок, слегка сжимая пальцами, – я знал, что у тебя получится. – Он чуть опустился и нежно прикоснулся к губам Кацуки своими. «Что? Что происходит?» Кажется в голове парня только что все перевернулось, стало так тепло, так хорошо. Типичное проявление когнитивного диссонанса. Вроде хотелось оттолкнуть Плисецкого от себя и убежать, но с другой стороны, хотелось лежать вот так – под ним – всегда. Поцелуй был мокрый, долгий, горячий, имел соленый привкус слез и металлический привкус крови. Языки Юриев сплетались, изучая рты друг друга; губы ныли и болели от легких покусываний. И вот они, наконец, решаются оторваться от друг друга, чтобы захватить хоть немного этого ледяного воздуха, заставляющего горло неприятно саднить. Общая ниточка слюны растягивается, а затем разрывается и ночную тишину нарушает лишь прерывистое, шумное дыхание парней, косо переглядывающихся. – А ты целуешься гораздо лучше, чем катаешься, Кацуки. – Первым подает голос Юрий Плисецкий и начинает ржать. Смех такой заразительный, что Юрий не удерживается и тоже начинается посмеиваться. Он невзначай берет руку блондина и прикусывает губу, заглядывая в голубо-зеленые глаза напротив. – Теперь ты мой фонарный столб.