Право на предательство

      Славословия с теплохода «Иван Бунин» на матушке-реке в честь Евгения Артемьевича возносились к небесам каждый день восхитительного круиза. Женя был гордостью отца, опорой матери, защитой младшей сестре на счастье родным и зависть знакомым. Он прекрасно учился в школе и институте, был добрым и примерным, глубоко чувствующей натурой, слушающей классическую музыку и читающей умные книжки, чувствительной душой, не могущей без содрогания смотреть на сломанную лапку выпавшего из гнезда птенчика. Он любил животных и кормил бездомных собак и кошек колбасой (он действительно это делал, но только в отношении собак, только тогда, когда об этом вспоминал, и только потому, что к этому его приохотил Алёша). Лиза советовала матери курить фимиам более умеренно, чтобы у «Ирочки» не сложился комплекс неполноценности, но Алла Арчиловна отвечала, что кашу маслом не испортишь, если девица уже запала: ведь в этом случае она сама захочет слушать только хвалебные отзывы, уверяясь в том, что её сердце не ошиблось, впустив в себя чувство к достойному, а, следовательно, и она сама, сделав такой выбор, добрая, умная, положительная и хорошая, и т. д., и т. д. В конце концов Лиза махнула рукой на монологи матери и во время очередной порции восторгов старалась расположиться за спиной атакуемой, чтобы фыркать и прыскать без помех, а потом обрабатывала наследницу едва ли не убедительней, говоря, что мама в сыне души не чает и поэтому, конечно, пристрастна, но Женька и правда классный, всегда выручает её с уроками, по девкам и кабакам не шляется, наркоту за версту обходит и прохожих на улице не давит, как это в последнее время повадились делать нахлеставшиеся вдрызг мажоры; да и что болтать — лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Лиза, само собой, надеется, что после путешествия Ира заглянет к ней домой — вот сама и разберётся.       Имевшая претензию считать себя умнее матери, Лиза уповала на то, что в хвалебных песнопениях во взятии Берлина в 45-м брат всё-таки не отметится, и предполагала, что подумать стоило не только о мёдоречивости, но и о том, с какой девушкой на отдыхе они повстречались. Ира не была ни ангелом, ни демоном, ни дурой, ни мудрецом, ни льдом, ни пламенем, ни воском, ни камнем, ни тихоней, ни горлопанкой, ни злодейкой, ни добрячкой, ни зазнайкой, ни скромницей, ни испорченной окончательно, ни наивной абсолютно, ни полностью сложившейся личностью, ни девственно белой страницей. Ей было восемнадцать, она была прекрасно обеспечена, зорко опекаема отцом, училась не для работы, а для диплома, жадными глазами не обладала и в женихах недостатка не испытывала, не гнала, но и не заводила с ними доверительных отношений, очерчивая круг нескольких избранных. Так же она вела себя и с подругами: не навязывалась и не отталкивала, откровенничала в разумных пределах, от походов в гости, клубы, на дни рождения и танцульки не отказывалась, но и не слишком усердствовала в этом и не видела нужды ставить себя в центр вселенной в любой компании. О парнях она говорила вполне свободно, не разрумяниваясь и не смущаясь, в предохранении и контрацептивах не разбиралась. Не было потребности — не было и причин; скорее всего, она действительно была девственницей. Всё это читалось легко, и Лиза думала, на самом ли деле Ира непорочна, немного пресновата и скучновата или в этой хорошенькой головке под каштановыми волосами черти водятся, влюблялась ли мадмуазель в кого-нибудь до смерти или предпочитала невинные свидания в кафе и тихие повизгивания при виде на экране очередного запущенного шоу-индустрией идола.       Лизе льстило, что она «устраивает» дела «старших». Подчинённое положение девочки, родившейся, к тому же, три года спустя после мальчика, основного продолжателя рода, династии, и с этим чувством превосходства, которое в ранние годы так естественно в оценке сильной половиной слабого пола, её не устраивало. Не досаждая сильно, оно всё-таки ощущалось, а Лизе нужно было самоутверждение, ей представился прекрасный случай поиграть во «взрослую», перевести наметившийся флирт в освящённый фиолетовой печатью брак, войти в круг студенток, приобщиться к миллионному состоянию, буде у брата появятся дети — стать ей, пятнадцатилетней, тётей — в общем, повысить свой статус. И до этого не обиженная и не затираемая семьёй и социумом, но принимавшаяся окружающими слегка легковесно, она бы взлетела ещё выше. Брат не хочет жениться, но отец сформулировал своё решение окончательно — и Лиза в это встрянет, в компании восемнадцатилетних она будет самой молодой и новенькой — а это интригует и привлекает; в её родственниках заведутся и магнаты — она ещё и их детям будет крёстной. Посему Лиза пребывала в прекрасном настроении, цвела и царила в изысканных построениях.       А что же главная виновница поднявшегося переполоха? «Очень симпатичный, сразу видно, что домашний мальчик, но уже самостоятельный и совсем не маменькин сынок» было сказано ровным спокойным тоном, но автор для того и существует, чтобы поведать не только о том, что было говорено, но и о том, что при этом думалось и чувствовалось, и о том, как это выглядело со стороны. Ира была поражена с самой первой минуты — тем более, чем менее она готова была поразиться. Словно сама судьба постучалась к ней в дверь, когда рядом была произнесена фамилия отца. И ведь что обычно говорят в таких случаях? Правильно, какую-нибудь гадость о сворованных миллионах, а тут не оболгали честно нажитое, а, наоборот, похвалили, лестно отозвались, отдали должное (особенного внимания достоинствам г-на Резникова Алла Арчиловна не оказывала, но Ире почему-то представлялось, что добродетели были оценены по заслугам, а что она не помнила, какими именно словами — так кто же их запомнит, когда всё случилось так вдруг)? Её семью оценили — значит, люди, которые это сделали, были добры, открыты и умны. Следующее известие, нагнав мадмуазель, взволновало её ещё больше: молодой парень, такой же студент, как она сама, увидел, придумал, организовал, провёл переговоры — и построил мост, то есть принёс пользу и людям, и стране и не держал при этом в уме никаких корыстных интересов! Может ли она что-нибудь подобное сотворить? Конечно, нет, хотя её папа — вот он, при ней, и ни в чём ей не отказывает, но дочь пока приносит пользу только магазинам, парикмахерским и кафе, а там, за тысячу километров от своего родного города, на дальних берегах… И как это изящно получилось — шутя, легко, между прочим! Ведь Женя совсем не за этим ехал в провинцию! И отдыхает он не так, как другие, не разъезжает по Италиям и Франциям, а выбрал тихую деревню. Любит глубинку и, может быть, и песни народные, а не эту дуру Гагу. Надо на него посмотреть: а вдруг он и во всём остальном отличается от этих порядком надоевших оруженосцев, изображающих из себя прекрасных принцев, а на самом деле только и мечтающих прибрать к своим рукам приданое, которое отпишет ей щедрой рукой любящий отец! Как же всё так сложилось, что она повстречала на этом теплоходе и Аллу Арчиловну, и Лизу! Определённо, это знак судьбы, бог у себя на небесах что-то затеял…       Бедный человек погрязает в заморочках с бытом и в силу регулярно валящихся на него неприятностей видит не дальше собственного носа, в лучшем случае — ободранных полов и сломанных смесителей. Не дай бог прибавить к этому ещё и слабое здоровье, с ужасающей скоростью превращающееся в букет разнообразных хворей. Родственники наличествуют такие же бедствующие, друзья набираются такие же озабоченные и не облегчают, а отягощают и без того безрадостное существование. Тут уже не до высоких материй, заграничных поездок, культурного досуга и тонких чувств — быть бы живу! Людей обеспеченных и успешных эти проблемы обходят стороной — они с удовольствием предаются лишь улучшению окружающего их в интерьере, отдыхе, общении, на работе — и, конечно, любовным приключениям. Бедность не стучится в окно, когда на столе розы, свечи и шампанское, а в его ящике — толстые пачки упакованного на европейских монетных дворах.       Ира имела счастье принадлежать ко второму сословию и вследствие этого — возможность не думать о куске хлеба, будущем трудоустройстве, сломанном холодильнике или задолженности за квартиру: отец позаботился, чтобы эти вещи не существовали для неё в принципе. Любовь её пока ещё не посещала, и самоутверждение девушки происходило в несколько ином, отличающемся от Лизиного, направлении. У неё хватило ума не ставить себе в заслугу состояние и возможности отца, но от выгод, которые сулило ей положение мажорки, она не отказывалась. В блеске золотой молодёжи есть свои оттенки, и Ира, не ставя себя в центр вселенной, была уверена в необходимости иметь обо всём своё мнение и заявлять об этом. «Ты бы ещё в Турцию отправилась, — оценивала она восторженные охи приятельницы после отдыха, проведённого на каких-нибудь Багамах или Канарах. — И что за удовольствие от жары изнывать под палящим солнцем? Я, например, в следующем году на теплоход сяду и вверх по Волге». «Ну и что хорошего он нашёл в учёбе в Англии? — спрашивала Ира другую. — Там же вечные туманы и еда отвратительная. В Европу имеет смысл ехать только туристом, и не более, чем на месяц, и гораздо южнее: Италия, Франция, Испания». Ира сдержанно, скорее, равнодушно хвалила обновки подружек; сама она посещала бутики достаточно редко, не более пяти-шести раз в год, и отоваривалась в своей любимой коричневой гамме — от рыжего до чёрного шоколада, без оглядки на господствующие в модных журналах предпочтения. Любила песцов — и не оказывала внимания другим мехам, вежливо выслушивая рекомендации и поступая каждый раз по-своему. Её не смели порицать за то, за что затёрли бы любую замухрышку или провинциалку, — и она щедро заполняла свои странички в интернете русским фольклором и издевательски напевала «Калинку», перекрывая оживлённое обсуждение очередного клипа очередной заокеанской знаменитости. Да, у неё обо всём было своё мнение, легко сбрасывающее чужие соображения, — и обладателям иных приходилось не только терпеть его, но и считаться с ним. Так же она поступила в отношении Жени — естественно, не тиражируя это в своём кругу ввиду отсутствия оного на теплоходе. Он ей понравился — она решила развить знакомство и узнать его получше. На этот раз с её независимым суждением столкнулся отец, которому она позвонила сразу после атаки Аллы Арчиловны, решившей не мешкая показать «Ирочке» несколько фото своей гордости, предусмотрительно закачанных в телефон. Г-н Резников, всё свободное от работы время проводящий в раздумьях о том, как бы обеспечить дочке райское существование на веки вечные, понимал, что сам он не первой молодости и рано или поздно Ира столкнётся с необходимостью принимать решения самостоятельно. Надо было оберечь её от любых потерь, забот и невзгод. Хоть неохотно, скрепя сердце, но Павел Дмитриевич признал неизбежность конечности своей опеки и принял решение выдать своё сокровище замуж и за тот срок, который остался ему до ухода от дел, немощи, хворей и убытия в мир иной, выдрессировать супруга и вбить ему чуть ли не на уровне инстинктов обожание дочери, потакание всем её капризам, признание непрестанного угождения ей своей святой обязанностью и готовность к действиям, исходя из вышеприведённого. Да, только так: именно преданное служение. Альфонсов, прихлебателей, сквалыг, чёрствых, жёстких, обладателей крутых нравов, бедных, провинциалов, тупых и некрасивых Павел Дмитриевич браковал моментально; та же участь постигала ловеласов, обольстителей, двуногих мужского пола сомнительного происхождения, откровенных бандюг и слишком нагло ворующих. Г-н Резников радовался, отмечая, что любимое чадо не западает на тех, кого он сам относил к неугодным, а проекты Меньшова-старшего насчёт сына встретил благожелательно. Женя не был посторонним; Павел Дмитриевич знал его отца; характеристика от осведомителя последовала положительная; впечатление от встречи осталось просто прекрасным. Молод, хорош собою, разумен, многообещающ, в предосудительном не замечен, из обеспеченной семье, благовоспитан. Хлопоты матери и её восторженные отзывы, изложенные Ирой в телефонном разговоре, г-н Резников воспринял нормально: какая же мать не похвалит, не будет печься о счастье и устройстве своего отпрыска — и родитель дал зелёный свет, поощрив предстоящее знакомство. Дело теперь ждало вердикта дочери. Понравится — отец не будет возражать, а вылепить из парня, если он переквалифицируется в жениха, то, что надо и самому Павлу Дмитриевичу, и Ире, он сможет. Рассудок мадмуазель принял молодого человека благосклонно; восхищение его способностями эту благосклонность усилило; внешность впечатлила; одобрение отца, беспощадно браковавшее других, убедило в том, что её симпатия естественна и разумна; сердце всё более и более обнаруживало готовность поддаться нежным чувствам и было окончательно покорено общением в сети. Таинственный незнакомец ожил, заговорил, восхитился, блеснул чёрными очами в предзакатном солнечном сиянии… Свершилось!       Ира долго не могла заснуть в ночь после такого замечательного дня, перебирая и перебирая его подробности. Её занимало, как она дошла в своих чувствах от симпатии до… Неужели? Сначала ей просто понравилось, что имя её отца прозвучало, что на теплоходе обнаружились знающие и ценящие его, что это увязалось с приятным молодым человеком из её круга, который мог позволить себе многое, но, как и его семья, как и сама она, предпочёл модным курортам тихие радости родной природы и при этом принёс пользу людям. Славословия Аллы Арчиловны её не впечатлили: она уже сталкивалась с чем-то подобным — но факты говорили сами за себя. Несмотря на информативность первой половины дня: благожелательные отзывы об отце, новое знакомство, обретение подружки, наличие у неё симпатичного брата — переломным Ира считала вечерний час, когда очарование Женей упало в уже распаханную, проборонённую и обогащённую удобрениями почву. Её жизнь заиграла новыми красками, она столкнулась с зовом сердца к прекрасному — в добрый час!       Алла Арчиловна, раздеваясь на ночь и уже получив «отлично» от мужа за умело проведённую диверсию, ждала развёрнутого комментария от Лизы.       — Всё в порядке! — оценила дочь. — Смотри только не перегни палку в своих песнопениях. Мадмуазель скрытна и не любит афишировать свои чувства, но глаза её выдали: я видела, как восхищённо она разглядывала братца. Думаю, теперь нам не надо усердно искать её общества: она заинтересована, вероятно, уже влюблена — пусть сама идёт на сближение с нами, пусть сама обнаружит желание побыть в такой милой компании, как мать и сестра предмета влечения, и поговорить с ними о своём милом.       — Ты думаешь?       — Именно. Пусть сама побегает, то есть… понимаешь: не мы навязываемся ей и сватаем Женьку, а у неё самой желание его захомутать сильнее его и наших чаяний. Для меня же самое главное — август в Италии от папы мы честно заработали. А Ирка никуда не денется. В принципе, неплохая девчонка и со вкусом: из меха, как и я, песец предпочитает. Polar fox, — неизвестно для чего прибавила девица по-английски и завершила: — Первая часть Мерлезонского балета закончена. Антракт! Спокойной ночи!       Проснувшись на следующий день к полудню (то есть, по своим меркам, поутру), Женя первым делом бросил взгляд на мобильник и определил, что Виталий Яковлевич уже отбыл в поликлинику. Раньше он бы только обрадовался этому факту — теперь же, в свете изменившихся обстоятельств, оценил сложившуюся ситуацию менее радужно. Тем не менее отказываться от излюбленного занятия он не собирался и отправился в Алёшину комнату ловить то, в чём ему пока ещё не отказывали. Алёша тоже не спал, проснувшись ещё раньше, — и день начался с обычной сексуальной возни. Однако, отдав должное физзарядке, надо было подумать и о насущных проблемах. Любовник по-прежнему, в зависимости от того, доводы ума ли или сердца выступали на первое место, то принимал свершившееся вчера как должное, то возмущался этим же. Скрывать свои колебания от Жени он не собирался: не он им причиной — пусть неверный и сносит последствия того, что сам натворил. Семья-не семья, отец-не отец, неизбежность-вероятность отхода — кто-кто, а Алёша невиновен — пусть господин Меньшов и вертится, и безропотно терпит обоснованное недовольство партнёра. Бросив испытующий взгляд на соседа по постели, парень снова ощутил в душе поднявшееся озлобление: как же — терпит, сносит! И в ус не дует, вон — покуривает сигаретку и раздумывает, как себя вести при контакте с Иркой-акулой. Что за времена настали! А Женя тем временем действительно с головой вошёл в построение планов на ближайшее будущее:       — Как ты думаешь, что мне изображать? Восторг — мамзель растает, но и уверится в том, что уже меня завоевала, а глупые убеждения из женских мозгов очень трудно вышибить. Только сдержанность и немного симпатии уместнее? Ну, вроде я не против, но она для меня не единственный свет в окошке — и другие соискательницы найдутся, и всё такое…       — И вцепится ещё крепче…       — Но и ценить будет, и отцу уши прожужжит, чтобы поскорее всё оформилось и чтобы папочка не жадился.       — А это с чего? Он тоже от тебя в совершеннейшем восторге? Вот иди и милуйся сразу с двоими — шансы что-то урвать повысятся вдвое.       — Вот ты опять ворчишь! Я о деле, а ты себя ведёшь, как будто я тебе изменил!       — А это не предстоит?       — Но пока-то причин нет!       — Интересная постановка! Пока ты меня в дерьмецо не сажаешь — и я должен спокойно принимать то, что ты это готовишь и плюёшь на наши отношения, оправдываясь тем, что трудишься на наше благо!       — А то это не так…       — А я тебя об этом просил?       — А это вообще моя инициатива? Ты что, не знаешь, как я в этот переплёт угодил?       «Эти свары ни к чему, они его только расхолодят», — думал Алёша, но избавиться от попрёков не мог, пытаясь лечить уязвлённое самолюбие и попираемую любовь хотя бы так. А Женя сознавал справедливость обвинений, но рассчитывал на их краткосрочность: брак как сладится, так и разладится, он выйдет из него с личным капитальцем, отец перестанет действовать на мозги, а сын — от него зависеть, и в итоге всё будет распрекрасно. Алёша поворчит-поворчит — и успокоится наконец. И что зря воздух сотрясать, в самом деле! Лучше выйти на связь с «Иваном Буниным» и Москвой и оценить состояние умов на день грядущий…       И начались бесконечные телефонные переговоры и общение в сети. Меньшов-младший докладывал сам и делился соображениями, выслушивал советы и указания, предположения о силе чувства мадмуазель Резниковой и возможные намерения её отца, улыбался сиятельной наследнице, забрасывал её анекдотами и афоризмами, обещал варенье по приезде и намекал на ещё более сладкие радости. Последние летние каникулы Алёши были безнадёжно испорчены, недели до их окончания превратились в безостановочную Женину болтовню по телефону и компу, на дисплее которого попеременно сияли донельзя опостылевшие физиономии активной семейки и кареглазой прелестницы. Финал перед возвращением в Москву Меньшов-младший приготовил ещё более омерзительный и, конечно, поделился им с другом:       — Мне пришла в голову гениальная идея!       — Мне и предыдущих хватило.       — Нет, ты послушай! У меня ведь бабы никогда не было — и я решил потренироваться и назначить свидание Миле!       — На кой она тебе чёрт?       — Да чтобы знать, как себя вести.       — А если она девка?       — Всё равно не помешает — в смысле, на что они клюют и что им петь, в начале свидания я это выясню и заодно узнаю, девка или нет. Нет — потренируюсь, да — откланяюсь.       — Встречайся хоть с крокодилом, трахай хоть столб фонарный, а впечатлениями поделишься с «Ирочкой». Смотри, не зазевайся и не обрюхать дикарочку. Впрочем, это не мои проблемы.       — Ну, хоть к ней-то ты меня ревновать не будешь?       — Нисколько. Наоборот, пойду следом и засниму на мобилку, а потом Ирке предъявлю.       Ответу Алёша не удивился:       — А что, это мысль! Сделай, может, и сгодится.       — Размечтался! Ищи для своих похождений по пастушкам других летописцев!       — Вот всегда ты от дельного отказываешься!       — Зато ты рационализатор.       — Через полгода ты меня ещё благодарить будешь.       — «Свежо предание, а верится с трудом». Иди-иди, обрадуй прекрасную селянку.       По части обращения со слабым полом у Жени действительно имелся серьёзный пробел, и он решил восполнить его вполне соответствующим его потребительскому отношению к жизни способом. Повод для встречи нашёлся сразу же: Женя отбывает в Москву и посему приглашает соседку на прощальный ужин в местном ресторане и последующую прогулку, если приглашение будет принято и желание обнаружится. И г-н Меньшов, нацепив на рожу самое миролюбивое и благостное выражение, постучался в калитку дома напротив. Отворить её вышел сам объект исследования.       — Здорово! Всё хорошее кончается и наш отдых тоже! Мы в Москву уезжаем завтра вечером, и, чтобы сохранить самые приятные воспоминания о Елегорске, приглашаю тебя на ужин! Ты в ресторане на привокзальной площади давно не была?       — Когда-то заходила.       — И как там кормят?       — Да нормально.       — А твои родители возражать не будут? Ну, понятно, если ты сама согласна.       — Не будут. И я девушка приличная, и ты тут по кустам за бабёнками не шастал.       — Так сегодня? Ну, в девять.       — Хорошо.       Перед свиданием Алёша снова повздорил с Женей. Началось всё с того, что новоявленный Милин ухажёр ввалился в комнату приятеля с букетом роз.       — Ну и тупой у тебя вид, — хмыкнул Алёша. — Ты бы лучше о презервативах позаботился…       — Нет, это как-то не комильфо. Ещё и гель захватить… Ну, все эти приготовления… Как будто заранее уверен… Это её унизит.       — Ах, какие сантименты! Если она согласится, только порадуется твоей практичности.       — Всё же лучше живенько, а безопасность я и так обеспечу.       — Ага, вот тебе и вся прелесть разборок с бабами: разогреть, чтоб кончила, заранее вытащить… Офигительно! Желаю успеха на новом поприще!       — Я же тренируюсь для нашего процветания.       — А это её не унизит?       — Нет: она же не знает, и я об этом умолчу.       — А, раз не знает, тогда всё приличненько. Ты просто лживый гадкий приспособленец. И дурак к тому же. Больно похожа зелёная провинциалка на здоровую столичную дубину! На то, что сойдёт для Милы, твоя Ирка просто плюнет.       — Не нагоняй страху: все бабы одинаковы.       — И ты им под стать. Не удивлюсь, если через месяц ты из нормального парня превратишься в извращенца, раз в тебе уже сейчас би-замашки. И что это за дикий цвет?       Розы были действительно необычного оттенка — ненасыщенного коричневато-оранжевого, приглушённого бледно-медным отливом.       — А, — довольно заулыбался Женя. — Я всё думал: белые — слишком избито, красные — вульгарно, бордовые — мрачно, кремовые — абсолютно не подходят к загорелой мордашке, а эти — в самый раз.       — Тебя постигнет жестокое разочарование, если Мила вымажет губы розовой помадой.       Алёша отвернулся и независимо уставился в комп. Нет, он, конечно, не верил, что Милка, хоть Женька и был чертовски красив и соблазнителен, вот так вот в первое же свидание возьмёт и отдастся, и подыгрывал партнёру, скорее, из желания подурачиться. Но как наставить окончательно потерявшего ориентиры на путь истинный? Пререкаться на эту тему можно было бесконечно. Женька совсем съехал с катушек. Прикидки, «тренировки», букеты. Болван, ведь в Москве против него будут играть Ирка со своим паханом, который собаку съел на всяких договорах и контрактах, а Женька затевает шашни с дурёхой Милкой, уверовав в то, что это поможет ему в предстоящем противостоянии. Опыта набирается, чёртов экспериментатор! Может, лучше будет вернуться домой, поменять номер телефона, выкинуть и из сердца, и из головы всё, что их связывало, и расстаться навсегда? Прошло всего четыре недели, а Женька Алёше уже все нервы вымотал, как же он вытерпит полгода, и кто сказал, что за эти шесть месяцев всё образуется по их хотению? Вот ведь упёрся любовничек, хоть кол на голове теши! Как будто нельзя найти другой выход из этой ситуации!       Но выхода Алёша не видел — и снова злился, и снова пытался себя успокоить, и снова не знал, выдержит ли всё то, что ещё предстоит, и нужен ли вообще Женя, когда страдания и проблемы из-за него уже перевесили любовные радости.       В девять вечера Женя подошёл к Милиной калитке и, увидев девушку в саду, приятно удивился: Мила была просто, но со вкусом одета, лишь чуть-чуть накрашена, держалась спокойно и естественно и подошла к нему достаточно грациозной походкой.       — Держи! Это тебе. Хочешь, дома оставь, а то ещё уколешься.       — Что так пышно? — смутилась Мила.       — Чтобы вечер запомнился.       — Тогда подожди, я в вазу поставлю, а то на самом деле завянут, пока ужинать будем.       Мила прошла в дом. Ни насчёт Алёши, ни насчёт Жени она давно уже не строила никаких прожектов. Мальчишки держались обособленно, на сближение с местными не шли, и мечты о столичных красавчиках погостили-погостили в девичьем сердце, а потом упорхнули и растаяли в небесах. Лето в деревне — пора жаркая, хозяйство у матери было большое, и ежедневные заботы быстро вымели из младого сердца сладкие грёзы. Мила видела в предстоящей встрече простой долг вежливости: наверное, Женя чувствовал себя виноватым, расстроив Колькины планы, — вот и решил сделать своего рода реверанс, чтобы не поминали лихом. Сама же Мила относилась к краху «бизнеса» друга детства равнодушно: в то, что из него выйдет что-нибудь путное, она и раньше верила с трудом. Поэтому держалась Мила с достоинством и без малейшего напряжения, глупости не тараторила, жадными глазами на парня не смотрела — эта лёгкость скоро передалась и самому Жене, порядком уставшему и от многочасового торчания перед компом или с мобилкой под ухом, и от постоянных препирательств с Алёшей, и от ощущения того, что он лжёт одной, изворачивается перед другим, выслуживается перед отцом, выгрызая — и пока тщетно! — свою независимость, — в общем, ведёт себя отвратительно. Мила не требовала повышенного внимания к своей персоне, восхищённых взоров, как Ира, доклада о прошедшем дне и расписания на следующий, как отец, извинений и оправданий с понурым видом, как Алёша, — они просто прогулялись до ресторана, просто вошли, сели, заказали приглянувшееся, ели и тихо болтали — ни о чём и обо всём понемногу.       — Ты помогала маме с вареньем?       — Конечно, я во всём ей помогаю. Понравилось?       — Да, но я немного попробовал. Для дома везу, на зиму, ну, и знакомых угощу. Спасибо.       — Не за что, наоборот, тебе спасибо. Нам городские заказы всегда к месту.       — Но у вас и так хозяйство большое. Не устаёшь?       — Нет, привыкла уже. Здесь зимой делать нечего, а лето и начало осени всегда загружены.       «Вот откажусь я жениться на Ирке, отец меня выгонит из дому, и поеду я на деревню к дедушке и к девушке. К чужому дедушке, к чужой девушке. Женюсь на ней и буду через дорогу бегать к Алёшке. С голода не помру, варенье буду лопать», — мстительно подумал Женя.       — А после школы здесь останешься?       — Вряд ли. У нас давно уже повелось после школы на заработки ехать. В Москву, Питер, на худой конец — по областным центрам. Институт не светит, не с нашим уровнем образования. Мест для бюджетников мало, остальное платное, да и как в городе после учёбы устроишься без знакомства… Так что на неквалифицированную работу нанимаемся. Самое главное — чтоб официально было, если надолго. Запись в трудовой, стаж идёт, пенсия больше будет. Если нет — только по старости. И к пятидесяти, если не раньше, люди из городов сюда возвращаются. Продавщиц в возрасте владельцы рынков и магазинов не держат, меняют на молодых, они расторопнее. С прислугой то же самое. Так уже не одно поколение делает. Елегорску ещё повезло: всё-таки городок. А деревни пустеют и вымирают.       — Значит, у вас зазор. Поколения восьмидесятых-девяностых нет?       — Примерно так. Только школьники и пожилые. Моя мать, например, тоже осенью соберётся и уже до весны… Работы мне прибавится, плюс ещё школа.       — Слушай! — Женя вспомнил советы Алёши. — А ведь можно и здесь людей работой обеспечить, каким-нибудь мелким производством. Консервные заводики, мануфактура: сумки, шапки, тапки, всё такое. Продажи по интернету наладить.       — Ну это не для консервов.       — Да, для продтоваров магазины.       — Но это только в Ростове, не мельче. В небольших городках, как видишь, самообеспечение. А ты что, хочешь облагодетельствовать Елегорск рабочими местами?       — Не знаю, капитал всё-таки нужен. — Женя поморщился: «Чёрт бы побрал эту Ирку, лезет из всякой дырки!»       — Но ты не бедствуешь.       — Это другой уровень.       — Женись на богатой.       «Вот видишь, Алёша, даже Мила о том же».       — И у моего отца такие же чаяния, а я как подумаю о цирке на всю жизнь…       — Да кто же тебя на всю жизнь к юбке приписывает? Женишься — приезжай сюда, открывай дело. Выстроишь особняк, без женского внимания не останешься. Развернёшься — разведёшься. Брачный контракт только надо с умом составить.       — До чего все деловые стали…       — Крестьянская хватка. Это вы, мажоры, сидите в Москве на родительском обеспечении и привыкли ни о чём не думать: папаши везде протащат. Но они же не вечны.       — Да, рано или поздно придётся мозги включать.       — А ты их уже включил — с мостом. И продолжай в том же духе, поднимай российскую глубинку.       — Ты только дождись.       — А я буду ждать. До конца школы точно, — Мила улыбнулась. — Спасибо за ужин, всё было очень вкусно. Для тебя постарались, не захотели в грязь лицом ударить перед столичным экземпляром.       — Надо же мне было как-то сгладить разрушение замыслов твоего приятеля.       — Кольки? Забей, я в это не верила с самого начала.       — Он твой парень?       — Нет, просто сосед-знакомый.       — А… тогда я не оскорблю ничьих чувств, если предложу тебе прогуляться?       — Абсолютно, не волнуйся. После еды полезно.       «Даже Милка за меня. Всегда можно прекрасно устроиться, надо только всё правильно рассчитать. Когда я изложу Алёшке все задумки по бизнесу здесь, он перестанет на меня фырчать. А молодец эта Милка! Вроде и деревенская, а мозги варят. И симпатичная, и одета прилично, и оформлена соответственно». — Расплатившись, Женя в приподнятом настроении вышел с девушкой под руку в прохладу разлившейся над Елегорском ночи.       — Куда? В рощу?       У Милы было прекрасное настроение. Казалось, навсегда улетевшая мечта вернулась. Золотой мальчик шёл с нею рядом. Да, завтра он уедет, да, ему навязывают брак, но выпитое вино веселило голову и отодвигало неприятности на задний план — они уменьшались и превращались в мелочи жизни, их можно было не замечать, а вот прекрасное… Разве у неё когда-нибудь было такое? Разве ей дарили цветы такого необычного оттенка, разве ей когда-нибудь их вообще дарили? Разве вели себя с ней так вежливо, ненавязчиво, нежно? Разве Колька приглашал её в ресторан, мог так изящно, сажая за стол, придвинуть стул, двигался в танце так грациозно, болтал за едой так непринуждённо? Женя по-прежнему мягок, тих, мечтателен. Даже если он к ней пристанет, это не будет ни пошло, ни грубо, ни похабно.       Женя тоже был в приподнятом настроении и мысленно благодарил за это Милу. Впервые за долгие дни он мог вести себя так, как ему заблагорассудится, без оглядки на то, как воспримут это окружающие, без осторожного лавирования, без надоевшего дежурства за компом, без увёрток и химерических измышлений в прикидках на будущее. Вот идёт Мила и ничего от него не требует, не припоминает общих знакомых по клубам, не рассказывает, в каких бутиках отоваривается, в какой машине разъезжает и как ей надоели личный шофёр и охрана. Нет у неё бриллиантов, они ей и не нужны. И грудь у неё, кстати, красивее, и попка круче. Конечно, грубовата по сравнению с Иркой, но, если её причесать, одеть и залакировать так, как может позволить себе невестушка, будь она неладна, ещё неизвестно, за кем останется первенство… И не манерничает, как москвичка, не строит из себя… строительную наследницу. И сцен ревности не устраивает, как Алёшка, не заставляет изворачиваться и оправдываться. Интересно, она от него чего-то ждёт?       Они вошли в рощу; на смену музе недальних странствий пришло любопытство. Как девушка себя поведёт, как он сам это воспримет? Любознательность в мужчинах неистребима, даже если её предмет вовсе не из разряда влекущих. А, может, и поэтому: новое, непознанное, ранее остававшееся без внимания — как девица себя поведёт, как это всё отзовётся в самом Жене, как среагирует тело? Парень намеренно подотстал, пропуская Милу вперёд. Она замедлила шаг. Женя подошёл сзади. Пора!       Станет или не станет, оттолкнёт или не оттолкнёт, встанет ли у него или не встанет? Как бы то ни было, пойдёт что-нибудь не так — он отбрехнётся, а завтра уедет, он ничего не теряет, мёртвые сраму не имут… и отбывшие тоже. Или, наоборот, надо постараться и оставить приятные впечатления? Из жизни надо уходить достойно, заплатив карточные долги. И уезжать из Елегорска тоже следует с гордо поднятой головой, одарив не только пенсионерок мостом, но и школьницу волнующими воспоминаниями. Эти мысли промелькнули в голове за считанные секунды, однако Женя даже успел удивиться, с чего это вдруг две из них оказались посвящены делам загробным…       Ощутив на плечах руки спутника, Мила остановилась, дрогнула, но не вырвалась — даже подалась назад, как бы ожидая продолжения и поощряя к дальнейшему. И оно последовало: девушка ощутила нежный поцелуй в шею — и затрепетала, ещё крепче вжимаясь спиной в грудь Жени. Настрой на романтику и свобода, тёмная ночь, полная луна, горячая кожа, молодое тело, гибкое и льнущее… Женя снова удивился — на этот раз тому, как быстро и не от Алёши ему стало тесно в джинсах. От плоти под пальцами, участившегося дыхания рядом, согласия спутницы, её волос, щекочущих щёку? — он был возбуждён, но плохо соображал, что в этом случае делают с девушками дальше. Раздеваться самому? А вдруг она не пойдёт до конца? Хорош же он будет со спущенными штанами и стоящим членом под смеющимися глазами отказавшей провинциалки!.. О том, что он справится с ней силой, нечего было и думать: научен уже… Начать раздевать её?       А Мила про себя всё решила сразу. В том, что сейчас она точно не забеременеет, она была уверена: знала свой цикл; Женька был рядом, хотел и не насильничал. Он был красив, он ей нравился, ей не в чем было его упрекнуть. И всё было предельно ясно, никто никому ничего не обещал, ничего не навязывал, но хотели оба — так пусть так и будет! И так будет лучше, чем на какой-нибудь пьяной гулянке под потными шарящими руками какого-нибудь Кольки в замызганной кухне между грязными тарелками и пустыми бутылками…       Мила повернулась лицом к Жене, их губы слились. Она расстёгивала ему рубашку, он провёл руками по её бёдрам, задирая платье. Она отстранилась на миг, в одно гибкое движение освободившись от одежды и тряхнув волосами. Он снова прижал её к себе, уже откровенно тёрся возбуждённым членом о лобок и сражался с ремнём и молнией джинсов, то и дело отвлекаясь от насущной потребности, чтобы сильнее провести рукой по гладкому Милиному животу. На влажную траву они рухнули, освободившись от того, что ещё на них оставалось. Парень сжимал в руках крепкие ягодицы и целовал давно затвердевшие соски, девушка сладко выгибалась навстречу его губам. «Они же тоже должны течь, — пронеслось в голове; рука полезла проверять догадку. — Чёрт, она уже вся мокрая!»       Мила действительно была вся мокрая и не смогла сдержать стон, когда пальцы партнёра провели по взбухшему клитору и скользнули вниз, мягко раздвигая губы. «Да у них в несколько раз больше смазки, чем…» — Женя не додумал до конца и отвёл в сторону бедро девчонки, устраиваясь между её разведёнными ногами. Его рука опиралась на уже изрядно примятую траву, он не хотел опускаться всем весом на распростёртое под ним тело; кроме того, ему надо было выяснить… Головка члена соприкоснулась с большими губами, разняла их, нажала на малые и… Кончик члена упёрся в кольцо, оно примкнуло к верхушке, сжимая чувствительную кожу. «Блин, охрана, стража, фонарею. Так вот она какая, девственная плева!»       — Ты что? — спросила Мила, почувствовав замеревшего на грани Женю.       Он подтянулся выше к её голове.       — Я не могу… тебя портить.       — Даже если я этого…       — Даже если ты этого…       Женя подтянулся ещё и прижался стволом к клитору, отведя головку члена от такого опасного соседства, он боялся, что разгорячённая Мила просто поддаст задом, сама насадив себя на член и лишившись девственности.       — Не бойся, сейчас мы устроимся немного по-другому. — Женя пару раз проехал членом вверх-вниз по клитору, вызвав ещё один восторженный стон.       — Сожмёшь ноги?       — Подожди, — Мила разгадала его замысел, — точно не хочешь? Давай тогда так… — и, вытянув руку, прижала член с нижней стороны ладонью к своей пульсирующей красной плоти.       Женя ощутил, что в этом искусственном тоннеле двигается к разрядке своими обычными темпами; Мила относилась к женщинам с клиторальным типом оргазма и, разгорячённая ласками, поцелуями и объятиями ещё до собственно акта, кончила раньше партнёра, огласив стоном округу и оросив несколькими порциями горячего густого эякулята средоточие своего наслаждения, которое не заставило долго томиться его обладателя и тоже извергло струи спермы на тёмно-зелёные стебли южной травки.       — Здорово! Тебе как?       Женя откинулся рядом, переводя дыхание.       — Прекрасно! Самое главное — я тебя сберёг.       — Да напрасно: мне пока безопасно.       — Ну… может быть, встретишь кого-то получше… как знать… будешь непорочна…       — Это сейчас не бог весть какая ценность. А ты приезжай ещё, если миллионами разживёшься и надумаешь что-нибудь здесь запустить, — тогда и выяснишь, встретила или не встретила.       — А ты провокатор, да? — Женя провёл рукой по Милиным волосам и даже не пожалел о том, что не покусился на её задницу.       — Немножко. Так не будешь меня сегодня… «портить»?       — Нет. — Женя перекатился и хлопнул Милу по бедру. — Давай вставай, подальше от соблазна.       Домой они возвращались, изредка останавливаясь на поцелуй. Девушка отворила калитку, парень помахал рукой, а после проскользнул в докторский домик, донельзя довольный тем, что свет потушен, Алёша, если и не спит, его не услышал и завтра будет воскресенье, а, значит, и Виталий Яковлевич никуда не уйдёт и заслуженная головомойка откладывается, по крайней мере, до поезда.