Право на предательство

      После ухода курьера Алёша был порядком на взводе: мало того, что с изменником-предателем так по-королевски разобрался, так ещё и Резников учудил. На билете в Елегорск лежала банковская упаковка банкнотов по пятьсот евро, пятьдесят тысяч. Трудоустройство, интересный поклонник, широкое ухаживание — всё это определённо и значительно перевешивало просьбу Жени о свидании на завтра. Алёша зарылся головой в потрясающий букет, надышался дивными ароматами и стал звонить разгулявшемуся папику:       — Павел Дмитриевич! Добрый день, огромное спасибо за цветы, но насчёт подъёмных вы пережали.       — Это ты недожал с самооценкой. С родителями говорил, допустят прогул двух школьных дней?       — Нет ещё, но, я думаю, поймут. Меня сейчас другое волнует: мы спалились, ваш курьер вышел из лифта аккурат в тот момент, когда я стоял на пороге и отказывал вашему зятю в завтрашнем свидании. Он глубоко озадачился, чем же я связан с «XXI Строем»… АПК — АПК, но великолепный букет новичку… Хорошо ещё, что деньги ваш посыльный вручил в квартире уже после того, как я захлопнул дверь перед носом отвергнутого…       — Не боись, Иру всё равно оповестят, если этого ещё не состоялось, о том, в компании с кем я появляюсь на корте и в ресторанах.       — Но она же придёт к вам за объяснениями.       — Мои сотрудники и моё отношение к ним — моё дело. Я же не лезу в её тряпки и в её постель.       — А… Но всё-таки пятьдесят тысяч — это слишком…       — Слишком мало, — засмеялся Резников. — Так что можешь оставить дома, когда завтра за прикидом поедем. А сегодня… поздравляю тебя с днём рождения и приятного вечера!       — Спасибо! До завтра!       Алёша призадумался, он не мог врать себе и сознавал, что те восемь дней, которые прожил без Павла Дмитриевича, пока строитель-миллионер анализировал и оценивал предполагающуюся покупку, провёл если и не в страстном ожидании влюблённого, то в явном нетерпении сердца, а мысли о Жене не вызывали больше сумбура в голове, ноющей боли и пугающей неизвестности грядущего.       Раздался приглушённый стук снова открывшихся дверей лифта, через несколько секунд в квартиру вошёл отец.       — Па! Мне подарок вручили, по этому поводу небольшое совещание. Пошли к маме в кухню.       Оксана Витальевна в последние полчаса отлучиться на новости сына не могла, потому что и в духовке, и на плите допекались и доваривались вечерние радости гостей. Увидев небольшую делегацию с неописуемой красоты букетом, она широко открыла глаза:       — Господи, какое чудо! И откуда… Ой, подождите!       Когда половину конфорок наконец благополучно отключили, женщина присела и устремила на сына вопрошающий взор. Алёша, уже набравший воды во взятый в столовой «парадный» кувшин и поместивший в него цветы, приступил к главной теме дня:       — Вы всё время волновались, что я никак не определюсь с тем, что буду делать после школы. Анатомия, прозекторская, трупы, кровь мне глубоко антипатичны, так что по твоим стопам, папа, я пойти, к сожалению, никак не смогу. Мамина литература — это прекрасно, но преподавание — преимущественно женское занятие, здесь династии тоже не получится. И я решил податься в строители… Идеи у меня были, я их изложил одному строительному магнату… тестю Жени, кстати. Он счёл их достойными воплощения, принял меня на стажировку и даже снабдил приличным жалованьем.       — А как? — заволновалась мать. — Строительство, стажировка… тебе же восемнадцати нет ещё!       — Ну да, есть какие-то послабления в Кодексе, что-то специально оговаривается… В общем, формальности утрясут юристы, поэтому в данное время речь идёт о стажировке.       — И во сколько тебя оценили? — подал голос Константин Валентинович: мужчины, как известно, конкретнее женщин.       Алёша решил не врать, чтобы в дальнейшем не запутываться, вернее, врать наполовину:       — Пятьдесят тысяч евро, но вы не падайте с табуреток, скорее всего, это за всю стажировку, то есть на следующий год, как раз до совершеннолетия. Командировочные, представительские и компенсация неудобств: на будущей неделе я на два дня отбуду в Ростовскую область, так что для преподов я официально гриппую. Но это случай исключительный. А главная составляющая оснований для такого вознаграждения — ценность моих идей. В общем смысле из меня готовят менеджера по непрофильным активам, конкретнее — анализ, оценка и приобретение земельных участков для предприятий АПК. В зависимости от того, как пойдут дела, после школы определюсь с институтом и формой обучения: очное, заочное, дистанционное. Но это вторично, так как все лекции в сети имеются, а о свободном посещении всегда можно будет договориться. В крайнем случае, папа, с тебя потребуется справка о том, что я лежал в твоей больнице с… этим самым… открытым переломом. От аплодисментов освобождаю, родственников рекомендую пока не посвящать, а то ещё сглазят…       — Ну и ну! Машину с личным шофёром тебе ещё не выписали? — поинтересовался отец.       — Пока нет, но… терпение, терпение! Надеюсь, тайных смыслов в моей реляции вы не нашли и никаких нехороших подозрений озвучивать не будете: на съёмную квартиру я пока переезжать не собираюсь.       «И не читайте мораль, и не копайте глубже, а то съеду», — сказали глаза вслед за устами.       Алёша счёл, что его поняли; родители показали, что приняли. Константин Валентинович не считал Оксану Витальевну мнительной и подозрительной, но на всякий случай или во избежание возможных прений после того, как за вышедшим Алёшей закрылась дверь, многозначительно произнёс:       — Резников — вдовец безукоризненной репутации.       — Кто ж спорит, — согласилась жена.       Общественное мнение всё ещё страдает силой инерции даже в болтливой столице, но банковские пачки надёжно закрывают изыски нравственных категорий и прочие фикции отвлечённого мышления…       Первую минуту после того, как дверь перед его носом захлопнулась, Женя провёл в оцепенении, потом приник ухом к замочной скважине, но ничего не услышал. Парень вздохнул, спустился на лифте, сел в свою распрекрасную машину и стал тупо накуриваться. Мысли никак не желали складываться в единое целое, в голове метались одни обрывки: «Алексей Королёв?», «компания поздравляет», «уполномочен передать»… Дьявол, что всё это значит?       Из подъезда вышел курьер и сел в скромную иномарку, автомобиль выехал со двора. Женя пытался понять, что же всё-таки случилось и связало теперь Резникова с Алёшей. Да и теперь ли, а если раньше, то когда? На самом деле? Игра? Подстава? Он ничего не понимал.       Женя сидел и курил, так прошло полчаса, надо было возвращаться домой, и тут он вспомнил слова Иры о том, что отношение отца к ней резко изменилось: папочка перестал быть покладистым, во всём потакающим и все капризы удовлетворяющим. Женя вздохнул во второй раз и повёл машину в Ирин распрекрасный особняк. Жена ждала его дома и, услышав репортаж о великих переменах, дала выход своему раздражению, которое в силу описанных в предыдущей главе причин постоянно в ней копилось, выплёскивалось и вновь набиралось:       — Нет, ты посмотри, а! То-то мне Алина говорила, что он в прекрасном настроении, помолодел на десять лет, расхаживает по дому в ковбойской рубахе и даже что-то напевает. Блин, забыл нашу мамочку! Неужели он действительно влюбился в твоего дружка? Ведь по справедливости он тебя должен был устроить к себе, чтобы ты не связывался со своими мастерскими, моё приданое взять в оборот и нам проценты выплачивать, а он!       — Влюбился?! Подожди, он же любит твою мать!       — Я сама была в этом уверена, а что как траур снят?       — Надо снова надеть, это же его компрометирует…       — Он скажет, что у него такая безупречная репутация, что её давным-давно пора кому-нибудь запятнать.       Супруги уселись за стол напротив друг друга, Ира взялась за телефон, Женя открыл ноутбук. Через двадцать минут все подробности падения такого благонамеренного раньше миллионера были выяснены: Алёша улыбался на корте рядом с сиятельным магнатом в интернете, болтливые особы с отлично поставленным недоумением сообщали по трубке любимой дочери о похождениях отца по шикарным ресторанам в паре с молодым красавчиком и с удовлетворением констатировали, что монашеское затворничество кончилось, а капитал на счетах Резникова теперь работает не только на вход, но и на выход. Не обременённые мечтой о замужестве, вступившие или готовящиеся вступить в давно обговорённые династические браки подружки упивались вдвойне: и пронырливые охотницы за приданым потерпели неудачу, не будут впредь соваться со своим рылом в круг избранных, и несносная зазнайка Ира, давно считающая себя не просто наследницей, но и обладательницей полумиллиардного отцовского состояния, ныне задумается о том, сколько же ей на самом деле останется.       — Я поеду к отцу! — заявила Ира, слегка раскрасневшись и растрепавшись после кратких телефонных переговоров. — Он не смеет выставлять меня и себя на посмешище, я его призову…       — К чему? Чтобы он стал жить как тебе угодно и снова впихнул в себя любовь к твоей матери?       — Хотя бы скажу ему, как он должен себя вести, чтобы его имя не поносили. И, потом, надо проверить, права ли Алина, действительно ли он такой весёлый-развесёлый. Это ни в какие рамки, он не смеет забывать нашу мамочку!       Женя решил не спрашивать, почему человек до конца своей жизни должен оплакивать утерянное однажды, в первый раз ему пришло в голову, что та самая Анна, о которой жена всегда говорила с придыханием, вовсе не являлась ангелом во плоти.       — Ладно, только пообедаем сначала.       За обедом от Иры досталось уже горничной Татьяне Семёновне: овощи, по мнению хозяйки, были недоварены, мясо — пережарено, салат — слишком пресен, десерт — слишком сладок, чай — не настоен, вино — не охлаждено, а суп — вообще остыл. Мадам Владимирова пришла в бешенство, но она была образцовой прислугой и, потопив ярость, лишь меланхолично заметила:       — Сегодня было то же, что и вчера. Если моё обслуживание вам не нравится, можете обратиться в агентство и расторгнуть контракт.       — Ладно, иди…       Павел Дмитриевич, в котором общение с Алёшей завело несколько чёртиков, более подходящих двадцатилетнему возрасту, занимался тем, что сидел перед ноутбуком и переводил в него из мобильника фото любимого, нащёлканные в ресторанах и на корте, поэтому сообщение о приезде Иры воспринял без энтузиазма:       — Скажи, что я не принимаю, у меня по работе завал с договорами.       Алина удивилась в очередной раз и в смятении доложила Ире, уже вышедшей из машины, о том, что отец не принимает. Мадам Меньшова-Резникова пришла в ярость:       — Это что значит?! — Оттолкнув домоправительницу, Ира быстрым шагом пересекла гостиную и остановилась перед входом в кабинет: дверь была заперта на замок.       — Папа, мне надо с тобой поговорить!       Резников мечтательно улыбнулся последнему изображению, поднялся и открыл дверь, но замер, не пуская Иру внутрь:       — Я же сказал, и Алина передала, так? — Маячившая поодаль фигура Алины Викентьевны молча кивнула головой. — Так в чём дело?       — Дело в том, что на мои просьбы ты не отвечаешь и принимаешь на работу всякую шваль! У тебя есть муж единственной дочери, он близкий тебе человек, а ты забиваешь свой штат чёрт знает кем!       — Послушай, «XXI Строем» не ты пока руководишь…       — И очень жалко, потому что ты творишь глупости!       — Кадровая политика компании не имеет к тебе никакого отношения.       — Политика?! Да весь город только и говорит, что это не политика, а твои странные пристрастия! Ты позоришь фамилию!       — Ира, тебя занимают пересуды? Ты опускаешься до провинциалки. Я ни перед кем ни в чём не обязан отчитываться. А теперь извини, у меня дела.       И перед молодой женой, как и двумя часами ранее перед мужем, захлопнулась дверь, правда, в другую обитель. Все последние годы Иру баловали и боготворили в память о матери, две последние недели — в ту же самую память отвергали.       «Впрочем, — подумал Павел Дмитриевич, — даже если бы Ира осталась моей родной дочерью, я бы всё равно влюбился».       Женя, выслушавший новость о неслыханной дерзости тестя от разъярённой жены, тяжело плюхнувшейся на сиденье рядом, был огорошен; сомнения и подозрения росли в нём снежным комом.       — Куда теперь? Я вообще-то рассчитывал, что ты на машине отца вернёшься, а я проеду к матери в больницу.       — Ну отвези меня домой, а потом проезжай. Передашь привет.       — Могла бы со мной поехать.       — Мне сейчас не до посещений. И надо вторую машину завести.       — Давай всё-таки не роскошествовать, пока я ещё не раскрутился, а то наше довольствие на текущие быстро испарится.       Ира высокомерно посмотрела на Женю:       — Из своих десяти возьму. Мне ещё мелочиться не хватало…       Женя отвёз Иру домой и отправился не в больницу к матери, как говорил, а домой к отцу и с порога начал повествовать о постигших молодую чету бедствиях, после пошли упрёки:       — Это вы меня склонили на этот брак! Это вы твердили: «Ах, такая девушка! Ах, такая семья! Ах, миллионы!» Ну и что? Где это теперь? Да ваш чёртов олигарх на порог родную дочь не пускает!       — Он не олигарх — он капиталист, — осторожно поправил сына г-н Меньшов-старший.       — Один хрен! А что я получил? Брачный контракт и отдельную спальню в доме, который не мне принадлежит? Фригидную ворчливую дуру под боком? Я с лучшим другом поссорился, он ведь меня тоже предупреждал, а теперь демонстрирует, что не зря! А вы? Так на вас миллионы и посыпались!..       — Ладно, не фырчи, и без этого проблем полно, — проворчал Артемий Денисович.       — К маме поедем?       — Мы были уже. Завтра.       Женя схватил стоящий на столе графин, не глядя, налил в стакан и выпил. Жидкость оказалась апельсиновым соком и немного охладила разгорячённую голову. Прямо в столовой неудачник дня скинул туфли, прошёл в свою комнату и повалился на постель. Как же хорошо всё было каких-нибудь четыре месяца назад!       «Ладно, признаю, Алёшка был прав, я ещё наплачусь с этим браком», — думал Женя. Больше ревности угнетало мгновенное преображение друга, больше угнетения оно озадачивало. Ясно было, что инициатива шла от Резникова — работа, цветы и перспективы. Ясно было также, что она, каким бы внезапным порывом ни была, всё-таки имела под собой один импульс — тот, обусловивший контакт, из которого всё остальное и вытекало. Желание контакта должно было исходить от Алёши, здесь Женя голову готов был прозакладывать, но что его спровоцировало, что лежало в основе? Не совет же друга приударить за папочкой, пока сам друг будет заниматься дочкой… Каприз, легкомысленное «делаю то, что в голову взбредёт», прицел на отмщение мультимиллионеру, попытка внесения разлада в молодую семью, сплетни, оповещение строителя-капиталиста о добрачных интимных отношениях его зятя, банальное желание выбить бабла у того, у кого оно в избытке? Он хотел устроиться на работу? Войти в доверие и шпионить? Влюбить в себя старикана? Развеять своим прекрасным ликом обожание умершей, свести его на нет и тем самым умалить любовь к дочери? Или просто упросить могущественного владельца холдинга немного пособить побывавшему на свадьбе, как бы устроить на работу и предъявить это предкам, чтобы родичи не донимали с трудоустройством? То, что Алёша вынашивает в голове планы Резникова отравить или разорить, Женя отмёл сразу: для первого у экс-любовника не хватило бы смелости, для второго — чисто профессионального опыта и страсти к интригам. Стремление войти в «высший свет» тоже за Алёшей не водилось, а вот возможность обскакать изменившего, женившегося, так незаслуженно окрещённого «предателем» друга была очень вероятной. Но причин набралось так много, что Женя по-прежнему ничего не соображал. Может быть, надо было оставить их и приступить с другого конца, вместо импульсов заняться последствиями?       Женя стал соображать, но и здесь вопросов было больше, чем ответов. Было ли охлаждение отца к любимой дочери вызвано визитом Алёши, или оно состоялось раньше? Могла ли Ира случайно чем-то оскорбить или глубоко уязвить Павла Дмитриевича — до такой степени, что от любви родителя к родному чаду не осталось ничего, хоть раньше об этом чуть ли не легенды ходили? Да и была ли эта страсть на самом деле или являлась лишь умело поданной мистификацией? Как же он пролетел, как просчиталась вся семья! Пахан думал, что уставший от бремени правления огромным холдингом мультимиллионер сразу же после свадьбы дочери призовёт зятя в свою империю и дела вместе с активами станут резво перетекать из старых рук в молодые, но престарелый капиталист не только не собирался удалиться на покой, спокойно живя на десять-двадцать процентов от ранее имевшегося, а ещё и стал играть в плейбоя. Говорят, в таком возрасте от мужчины чего хочешь можно ожидать, он ещё и в клинику, где Алёшин отец работает, ляжет на пластику… Неужели у бывшего партнёра с магнатом-строителем всё может зайти так далеко, что ветреник Алёшка изрядно опустошит огромную казну, да к тому же и завещание в свою пользу пробьёт? Так кто же тогда предатель, чёрт побери, если Женю вынуждали, а приятель действует по собственной воле? Забавляется он, видите ли! Подловить его, что ли, завтра по дороге в школу и припереть к стенке, чтоб кололся, насколько преуспел?       И тут разум уступил чувствам, в сердце ворвалась ревность. Перед глазами Жени проносились руки соперника, заключающие в объятия его, Женины личные, владения, губы подлого искусителя тянулись к губам, на которые только он имел право, выгибающееся тело и запрокинутый подбородок, открывающий и предоставляющий нежную шею на милость навалившегося сверху, постель, заляпанная следами порочной страсти. В первый раз в жизни Женю обворовывали так нагло, и то, что это, возможно, ещё не состоялось, утешало мало. Как и у страха, у ревности и потерянной любви глаза велики: Женя представлял свои отношения с Алёшей такими возвышенными и идеальными, такими горячими и страстно-терпкими, основанными на таких высоких смыслах и напряжениях, какими они никогда не были, — и в силу этого настолько же грязными, извращёнными, подлыми, отвратными, гадостными, пакостными, мерзкими, противоестественными выглядели узы, которые повяжут или уже повязали любовника с тестем. Как Алёша смел бросить свой взгляд на кого-то ещё, предать их клятвы? Ну да, Женя виноват, но он и не отрицал, он и признавал, и винился, но его-то обязывали, его вынуждали родные и обстоятельства, он же ничего от Алёшки не скрывал! Он только на неделю увлёкся Ирой и Милой, но это было кратковременное наваждение, оно уже давно прошло. Милы вообще бы не было, если бы он поехал в Елегорск вместе с Алёшкой, он же предлагал… Женя слегка умерил порывы негодования и стал соображать, не мог ли партнёр угадать, почувствовать этот недельный отход или, может быть, даже созвониться с дедом, а тот уже его оповестил, как часто девушка возвращалась после полуночи со стороны гостиницы и кто её сопровождал… «Но он первый, он первый, ещё до всего этого, ещё здесь, в Москве, ещё в понедельник меня обозвал и чуть ли не спустил с лестницы!» И что значат эти гостиничные и столичные перепихи по сравнению с тем, что у них было с января, то есть девять месяцев, почти что год! И Женя стал вспоминать жаркие июньские ночи, тихий смех и тонкую руку на фоне окна, закрывающую луну своим запястьем…       Мозги кипели, сердце горело, член изнывал, тело жаждало — всё требовало украденного. Успокаивало лишь то, что между семнадцатилетним мальчишкой и пятидесятипятилетним стариканом не может быть ничего серьёзного — во-первых, ничего истинного — во-вторых, ничего долгого — в-третьих. Не то чтоб очень, но всё-таки помогало. Алёша одумается и вернётся. А Женя задумается и придумает, как это возвращение ускорить.       «Вообще-то я начал с того, что хотел выяснить, что конкретно, с какого дня, по какой причине и с какой целью, но ничего не вывел, кроме ни на чём не основанного убеждения в несерьёзности, фальши и краткости возможной связи. Хотя почему ни на чём не основанного? — как раз на разности в возрасте, да и из разных кругов они, и по характеру разные… Правда, насчёт нрава особенно сказать нечего: Алёша — ещё несложившаяся личность, а Резников слишком закрыт, чтобы посторонние могли его анализировать. А вот то, что он опытный старый стервец, сомнений не вызывает. Если уж принялся окучивать Алёшку, трудно будет вырвать его из цепких лап умудрённого сквалыги, он подмаслит его и деньгами, и сладкими речами; и более стойкие продавались с потрохами со всем набором своих красот, принципов и понятий. И за гораздо меньшие бабки. Хорошо, что Лизка у подружки: выслушивать её мнения и советы, может, и интересно, но сейчас почему-то не хочется… А домой хочется ещё меньше. Впрочем, я сейчас дома, а там, откуда приехал, живёт дочь моего злейшего врага… Кто бы подумал, что моя ненависть к ней начнётся из-за предательства друга?»       Женя взял телефон:       — Ира? Я у отца. Сегодня не успели — завтра с утра в больницу едем, я здесь останусь, у меня голова раскалывается.       — Хорошо.       — Хочешь, шофёр отца тебя в институт отвезёт?       — Да какой институт, тут впору к бабкам бежать за отсушкой для папочки. Ну пока.       — Давай.       Возможность провести ночь вдали от жены сразу подняла настроение и воззвала к великим деяниям: сейчас дружок, конечно, празднует днюху, но ночь-то впереди свободна. Позвонить, пригласить на дачу, повезти, самому повиниться, укорить, убедить в любви, разубедить в похоти, помириться и потрахаться.       Женя отбил SMS-ку и решил подождать часа два, пока гости не начнут расходиться. Раньше Алёшку на ночь отпускали, он это знал, — значит, теперь всё зависело единственно от его желания. «Ну если только он откажет!..» Грозил Женя долго, до двенадцатого часа, в перерыве успел и поужинать, и переброситься парой слов с вернувшейся от подружки Лизой. Оба к задушевной беседе расположены не были, Лиза решила отложить все расспросы на завтра и улеглась спать. Алёша наконец включил телефон.       — Ещё раз привет и ещё раз с днём рождения! У меня куча проблем, но твоё благополучие для меня прежде всего, нам надо серьёзно поговорить, и я объясню тебе…       — «Куда девал сокровища убиенной тобой тёщи», — ехидно уточнил Алёша.       — Послушай, старые комедии — это прекрасно, но…       — На сегодня их хватило и ты решил разыграть новую? Я слушаю, у тебя пять минут.       — Мне и двух хватит. Я виноват, ты виноват, меня стукнуло, тебя стукнуло. Сейчас я у отца, хочешь, проверь по стационару. Я у тебя буду через пятнадцать минут, поедем на дачу, всё обговорим, уладим, утрясём и помиримся как обычно, — Женя действительно оказался краток.       — А с чего ты взял, что это меня интересует? Скучища, у Резникова программа в сто раз занимательнее.       — Я как раз тебя хотел предостеречь от его когтей, у него хватка капиталиста: поработит и в цепи закуёт, не успеешь и опомниться.       — То-то вы всем скопом в его объятия через доченьку так и подкатывали… — веско возразил Алёша. — А что случилось? «Сменился ветер своенравный — и ты опять приходишь к равной»?       — Что, Павел может заглянуть, а ведь вы с ним почти женаты? — парировал г-н Меньшов-младший.       — Эк ты переврал «Собаку на сене»… Павел хорошо воспитан и не трезвонит к полуночи.       — Так он тебе уже названивает, раз у тебя расписание его звонков? — подозрительно осведомился Женя.       — Да, всё деловое у нас по порядку: работа, переговоры, разъезды. В отличие от некоторых бездельников, которые дурью маются, или ты тоже заделался великим бизнесменом?       — Это ты дурью маешься! И не пудри мне мозги переговорами и разъездами: работа в вашем общении — десятое дело, — уличил Женя легкомысленного возлюбленного.       — Конечно, преимущественно мы видимся вне её: на катке там покататься, в ресторане банально посидеть и потолковать о высоких материях. О литературе, например, а то встречаются некоторые несознательные, которые на фикбуке сидят, а «Ai no Kusabi» ещё не читали. А у тебя что? Много шапочек навязал? Или валенки валяешь? А Ира не помогает, распевая: «Видят люди, видит бог, как его любила: по морозу босиком к милому ходила. Валенки, валенки…» — показал глубокое знание русского фольклора Алёша. — Я не ошибся, цитируя?       — Перестань язвить! Нам надо поговорить! Я за тобой заеду, я всё понимаю, но не связывайся с Резниковым.       — А ты мне кто? Участковый?       — Слушай, всё, что я сделал, я делал по принуждению, ты это прекрасно знаешь, а сам предаёшь меня из прихоти, из глупой мести! Я же сказал, что всё разрулю! Открой наконец глаза! Я от Ирки ушёл, — выложил свой главный козырь г-н Меньшов-младший.       — На одну ночь? Какая дерзость! — Алёша не впечатлился услышанным.       — Ты не имеешь права так поступать, потому что я тебя люблю!       — Ах, какой пассаж! Немного больше томной страсти и проникновенности! Только одно небольшое несоответствие: как говорится, «бедное право: все его имеют» — чем же я хуже? Лучше буду иметь право, чем тебя! В общем, ты мне надоел, встречаться с тобой я не собираюсь, у меня своя жизнь. Отправляйся к своей Ирке и не смей приходить на вокзал «провожать Павлика», — выделил Алёша два последних слова, — а то окажешься в творении Петра Великого.       В ухо Жене забили короткие гудки отбоя. Встреча не состоится.       Отбросив в сторону телефон, Алёша понял, что произошёл великий переворот: в первый раз он отказал Жене, отказал вдвойне: и в постели, и в согласии слепо следовать его установкам. «Нашёлся мне оракул, — зло думал Алёша, он всё ещё был взбудоражен. — С Иркой он развёлся, как же! Знаем мы таких неженатых, пустышку для глупой бабы на ночь или на курорт. „Ушёл“! Ушёл — это когда свидетельство о разводе выдадут и штамп в паспорте перечеркнут. „Делай то, не делай это, слушай меня, не слушай его, год пройдёт — и всё будет прекрасно“. Я ему не… что бы такое вспомнить? О! „Не тварь дрожащая и право имею“. И ещё… — И Алёша сориентировался по моменту: — И не Европа Америке. Вот!»       Конечно, Алёша понимал, что Женя, горько пеняя ему, в чём-то был прав: если после первой и даже после второй встречи с Резниковым с выбранной дорожки можно было соскочить и удалиться как ни в чём не бывало, то теперь он уже был привязан к Павлу Дмитриевичу гораздо крепче. Он уже был зачислен в штат, на столе у него уже лежал билет, а в ящике стола — пятьдесят тысяч евро. Надо было ехать, надо было как-то отрабатывать полученное, хотя бы в буквальном смысле. Но небуквального, надстроечного, нематериального тоже хватало: с Алёшей никогда так не возились, не опекали так изящно и целомудренно и в то же время — определённо. Он помнил пальцы Резникова, поднявшие его подбородок, его намерения, хоть и отнесённые к вероятию, к будущему, не вызывали сомнений. Алёша застыл на границе между Женей и Павлом Дмитриевичем. На двух стульях усидеть было невозможно, опуститься на пол между ними — жёстко, низко и неудобно. Надо было перебираться. «Женька меня, конечно, просто так не отпустит, хотя бы из самолюбия, он знает, что я всё помню. Это я только по телефону ему отказал, но рано или поздно мы и в реале встретимся. А до этого он по интернету будет мне свои фотки ню слать и наши совместные в городских и сельских спальнях. И Павлу Дмитриевичу, конечно, тоже. Хорошо всё-таки, что я ему сказал о том, что мы встречались». И Алёша уснул с твёрдым намерением выкорчевать старую страсть, чтоб она не мешала прочней пустить корни и прорасти в сердце новой.       Субботний шопинг прошёл удачно, в моде и трендах Резников разбирался не хуже, чем в бетоне и фундаменте: сказывались общение на высшем уровне и вращение в соответствующих кругах. После покидали шары в боулинге, прокатились по ближайшему парку на велосипедах, умяли по мороженому и прогулялись по Москве-реке. Катер, конечно, Павел Дмитриевич зафрахтовал заранее, исключительно на две персоны (не считая капитана), и искренне смеялся вместе с Алёшей, смотря, как на берегу охрана отслеживала прогулочный кораблик с сиятельным магнатом и его юным сияющим спутником. Завершали вечер, как обычно, в ресторане, парень беззаботно выбалтывал подробности вчерашнего полночного часа.       — Вы как к порнографии относитесь? Теперь он вам, наверное, фотки будет слать, чтобы показать моё истинное лицо.       — Но там уже не лицо…       — Ну да, — улыбнулся Алёша. — Вся панорама, в своё время мы нещадно селфкались.       — Меня не отвратит, посмотрю с удовольствием, правда, только на одну половину. С эстетической точки зрения будет весьма привлекательно, с практической — интересно узнать, что ты в постели предпочитаешь, и с провокационной: фото сохраню, напортачит что-нибудь твой бывший дружок, разозлит меня — и заведу я на него дело по распространению в сети педофильских изысков: тебе же семнадцати тогда ещё не было.       — А разве не до шестнадцати запрещается?       — Какая разница, закон что дышло: куда повернёшь — туда и вышло. — Бесспорно, в Резникове были и зачатки дипломата, поэтому завершил он вполне миролюбиво: — Но ты не волнуйся: я понимаю, негоже порывы первой страсти так дискредитировать, ничего не будет без твоего согласия, я просто дам ему понять, чтобы он не заигрывался и держался в рамках, умерил своё негодование и не выходил за нормы приличия.       «Однако, — подумал Алёша. — Очень совестливо подано, но фактически угроза: я многое могу, и если ты поведёшь себя не так, как мне будет угодно… Нет, я далеко не просто погулять вышел. Интересно, на какой срок хватит его долготерпения? А, впрочем, что в мандраж впадать: я же за этим к нему и шёл. Только с какой целью? Сейчас и вспоминается с трудом. А, ну да: за бабками. Чтоб Женьке нос утереть. Так я ему уже и утёр. То есть оттёр от своей персоны. Пока по телефону. Увеличить мстю? Заделаться важным человеком? Почему бы и нет, если Женька сам говорил, что жизнь не только любовь. Вот я её и разнообра… зю, зую? Дьявол, пьяное вино, то есть пьянящее, терпкое, красное, сухое, чертовски вкусное мясо с этим шедевром архитектуры из риса и мудрёным иностранным названием… и определённо неравнодушные и не оставляющие равнодушным серые глаза… Интересно, что мне будет предложено в постели? Или уготовано?»       — Эй, ты где?       — Задумался: а вдруг не справлюсь? — очнулся Алёша. — У меня ведь нет никакого опыта.       — Ничего, я помогу. Все начинали без опыта. С родителями конфликта по поводу отъезда не возникло?       — Не, приняли. Они больше волнуются, как я пятьдесят тысяч буду отрабатывать.       — Буквально «как»? — двусмысленно усмехнулся Резников.       — Нет, не буквально… — Алёша запнулся, ему было и смешно, и волнительно, и любопытно, и жутковато. — То есть… — Парень засмеялся. — Ну нет, я им сказал, что это на год, с командировочными, обмундированием и компенсацией на репетитора за прогулы.       — Ну ладно, пусть пока это выглядит так, дальше разберёмся… Кстати, я навёл справки: на работу можно устроиться с шестнадцати лет. Так что с месяц походишь стажёром, а потом переведём тебя… в действительные статские советники.       — Занятное определение, так в голове и мелькает… станционный смотритель… унылая пора…       «Короче становился день,       Лесов таинственная сень       С печальным шумом обнажалась,       Ложился на поля туман»…       — «Гусей крикливых караван       Тянулся к югу: приближалась       Довольно скучная пора;       Стоял ноябрь уж у двора».       — Вы тоже любите?       — То же, что и ты, у нас ведь общие интересы.       Все мы рано или поздно пересекаем черту, за которой становимся философами и психологами. Как ни был Резников одержим Алёшей, и он подивился сюрпризам судьбы. Он прекрасно понимал, что раньше его ничто не тянуло к мужскому полу; если это произошло, то смене своей ориентации он был обязан измене жены: именно узнав о ней, он разочаровался в женщинах совершенно. Если бы она только изменила, только предалась наслаждению, это ещё можно было понять, но она родила, родила не от него; зная об этом, она могла бы попытаться что-то изменить, родить второго ребёнка, уже их общего, но она ничего не сделала — и обрекла его на затухание рода. Однако это Анну не волновало — и вихрь омерзения Павла Дмитриевича взвился выше небес, он отвратился, возненавидел прекрасный пол безоговорочно, полностью, без всяких исключений. Все женщины казались ему мерзкими хищными лживыми тварями, их надо было обходить за версту, им нельзя было верить ни капельки, ни одному их слову. Но опыта интимного общения и постели с мужчинами у него не было совершенно — Резников углубился в интернет, с выработанной десятилетиями хваткой достаточно быстро восполнил имевшийся дефицит информации и стал рассуждать дальше. Повстречался бы ему Алёша ранее, поведал бы о любовных игрищах с Женей хотя бы в сентябре — Павел Дмитриевич с копьём наперевес бросился бы защищать собственность своей дочери от любых покушений, пусть даже датированных прошлым днём, выжег бы калёным железом и намёки на возможный отход мужа-красавца от своего драгоценного чада, а теперь он должен был пресекать эти поползновения для себя лично. Он не говорил пока Алёше о своей перемене к дочери, хотя знал, что парень этому обрадуется: слишком много боли причинил ему этот брак. Резников решил накопить для предмета своей любви достаточно позитива и подавать его порциями, дозированно: мальчику это было нужно, а Павлу Дмитриевичу необходимо было стать незаменимым для Алёши. Утешающим, лечащим, заботящимся, задаривающим, обеспечивающим, продвигающим, возвышающим. И так же постепенно, понемногу он надеялся пробудить в Алёше искреннюю симпатию к своей персоне. Расположение, восхищение, благодарность, симпатия, привязанность, привычка, частые встречи, сильное плечо за спиной — почему бы всему этому не перерасти в чувство? Да и секс надо было учитывать: расставшись с Женей, пацан сидел на голодном пайке, гормоны между тем играли — можно было воспользоваться и этим. За свою потенцию Резников не опасался: он так мало был с женщинами в последние годы и так умеренно потреблял спиртное, что практически себя не изнурил и сохранил на середине шестого десятка приличный потенциал. Кроме того, и эмоциональный подъём играл не последнюю роль. Он мог привязать ещё и этим. О сильной любви Павел Дмитриевич не мечтал, он был реалистом.       Алёша отличался и от Иры, и от Жени, он не был помешан на шмотках и тачках, он любил литературу, а Резников помнил, с каким трудом убедил дочь прочитать «Войну и мир». В парне не было чванства и желания утверждения своей значимости. Он не был напыщенным и глупым, мало употреблял жаргонные словечки, от которых почтенного мультимиллионера воротило, он мог и любил слушать собеседника, в интернете выискивал не только сплетни, моды и порнуху, понемногу интересовался астрономией, религией, политикой, часто и много читал, любил старые фильмы. Очень прохладно относился к западу и ещё более отрицательно — к заокеанскому, грезил о воссоздании СССР. Он был тем из молодой поросли, который не вызывал у Павла Дмитриевича неприятия, а неприятие у него вызывали очень многие. Резников любил свою работу и гордился своими достижениями, но тщетно пытался не только посвятить Иру в подробности дела, которому служил, но даже на короткое время призвать её внимание: девушку отвлекали подружки, звонки, она вспоминала об институте, семинарах, забегах по лавочкам — и убегала, не дослушав и, конечно, не подумав извиняться. Когда к подружкам и институту прибавился Женя, Павлу Дмитриевичу не стоило и пробовать пробудить в дочери интерес к своему бизнесу, а Алёша вникал, заинтриговывался и впечатлялся, он любил слушать и про композитные материалы, и про энергосберегающие технологии, и про многое другое. Ему не было это нужно по работе, всё это даже косвенно не относилось к должности, на которую его планировал назначить строитель-капиталист, — его просто увлекал процесс, интересовало функционирование системы в целом, поражал масштаб.       Но достоинства Алёши этим не исчерпывались, он не был только порядочным, умным, внимательным, внимающим и разносторонним — он открылся ещё и своим духовным миром. Фантазёр и мечтатель, он с четырёх-пяти лет влюблялся в пиратов и мушкетёров, смелых разведчиков и благородных бандитов — всех книжных, мультяшных и киногероев, населял ими своё воображение — и в нём они продолжали жить, действовать и любить уже по его личному сценарию. Процесс поглощения информации и уход от канона обычно переходит в фантазии, а затем — и в размышления. Связь восприятия с воображением трансформирует его в самовыражение и заставляет задумываться о причине и следствии, голова начинает работать на выход, на созидание, пусть и нематериальное. Сюжеты и логика развития, своё место в жизни и её смысл, две противоположности — фантазия и анализ, противостояние бытия и сознания, оценка чувств и глубинное содержание обуславливает насыщенность и души, и мозга — Резников поймал то, мимо чего пролетал Женя, — и восхитился. Алёша это понял — и зауважал в поклоннике этот отклик. Очень быстро Павел Дмитриевич перестал быть для него мешком с деньгами. Они ещё не породнились, но стали близки друг другу на том самом уровне, который у многих напрочь отсутствует.       Отъезжали во вторник, двадцать девятого октября. Алёша с Резниковым заняли среднее купе СВ, в двух соседних расположились телохранители и эксперт с юристом. Алёша вошёл с лёгкой сумкой на плече, «представительский» костюм для визита к губернатору стражи взяли на сбережение в свои владения, багаж Павла Дмитриевича тоже состоял из одного небольшого чемоданчика, более походящего на дипломат, — настолько небольшого, что ни выдвижной ручки, ни колёсиков ему не полагалось.       — А курочку в баночке вам не положили? — скорчив забавную рожицу, поинтересовался парень. — Ведь в вагон-ресторан вы точно не пойдёте.       — Точно не пойду. Алина чем-то снабдила, но, откровенно говоря, я прослушал. В крайнем случае свой спецназ за пирожками пошлю.       — Не волнуйтесь, мне мама котлет нажарила. — Алёша раскрыл сумку. — А, тут ещё картошка, термос и хлеб с печёным. В общем, с голоду не помрём.       — Ну и я ревизию устрою. — Резников взял свой багаж. — Так, здесь документы. Гм, рекламные буклеты. Алина, верно, положила на дорожку, чтоб не скучать. — Брошюры с яркими цветными обложками заняли место рядом со снедью попутчика. — А в этом отделении? Нарезка, салат, паштет и пакет с хлебом. Всё в одной упаковке, причём плоской. Рационально. Живём.       — А всё-таки жалко, что курочки в баночке нет.       — И крутых яиц с солью в спичечном коробке. Это было бы так поэтично, сразу напомнило бы о давних поездках.       — А, и вы участвовали в этих семейных выездах!       — Да, муза дальних странствий звала в путь-дорогу…       Конечно, они столкнулись в узком проходе, разбираясь с обеспечением.       — Ой, извините.       — Да не за что, это я наехал…       Посмотрели друг на друга и рассмеялись.       Состав неожиданно двинулся с места сильным рывком, они сшиблись опять, чуть не потеряли равновесие — и расхохотались снова.       Поезд набирал ход. Резников думал об Алёше и делал вид, что изучает рекламу, — до тех пор, пока одна страница его не заинтересовала:       — Ха, послушай: «Антиседин. Всего десять дней — и ни одного седого волоса». Может, обзавестись? Избавлюсь от меток дней суровых.       — Что вы! Ни в коем случае! Вам так подходит, оставьте! Пожалуйста, не трогайте! — Алёша и сам не ожидал, что начнёт так активно возражать.       — Ты думаешь? — в интонациях Павла Дмитриевича явно сквозило сомнение.       — Конечно! У вас такой солидный импозантный вид, вы такой интересный мужчина с этой сединой, а без неё будете выглядеть не так убедительно.       — Чёрт знает… — Резникову явно улыбалась мысль погарцевать рядом с юным спутником без заметных серебристых нитей в шевелюре.       — Да нет же! У вас ведь свой цвет тёмно-пепельный? Вдруг выйдет мрачновато, к вам уже такому все привыкли, светлое всегда освежает.       — Ну хорошо, не буду, — Павел Дмитриевич сдался, но название всё-таки запомнил. На всякий случай, мало ли что…       Как и обычно, в обществе владетельного капиталиста Алёше было немного волнительно и чуть-чуть боязно. Он чувствовал себя капельку под хмельком, и ещё что-то подмывало…       — А можно я к вам пересяду? А то я против хода сижу, а так люблю навстречу панораме смотреть…       — Без вопросов. — Резников уже приподнялся, но Алёша остановил его.       — Нет-нет, вы сидите, а то получится, что я вас выгоняю. Вы же тоже любите навстречу перспективе?       — Ну хорошо, поделимся впечатлениями, только давай ты к окну ближе, а то я своей фигурой тебе обзор перекрою.       — Да нет, вы не мешаете абсолютно.       — А ты со своей комплекцией — тем более.       Алёша проскользнул к окну, Павел Дмитриевич слегка отодвинулся. Атмосфера сгущалась, воздух словно искрил.       «В конце концов, надо проверить», — подумал Алёша и после десятиминутного любования быстро проплывающими в окне деревьями и кустами осторожно опустил голову на плечо соседа.       — Ничего?       — Ничего, — Резников скорее выдохнул, чем проговорил, и так же осторожно обвил рукой спину парня и положил кисть сбоку на его стройное бедро. — Ничего?       — Угу.       «И вовсе не страшно. И очень приятно», — подумал молодой.       «Это почти допуск. Но не на эту ночь», — определил зрелый.       «Как жаль, что ещё не время», — вывели они про себя одновременно.