Штамп в паспорте и четырнадцать принцесс

      Эх, ничего не изменилось в твоём логове, Змей: так же сыро, темно и куча золота. Разве что костей прибавилось…       Не спрашивай, зачем я припёрся: сам знаю, что нет здесь принцессы. Сколько их было, не помнишь – тринадцать? Четырнадцать? Неважно! Все они одинаковые – бабы эти, коронованные! Как придёшь спасать из твоих когтей или из темницы колдовской в подвале Чёрного замка, победишь, – они на шею вешаются, как медальки, хе-хе. «Я ваша навеке, рыцарь мой!» – голоски звенящие, глазки блестящие. В щёку поцелуют, к груди прижмутся… Словно птички райские, одна другой краше.       Завидуешь? У тебя-то они по углам жмутся, пищат от страха, да ругаются, как куртизанки или торговки. Но, знаешь, повезло тебе: с тобой они не лицемерят, не лгут и в уши мёд не заливают. А я, как лопух подзаборный, каждый проклятый раз верю и губкам ягодным, и глазкам-незабудкам. Да только вся их «любовь» – хе-хе – «вечная» кончается, стоит до дома родительского доехать. Тут и начинается: «А кто вы по батюшке? А земли у вас сколько? И есть ли замки? А доку́мент у вас имеется?»       Представляешь: доку́мент! Бумажки клок! Что не кузнец и не свинопас, а как минимум граф, а лучше герцог или князь. На худой конец, султан – некоторые к экзотике тяготеют. А если уж принц, вот тогда они (папуля с мамулей вперёд дочки) всерьёз на шею вешаются. Сами-то обнищали, слуги и крестьяне разбежались – тридцать деревень пустыми стоят. Вот и нужен им жених побогаче.       А я кто? Я рыцарь. Пусть хоть тридцать у меня медалей, а доку́мента нет. Нет – и всё тут. «Прости, мил-человек, так и так». Налили кислой медовухи чарку, сунули пирог с квашеной капустой, расцеловали в обе щёки (папуля особо старался) – и, благословив, отпустили на все четыре стороны.       Молчишь? И то правильно, молчи. Что тут говорить: все принцессы такие. Я мамуль-папуль понимаю, что уж там: сам кровинушку не отдал в жены бы военному человеку. У меня же только жалованье казённое да подработка: то деревеньку от колдуна защитить за славный пир, чтоб наесться от пуза, то дракона победить. Вернёшь родителям дитятко, сверху воз золота из норы приволочёшь, а тебе пирог в зубы да тощий кошель на пояс – и гуляй, мил-человек.       Хорошо, что молчишь: без твоих нотаций тошно. Эх, Змей, завязал я с этим благородством, понимаешь? Случай случился…       Встретил тут давеча мужичка по дороге. Он с перепугу, видимо, меня за разбойника принял: каюсь, пил недельку, морда заросла и опухла. Так вот. Завизжал мужчинка, запустил в меня, что под руку попалось, да дал дёру. Чуть дух не выбил, подонок, на латах вмятина осталась, – но не суть. Кинул он мешок, тугой и тяжёлый, а в нём, не поверишь, золото!       Нет, не пропил я его: припрятал, сердце греет. Теперь я понимаю тебя, Змей: доблесть доблестью, благородные поступки и освобождённые принцессы – радость проходящая, а вот золото, богатство… За монеты и доку́мент состряпают. Да только нужен ли он мне?       Слушай, Змей, а каково это – быть мёртвым? Ты уж извини, что так вышло. Я ведь опытный воин, а в прошлую нашу встречу маху дал. Жаль мне тебя, не поверишь, но работа у меня такая. Молчишь – вот и славно. Не будешь против, значит, если я нору твою займу. Деньги, сам знаешь, хранить где-то нужно.