Ну хоть разочек...

Виктору безумно идет черный. Даже если это трикотажная водолазка и брюки из немнущейся ткани, Виктор выглядит… с-ног-с-ши-ба-тель-но. Профессиональная улыбка и морщинки в уголках глаз. - Ю-у-ри! – кричит Никифоров на весь аэропорт, вызывая у Кацуки два совершенно противоположных желания. Кинуться навстречу и спрятаться под стойкой регистрации. Зачем-зачем-зачем привлекать к себе столько внимания?!.. - П-привет, - моргает японец. Юри очень надеется ограничиться дружеским приветствием. «Ограничиться» и «Виктор» на одном пространстве в радиусе километра не сочетаются никак. Кацуки уже дежурно краснеет и прячется за шарфом. Целуется Виктор все так же – настойчиво, нетерпеливо, самозабвенно. Словно не посреди толпы находится. - Юрио тебя тоже заждался! – радостно сообщает Виктор. - А он?.. – оглядывается Кацуки в поисках знакомой золотистой макушки и мрачного выражения лица юного таланта. - Нет-нет, дома ждет… ну как дома. На катке, - фыркает Виктор. Юри улыбается. Наверное, для Плисецкого слова «каток» и «дом родной» - это уже синонимы. Как когда-то и для Виктора, и для него самого на пике карьеры. - Поедем к нему?.. «Перестань обнимать меня прилюдно!» - читает Никифоров на лице очаровательного в своей смущенности японца. И смеется. За четыре года Кацуки ничуть не изменился. - В-виктор!.. – Юри смешно ойкает и пытается выкарабкаться из объятий. - Ага? – охотно отзывается тот, наклоняется, легонько проводит кончиком языка по губам Кацуки. Обнимает за талию, не дает сбежать. - В… Виктор… А если кто войдет? – жалобно интересуется Кацуки. У Виктора черные брюки и белый ремень. А у Кацуки – мягкий молочно-белый свитер и светлые джинсы. И совсем ничего черного. Юри пытается переступить с ноги на ногу, заливаясь краской. У Виктора жесткие бедра и манера ставить в неловкое положение одним жестом. А Юри даже дышать не может, чтобы тело не отзывалось на ласки русского. - Кто войдет – будет завидовать молча… - обещает Виктор. Кацуки даже склонен согласиться, потягиваясь под настойчивыми прикосновениями. - Размечтался! – агрессивно ворчат за спиной Кацуки. Ворчат вполголоса, что-то дожевывая на ходу, а потому – невнятно, но для понимания доступно. – Завидовать тому, как ты тискаешься со своим поросенком?!.. - Юр, ты так ми-ило ревнуешь! - Умолкни, - ворчит агрессор. Кацуки очень стыдно за то, как Виктор его держит. А от желания посильнее свести бедра и прижаться к колену Виктора стыднее стократ. В подбородок вцепляются холодные кожаные перчатки. - Юрио, при… - пытается обернуться Кацуки. Сейчас его обдадут полным презрения взглядом из-под золотистой челки. А то и припечатают сверху чем-нибудь слабопереводимым… Как сделать вид, что по этим своеобразным проявлениям дружеских чувств он совсем не скучал? Взгляд Юри упирается в вырез белой футболки. Черная молния кожаной куртки и неприметный лейбл слева. Чтобы посмотреть в полные раздражения глаза, приходится запрокинуть голову. - Ох, Юрио, ты теперь такой высокий… - изумленно тянет Кацуки. Двадцатилетняя звезда международного класса взбешенно цыкает. От подростковой милой раздражительности не осталось и следа. Агрессивный опасный зверь с грацией мирового природного катаклизма. Как с ним ладит Виктор, по слухам, занявшийся своей тренерской карьерой именно с Плисецким, никому не ведомо. - На два сантиметра меня перерос! – тут же радуется Виктор. – Юрка, а ты чего так рано? Я думал, мы с Юри побудем одни… не-мно-жеч-ко-о… - Черта с два тебе по всей деревне, - ожидаемо реагирует Плисецкий, резко делая шаг вперед. Кацуки пытается приподняться на носочки, чтобы уменьшить контакт с обоими. – Хорош ёрзать, поросёнок. - Ох, прости, Юрио… - Бесишь. Виктор смеется и продолжает гладить по пояснице, вынуждает прогнуться посильнее. - Как же ты меня бесишь, поросёнок. Перчатки у Плисецкого все еще холодные. А у Юри под свитером – только тонкая футболка, которую безжалостно задирают и хорошо, что ткань не трещит. - Юрио, п… перестань, пожалуйста, что ты делаешь? – ошарашенно просит Кацуки. У Плисецкого такие сильные пальцы, и он совершенно не стесняется причинять боль, заставляя японца тихо поскуливать и то подаваться вперед, прижимаясь пахом к бедру Виктора, то отшатываться назад, вжимаясь ягодицами в повзрослевшее тело Плисецкого. Правда, Юри никак не может убедить себя, что ему это совершенно не нравится. - Понятно, чего ты к нему в Японию мотался постоянно… - хрипло заявляет Плисецкий над ухом у японца. – Поделись, Вить. - Не знаю, не знаю. Это же мой поросёнок, - подначивает Никифоров. – А на «котика» ты уже три года обижаешься… - Сволочь. Виктор смеется, отбирает Кацуки у ругающегося вполголоса Плисецкого и стоит в обнимку, ждёт, пока злющий «котик» сгребет в сумку вещи. У Юри нет сил сопротивляться – слишком ошарашен резким изменением во внешности довольно милого, пусть и весьма злобного русского подростка. Ведь всего четыре года прошло… Виктор приезжал регулярно, вел себя подобно неугомонному урагану, флиртовал и, в конце концов, уговорил Юри «поспать вместе ну хоть разочек». После пятого «разочка» Кацуки смирился и признался самому себе, что отношения с мужчиной, по совместительству – кумиром и идолом, в целом весьма неплохое решение для его необремененной романтикой жизни. - Виктор… - тихо произносит Кацуки, подергивая этого самого кумира за рукав. – А вы теперь с Юрио… вместе, да? Я, наверное, лишний?... Плисецкий выдает весьма экспрессивную тираду, из которой Кацуки понимает только что-то про «бестолкового свинтуса». А Виктор строит серьёзную гримаску и сопит в ухо. Это щекотно и невероятно уютно. - Хочешь с нами, Юри? – шепотом интересуется Никифоров. – Со мной и Юрио. Ну хоть разочек… - Только попробуй сказать «нет», поросенок! – тут же вскидывается Плисецкий. – Прибью… Кацуки, в общем, склонен согласиться и без такой дополнительной мотивации. - Ты что, совсем тренировки забросил? – требовательно рычит над ухом Плисецкий. Юри непроизвольно съеживается – русский фигурист без особых сложностей напугал его и в свои шестнадцать, что уж говорить про властные и самозабвенные двадцать… - Это… ну, я не… Юрий дышит жадно, неровно. Вцепился, ощупывает, отпускать не желает – Кацуки и взмолился бы о помощи, но перед Виктором как-то стыдно. В самом деле, не прибьёт же его Плисецкий. Тот смотрит вызывающе, раздраженно. Впивается пальцами в плечи, в бока, в поясницу и ниже, до полного неприличия в названиях – Юри тихо ойкает и пробует вывернуться поаккуратнее. - Мягкий весь какой. Обтекаемый. Не мужик, а… так бы и сожрал! – делает внезапный вывод Плисецкий и больно впивается зубами в плечо японцу. Этого Юри уже вытерпеть не в силах. - О… отпусти! – возмущенно стукает он ладонью по золотистой макушке и отшатывается, спотыкаясь о ремень брошенной сумки. Очень удачно, что кровать рядом, а то без серьёзных травм точно бы не обошлось. - Юри-о-о! – тянет из дверного проема пришедший на шум Виктор, любуется на забившегося в угол кровати Кацуки и смеется, прижав костяшки пальцев к губам. – Не пугай Юри. Ну что вот ты сейчас сделал, а? - Сказал, что сожру этого свинтуса, - огрызается Плисецкий. - Ой-ой, как невоспитанно. Я тоже хочу… ммм… - Пожрать свининки? – охотно подсказывает тот. - Юр, у нас же не экспромт на тему «два злобных русских волка и одна мисочка с кацудоном». - Жирненьким кацудоном. - Юр, за языком следи. Плисецкий встряхивает головой и щурит глаза. Юри становится страшно. Но ведь драки не будет, точно не будет? - Вить, а ты прям на глазах стареешь. Занудничать стал. Никифоров тут же начинает являть собой статую воплощенного горя и отчаяния. - Юри-о! Это слишком жестоко!... - И прекрати меня звать этим дурацким именем! – почти привычно взрывается Плисецкий. Вот только не подростковым воплем, а рявком, от которого подскакивает на блюдце чашка с кофе. - …у меня даже морщин нет! – продолжает горевать Никифоров. - Тридцать лет – ума у тебя нет, Вить! – рявкает чуть потише Плисецкий. И закрывает за собой дверь в ванную. С косяка сыпется мелкая щепа. - Скоро совсем разнесет… - внезапно спокойным тоном тянет Виктор, устраиваясь на кровать рядышком с Кацуки. – Юри, да ты не волнуйся, он совсем не такая злюка, каким кажется. Не обижайся на него, он ску-учал… дай пока поцелую?... Против последнего аргумента Кацуки возразить нечего. Конечно, он, всегда склонный к полноте, вчистую проигрывает как поджарому Виктору, который в свои тридцать один выглядит лучше любой модели мужского журнала мод, так и атлетически сложенному Плисецкому, превратившемуся из хрупкого подростка в невероятного внушительного мужчину. Но чтобы – «сожру»?.. Рядом с ласковым и не по годам дурашливым Виктором Юри успокаивается почти мгновенно. В самом деле, чего он так разнервничался?.. Плисецкий всегда был образчиком худших черт русского характера равно как и внушающей уважительную оторопь русской настойчивости. Виктор мурлычет на ухо что-то тихое и умиротворяющее. И руки у него теплые, ни разу не причинившие Юри боль. Не то, что резко повзрослевший золотоволосый подросток… какой уже подросток? Молодой мужчина, мечта всей женской половины зрительского состава. И, наверное, все же немного второй половины тоже… - Давай свитер снимем? – предлагает Никифоров, легонько поглаживая по тонкой ткани футболки. – Боже, ты такой милый… пожалуйста, не кусай губы, я хочу, чтобы они припухли от моих поцелуев, ни от чего кроме… - Виктор, но Юрио… - …я расстегну, хорошо? – Юри ойкает в который раз уже. Виктор одуряющее ласков, мурлычет, сдвинув с живота японца футболку и покрывая кожу поцелуями. Конечно, забраться под джинсовую ткань гораздо проще, если расстегнуть ремень. И пуговицу. И молнию. – Нравится? - Очень, - сдается Кацуки. – Но, Виктор, если Юрио вернется, а… - На него обычно душ успокаивающе действует, - беспечно отмахивается Виктор. - Ты еще и обсуждаешь меня? Кацуки судорожно дергается, пытаясь вывернуться из-под рук Виктора, хотя бы джинсы застегнуть… или футболку одернуть… Ни первое, ни второе, ни третье у него не получается. Никифоров продолжает нависать над ним, опираясь коленом о край кровати. И улыбается так… предвкушающе. - Делись, Вить, - уже не просит, требует Плисецкий. А у Юри от шока глаза расширяются. Не верь виденному тобой. Ладонь Плисецкого оглаживает Виктора промеж лопаток, привычно и небрежно, сминает водолазку. - Поделюсь, - обещает Никифоров, жмурясь от совершенно непонятного Юри удовольствия. Чем он поделится?... Ох, нет. Кем! – Не пугай Юри. Ну что ты тут устроил за представление? – мягко журит Виктор, отстраняясь и пластично стягивая водолазку. Кацуки смотрел бы на это вечность. И еще немного. Кажется, тело Виктора совершенно не изменилось. Чуть больше пластики, чуть меньше наигранности избалованного публикой чемпиона. - Представления – это по твоей части, - недовольно цедит Плисецкий. – Не снимай перчатки… не хочу. - Ага, - легко соглашается Виктор. И стягивает брюки вместе с бельем. Если оно вообще было. Зажмуриться и не видеть этой красоты… Кацуки чуть не скулит тихонечко. Виктор никогда своего тела не стеснялся. Тысяча и одна неудобная ситуация для японского фигуриста. Тысяча и две – сейчас. – Юри, Юри?.. - Д-да?... – судорожно выдыхает Кацуки. - Можно, я тебя поцелую? – умильно просит Виктор. Жмурит один глаз. – Мне так нравится, нравится… а Юрио совсем против. - М-можно… - Ты такой милый, - шепотом сообщает Виктор, дотягиваясь с колен до смущенного японца. Зацеловывает покрасневшие скулы. Кацуки уговаривает себя, что нужно просто закрыть глаза и не думать, что на Викторе сейчас только обрезанные кожаные перчатки. С первым пунктом плана он успешно справляется. Ненадолго. Виктор втягивает воздух и сдавленно стонет ему в уголок рта. - Виктор?... - Мм?.. - Ты… что… - запинается Кацуки. Раздраженные зеленые глаза Плисецкого прожигают насквозь. Он основанием обеих ладоней давит Виктору на позвоночник, вынуждая прогнуться. Только стонет Виктор не от этого. - Чудесно, Юри, - выдыхает он. Облизывается быстро-быстро и жадно. – Поцелуй меня. Юрио совсем не любит целоваться... правда, смешной? Кацуки даже не знает, на что больше похоже происходящее, но склоняется к мысли, что на странный кошмар. Целовать своего идола, жмурящегося от удовольствия под вряд ли старающемся хоть немного сдержаться Плисецким… это действительно кошмар. - Б… больно? – глупо и встревожено шепчет Юри. – Виктор, почему ты ему позволяешь… Никифоров что-то невнятно мурлычет успокаивающим тоном, наклоняет голову. Ему хорошо, ему очень хорошо. Разве этого не видно? - Потому что Витька – универсал, - неожиданно приходят пояснения от того, от кого и ждать-то их было бы наивностью. - К… кто? - Ему всё нравится, - ворчит Плисецкий. Странно, что не добавляет какой-нибудь малоцензурной характеристики. – Черт, шикарно! – встряхивает он влажной золотистой копной, когда Виктор начинает смеяться. Кацуки очень хочется сбежать. И никак не оторвать взгляд от этих странных русских. Виктор же на десять лет старше! Как же он позволяет… - Эй, поросёнок. - А… д-да? - Только попробуй уйти. Юри становится жутко. Плисецкий словно мысли читать умеет. В свои шестнадцать точно умел. В эти потрясающие двадцать, наверное, еще и угадывает страхи окружающих. - Юрио... я не… - А еще лучше – поучаствуй, бревно. - Кто?.. - Не кто, а что. Вить, торкнуло ж тебя с умственно отсталого… - останавливается Плисецкий, хватает Кацуки за запястье и дергает к краю кровати. – Поучаствуй, говорю. Знаешь же, ему нравится, когда по бокам гладят. Не знаешь?... Сдуреть. - Не ругайся. Он просто милый, - лениво мурлычет Виктор, потягиваясь и перекатывая мышцы под кожей спины. Видимо, ощущения ему и впрямь приятны. - Руку сюда дай, - тем временем рычит Плисецкий. – Сюда, говорю, поросёнок… Пальцы Юри натыкаются на ребра Виктора. - Пониже. Сюда, - на тон спокойнее продолжает агрессивный красавец. – Вить, он совсем двинутый?... - Юри милый, - все так же лениво и расслабленно спорит Виктор. – Понимаешь, с ним актив – я… - Кто б сомневался!.. Кацуки неуверенно гладит своего идола по светлой и влажной коже. Наверное, Плисецкий не соврал, и Виктору действительно нравится такое дополнение. Юри косится на загоревшиеся зеленым пламенем глаза. Плисецкий вообще соображает, насколько он сейчас… с-ног-с-ши-ба-те-лен? Даже если и так, на Кацуки он больше не обращает внимания, двигаясь размашисто и страстно. Юри пододвигается ближе и, осмелев, наклоняется, аккуратно сцеловывая капельки пота со спины Виктора. - Я оценил, - сообщает тот. – Так чудесно, Юри… я люблю целоваться. Плисецкий хрипло выдыхает, процарапывая ногтями вдоль позвоночника любовника. Отстраняется, сплевывает прямо на пол. Никифоров стонет разочарованно и тихо. - А… Виктор? – шепотом спрашивает Кацуки. Ему становится ужасно жалко русского с дурашливым поведением и таким разочарованным вздохом. - Боже, какой ты милый, Юри… - медленно выпрямляется Виктор. – Нет, это чудесно, это очень чудесно… потом будет еще лучше… Черные перчатки Виктора на светлой футболке Кацуки смотрятся завораживающе. - Хочешь, оставим? – шепотом спрашивает он у японца. – Будет смотреться так мило. Как будто ты еще в старшей школе… - Ровесников мне еще не хватало! Придур-рки, только б по углам обжиматься, - ругается Плисецкий. – Эй, поросёнок. Твоя очередь. - Моя?.. - Конечно, - гипнотизирует хрипловатым голосом Виктор. – Я просто хотел, чтобы ты увидел, что Юрочку не надо бояться. Он такой нетерпеливый, но совсем не злой… - Ты меня как там назвал?! – мгновенно рявкает тот. – Мать твою, ты начинаешь сюсюкать, как старик!.. - Юрио, это очень жестоко! - Кто-о?! Опять?! Виктор наклоняет голову набок и тихо смеется. - Придурок, а не тренер. Почему-то именно то, как русские фигуристы переругиваются, Кацуки успокаивает больше всего. Он вздыхает и тянется к очкам. Стекла сложные, такие не сразу и на заказ-то сделают… - Дай мне, - неожиданно стукает его в висок Плисецкий. - А… ага. Несмотря на всю свою грубоватую и резкую манеру разговаривать и двигаться, очки с японца Юрий Плисецкий снимает очень аккуратно и плавно. - Без этой идиотской оправы ты очень даже ничего. - Т… там стекло составное, в другую форму вставить невозможно, и… - Заткнись, а? Плисецкий садится рядом и смотрит пристально, долго. Юри даже кажется, что его хотят поцеловать, но Виктор говорил, что его младший товарищ совсем не любит этого… - Футболку оставь, как Витька сказал, - выносит Плисецкий вердикт. - Ага… - окончательно смущается Кацуки, неловко теребит шов на кармане. Виктору, который помогает ему раздеться, он благодарен. Наверное, сам бы он точно запутался, и Плисецкий снова сказал что-то колючее и презрительное. Пока же тот только покачивается, откинувшись на грядушку, и поводит плечами, словно в такт ему одному слышимой музыки. - Вить, может, поросенка имеет смысл отмыть?... Кацуки от возмущения задыхается и почти успевает высказаться вслух, но Виктор успевает закрыть ему рот ладонью. - Он хотел спросить, Юри, - навязчиво и обволакивающе шепчет он на ухо, - он хотел спросить… может быть, ты хочешь, чтобы я тебе помог… стать немного чище изнутри? В тебе хватит места – для меня? И для него? Кацуки тихо и задушенно всхлипывает, едва осознав, что ему только что предложили. - Н-не надо, В-виктор… - испуганно мотает он головой. Так стыдно! - Не вижу причин тебе отказывать, - соглашается Никифоров. - Да, этому тебя было надо научить еще в Японии… но ты всегда был таким милым… - А я милым, видать, не был. - Ни единой секунды, - мстительно сияет улыбкой Виктор оппоненту. Кацуки уже нечем дышать от смущения. - Т… то есть Юрио… и ты… Ты так с Юрио делал? Плисецкий хохочет, запрокинув голову и гримасничая в потолок. - Вить, твой поросёнок точно двинутый. Эй, хрюшка. Нормальная процедура для принимающего партнера. Только мне ни хрена не понравилось, и Витька перестал настаивать. - Я… я согласен, - бормочет Кацуки. – Только… пожалуйста, пусть Юрио не смотрит. То, что Плисецкий еще раз называет их обоих каким-то сложно сконструированным оборотом, Юри уже не удивляет. Хоть уходит, ворча, что лента твиттера интереснее разделки свинины, и на том спасибо. На самом деле оказывается далеко не так страшно, как Кацуки успевает себе напредставлять. Или просто потому, что Виктор дурачится, болтая о пустяках, сидит рядом, натянув свою черную одежду, гладит сначала по макушке, рассказывая, что больно почти не будет, потом смеется и аккуратно укладывает ладонь на живот японцу. - Виктор, не надо… - Немножко надо. Неужели совсем-совсем больно? Кацуки вздыхает и признается, что далеко не «совсем-совсем». Просто страшно. На свой медленно надувающийся от воды живот он старается не смотреть – тогда жутко становится, «совсем-совсем». Он все ждёт, что будет непереносимо больно. - Ты такой милый, - в который раз уже улыбается Виктор. – Уже почти всё. Я уйду, чтобы тебя не смущать. Отберу у Юрио планшет, что ли… Через десять секунд с кухни раздается возмущенный рявк. Юри утыкается лбом в ладони и молча вздрагивает от спазмов. Все действительно не так страшно, как он себе напредставлял. - Вить, совесть иметь не положено?! Это личная переписка! - Ну я же твой тренер… божечки, какой котёнок! А это что за паблик?.. - УБЬЮ!!! Вполне живой и довольный жизнью Виктор возвращается минут через пять. - Юри, иди сюда. - М?.. – обессилено приподнимает Кацуки голову. - Теперь понимаешь, что ничего страшного? Еще раз. Испугаться заново Юри не успевает. А большего стыда и испытывать, кажется, невозможно. Вот только вместе с болтовней Виктора и его ритмичными надавливаниями на живот приходит странное ощущение удовольствия. - Почувствовал? – интересуется Никифоров, убирая с глаз челку. – Когда не боишься, то даже приятно. А ты так давно ни с кем не был, Юри, так что хорошо, что ты согласился… Кацуки хочется только спать. Уже даже неважно, в каком виде. - Ты такой забавный, когда почти спишь… - звонко чмокает Виктор его в висок. - От ваших милостей тошно уже, Вить. Легкий сквозняк ерошит успевшие подсохнуть волосы Плисецкого. Завораживающее зрелище. Юри расплывается в улыбке - русский тёзка точно не знает, как он потрясающе выглядит. Впрочем, и Виктор тоже. Два блондина в черной одежде. Демоны… Кажется, последнее он произносит вслух. Стыдно. Виктор устраивается на кровати, усаживает японца к себе на колени, ждет, пока Плисецкий подберется вплотную. Ближе, чем вплотную. - Вить, я хочу твоего чёртового поросёнка. Тебя все еще хочу тоже, но это вторично. Делись, Вить… Никифоров отвечает на родном, коротко и спокойно. Удивительно, но Юрий мгновенно успокаивается, кивает и придвигается так близко, что Кацуки снова становится нечем дышать. - Мне нравится, Вить. - Только веди себя потише. - Вить… заткнись. Кацуки послушно приподнимается. Так хочется спать. - Эй, поросёнок. Я этого долго ждал, - обжигает шею Юри агрессивный шепот. – Не разочаруй меня. Сообразить, что нужно ответить, Кацуки не успевает. Ему становится… тесно и больно. Именно в такой последовательности. - Не рыпайся, поросёнок, - тихо рычит Плисецкий. - Юр, кому сказано было. - Ладно, Вить, я утих, - зло огрызается агрессор. Тесно и больно. С Виктором не было еще так. Так странно. Кацуки сглатывает всхлипы и пытается снова расслабиться. Мурлыкающие интонации Виктора неслабо тому способствуют. Но чем дальше, тем сложнее. - Эй, поросёнок. Дай руки, обопрись уже… тряпка. От Плисецкого пахнет сухо и пряно. Но так больно, что Кацуки не выдерживает и тихо хнычет, мечтая сжать зубы еще сильнее. - Хорош уже реветь!... – шипит было Плисецкий, но осекается от короткого цыканья. – Что за… Как там тебя… Кацуки Юри! - П-прости, Юрио. - Заткнись. А еще лучше – зубы сжал. - Я… мне больно, - жалуется Кацуки. Отчего так, он не понимает. Виктор был всегда намного более заботлив. - Придурок, - бесится Плисецкий снова и силой утыкает японца себе в плечо. – Здесь. Зубы. Сжал. - Я же говорил, он не злой совсем, - тихонько смеется Виктор. Совсем близко. Совсем рядом. - Прости, Юрио, - шмыгает носом Кацуки. Но предложение вцепиться хоть во что-то так заманчиво, что он не выдерживает. Кожаная куртка отдает дождем и сигаретным дымом. - Шикарно, - вздрагивает Плисецкий всем телом. – Эй, зубы сжал, поро… Юри. Хочу тебя, так что грызи сильнее. Кацуки запоздало понимает, что куртку он прокусил, и теперь металлический привкус во рту – это кровь русского фигуриста. - Шикарно, - повторяет Плисецкий. – Вить, это шикарно. - Конечно, - соглашается Никифоров. Только когда Виктор тихонько просит его не бояться, даже если покажется, что совсем всё плохо, Кацуки понимает, отчего ему было так больно. Если бы ему кто-то сказал, что он примет их – двоих – одновременно – он никогда бы даже не подумал о том, чтобы купить билет на самолет в Россию. - Юри, ты такой чудесный. Пластичный, - целует Виктор темные прядки. – Юрка никогда бы так не смог… да, Юр? - Заткнись. - Но не смог бы? - …! Кацуки неожиданно для себя понимает, что ему так гораздо спокойнее. Тело отзывается, расслабляясь – становится, пожалуй, даже и не так больно. А потом – немножко хорошо. Плисецкий хрипло дышит и почти поминутно огрызается на Виктора. Он помнит. Вести себя потише. Но он хочет этого японца! Сейчас, немедленно, не… - Юр, только вместе со мной. Кацуки приоткрывает глаза и с удивлением следит, как Виктор протягивает руку и укладывает пальцы на загривок Плисецкого, забираясь под воротник куртки. - Шикарно, - соглашается тот, устраивая подбородок на предплечье Никифорова. Больше они не ругаются. Словно у Виктора получается выключить агрессора. Потом становится совсем хорошо. - Утром не встанет… - ворчит Плисецкий, кривясь и стягивая с себя продранную зубами Юри куртку. - Покажи плечо. - Вить, отцепись. - Плечо, звезда мирового фигурного катания. Злые зелёные глаза полыхают в сумерках. Виктору, в общем и целом, на такое зрелище всё равно уже года три. Следы от зубов Кацуки он безжалостно заливает йодом, для удобства обработки поставив вымахавшего под два метра агрессора на колени на пол. - Следующий раз дважды подумаешь перед тем, как делать такие щедрые предложения. - Вить, ты садист. В чистом виде. - Я твой тренер, - солнечно улыбается Виктор. И продолжает разминать пальцами им двоим известные точки на загривке Плисецкого, от прикосновения к которым тот, как настоящий кошак, мгновенно притихает. Иначе как вы прикажете это контролировать?!...